Богдан Сушинский - Граница безмолвия
Когда судно уйдет, я прочту Ваше письмо и напишу еще одно. Может, будет проходить какой-то корабль, и мне удастся передать его на Большую Землю. Извините, но, несмотря на нашу вчерашнюю встречу, я всