Павел Ермаков - Все. что могли
Встретились с Андреем накоротке и снова разлучились. Он со своим полком ушел на запад, она со снайперской командой уехала под Ленинград. Четвертый месяц, как расстались. Она уже все испытала, что бывает с женщиной, когда в ней развивается новая жизнь. Тошнота подкатывала, настроение прыгало. То веселость бурлила, порой не к месту, не ко времени, то по-бабьи становилось жалко себя, хоть плачь. Ко всему еще — пополнела.
Мучилась от сознания собственной вины перед будущим дитем. Что ждет его в сегодняшнем мире? И ее самое? Все будущее представлялось в тумане. Но, честно говоря, больше беспокоил сегодняшний день, будни фронтовые, утраты подруг. Их команда после Сталинграда почти полностью обновилась.
У немцев тоже снайпер появился, изворотливый, везучий. Командира дивизии во время рекогносцировки подловил, тяжело ранил. Комбата, в полосе которого действует Надя, уложил насмерть. Соню Мальцеву, Надину подружку, достал через амбразуру дзота. Лежит бедняжка в госпитале, жива останется, будет ли воевать, неизвестно. Немец этот, конечно, мастер своего дела, появляется всегда в неожиданном месте. И этим опасен.
Надя поклялась себе: достанет мастера, чего бы это ей ни стоило. Андрюша, когда-то еще на заставе, учил ее пограничным хитростям на случай, если она вдруг окажется один на один с нарушителем границы, ловко применяться к местности, опережать противника в его действиях. Всю эту науку она помнит и в снайперских засадах использует. Вот и сегодня она на дерзость пошла. На нейтральной полосе высмотрела воронку от авиабомбы. В сторону немцев по поляне кустики рассыпались. Она попросила комбата к ним от воронки отрыть ход сообщения.
— Мы-то в два счета сварганим, — потер он загорелый лоб. — Только сомневаюсь, чтобы майор Чирков пустил вас туда. Риск…
— Договориться с ним — моя забота, — заверила Надя.
Комбат позицию оборудовал, но, как и предполагал майор Чирков остудил Надю — сразу не пустил.
— Пусть окоп «отстоится» сутки-другие. Если немцы что заметили, привыкнут, пусто там, — заметил он буднично.
Спасибо ему, не выговаривал, мол, к черту на рога полезла да еще в ее-то положении.
Кстати, о «положении» Надя таиться не стала и однажды доложила начальнику команды. Ведь оно в конце концов коснется не только ее самой. Понимала, для майора Чиркова это неприятность. Не за тем в армию шла. Знал бы об «этом» командир дивизии, разве назначил бы командовать женским снайперским взводом, дал бы звездочки на погоны? Она же… вроде бы подвела всех, и в первую очередь начальника команды.
Майор тогда терпеливо слушал ее сердитую, сбивчивую речь, хмурился, двигал бровями и неожиданно рассмеялся:
— Эх, Надя, Надежда Михайловна. Можно сказать, в дочки мне годишься. По праву следовало бы отшлепать тебя за такие мысли. Дело-то обычное, житейское. Встретились с мужем, которого не чаяла увидеть. Все объяснимо и оправданно.
Майор смолк, задумался, взгляд ушел в себя. Наде показалось, разговором своим она всколыхнула в душе Чиркова его собственную боль, незаживающую рану растревожила: погибшую семью, угнанную в неволю дочку. Но вот он встряхнул головой, устремил на нее измученный взгляд.
— Природой-то вам, женщинам, что предназначено? — глаза его постепенно теплели, голос зазвучал мягко и проникновенно. — Род людской продолжать. То-то… Потому по-человечески я рад за тебя. Несмотря ни на что, жизнь продолжается. Вот о чем ты думай, о чем заботься.
Как недавно Наде показался неожиданным смех майора, так неожиданным для него были ее слезы. Он не мешал ей, не успокаивал, подождал, пока выплакалась. Извинилась, сказала, что все поняла и больше «не станет дурью маяться», просит только об одном — не делать ей никаких поблажек в службе.
— Ладно, в няньки не набиваюсь, — серьезно ответил он.
Сегодня майор вместе с Надей пришел на передовую. Условился с комбатом об огневом обеспечении снайперской позиции, о вылазке, если младшему лейтенанту Ильиной потребуется помощь.
Ничего стоящего внимания Надя у немцев не обнаружила. Там шла обычная окопная жизнь, очевидно, такая же, как на нашем переднем крае. Позиция ее оказалась удобной, она могла бы легко «срезать» двух-трех немцев, но ждала, искала того, за кем пришла в опасную зону.
Ноги устали от долгого стояния, поясница заныла. День все тянулся. Какие они здесь долгие теперь. Зимой, когда снайперская команда появилась на Ленинградском фронте, они были на удивление короткими. Казалось, только развиднеется, и уже наползают сумерки. Поразили здешние снега, морозы, мрачновато-величественные ели и сосны, заснувшие под тяжелыми снежными шапками. Бывало, загремит артиллерия, ударят снаряды, под их гул посыплется снег с деревьев. Уставшие от него ветки распрямятся, как бы облегченно вздохнут. Все это было непохоже на приволжские и придонские степи.
Узнала Надя, что совсем недавно тут сидели немцы. Понастроили укреплений, блиндажей, землянок. Мертвой удавкой охватили Ленинград. Только по Ладоге тянулась нитка дороги, то и дело рвущаяся под вражескими бомбами. Зимой сшибли немцев с насиженных мест, разорвали кольцо блокады, вдоль берега Ладожского озера пробили коридор. Километров десять всего, а где и поуже. По нему к Ленинграду протянули железнодорожную ветку.
— От нас тоже зависит, иначе не бросили бы снайперов сюда, уцелеет эта живительная ниточка или оборвется, — говорил майор Чирков. — Упремся, не дадим оборвать. Дорога эта — хлеб, боеприпасы, горючее для Ленинграда и для фронта. Одним словом — жизнь.
Уперлись, устояли. Отбушевали метели, отгуляли ростепели и половодья. Зазеленело кругом. Закудрявились, распустили сережки березы, затрепетала листва на осинах, расправили лапки ели и сосны, белой кипенью покрылась черемуха. Но как только распустилась черемуха и поплыл над лужайками ее нежно-горьковатый запах, растревожил девичьи сердца, похолодало. С озера, где еще лежали толстые ноздреватые льды, потянуло тяжелой студеной сыростью. Забродили туманы, повалил мокрый снег.
Наде не страшен холод, ей тепло в стеганых брюках и ватнике. Что ей ветер и мокрый снег? Мелочи. Она согрета встречей с Андреем, письмами от него. Каждую неделю получает. Откуда он берет время, чтобы столь часто писать? Там, где он сейчас воюет, жарко. Не столько от весеннего тепла, сколько от непрерывных боев. То Харьков взяли, то опять отдали. Держат ее руки тетрадные листы, заполненные торопливыми строчками, а глаза видят Андрея, сидящим на обочине пыльной дороги, положив полевую сумку на колено, и пишущим ей. Или в низенькой хатке у окна, в которое клонится усыпанная белыми цветочками ветка старой вишни. Здесь черемуха, там вишня. Или яблоня роняет лепестки на подоконник, где лежат его усталые руки.
Вернется она из засады, и, наверное, в землянке ее будет ожидать очередное письмо от Андрея. Если почта не подведет. Если не помешает война.
* * *Можно было обойтись без переписки. Андрюша уговаривал ее перейти к нему в полк. Сначала она до неприличия обрадовалась, ну, просто ног под собой не чуяла. Такое счастье, как награда за страдания, за разлуку. Говорил, место фельдшера в полку свободно. Дескать, эту мысль подсказал ему командир полка Стогов. Они, оба веселые, обсуждали это предложение, как дело решенное. Приехал Горошкин, подлил масла в огонь:
— Полковник с вашим командованием, кажется, договорился. Постоянно рядом будете.
Екнуло сердце у Нади, хорошо ли это — постоянно рядом? Каждый бой, бомбежку, сиди на своем медпункте и дрожи за майора Ильина.
— Но ведь порознь те же бои и бомбежки, — возражал Ильин на ее рассуждения.
— Если кому-то из нас суждено погибнуть, — понимая, что говорит жестокую правду, продолжила Надя, — порознь каждый из нас это переживет только один раз: когда получит извещение. Будучи рядом, мы измучим, изведем себя.
— Может, ты и права, — отчужденно согласился он. Надя горько улыбнулась:
— Ты ведь не сможешь создать мне особых условий, оградить от опасности. Если бы и мог, не стал бы этого делать. Не в твоем характере такое. Я тебя знаю.
На том и покончили, вызвавший у обоих неловкость, разговор.
Проводила Андрея, попрощалась и долго ревела в землянке. «Дура ты, дура, другого названия не заслуживаешь», — твердила она себе. Жалела, что не согласилась. Думала, Андрей уехал обиженным на нее. Но если тогда ничего не могла с собой поделать, то сейчас понимает, поступила правильно. Остается одно — ждать от него писем.
* * *Подняла бинокль — она всегда брала его с собой, чтобы не двигать винтовку из стороны в сторону, осматривая немецкую оборону — ничего нового не появилось. Прямо перед нею развалины русской печи, избы немцы растащили по бревнышку. Возле груды кирпичей валялся старый, плетенный из прутьев, короб, какие крестьяне ставят на дрожки и возят в них сено, мешки с зерном, навоз на поля.
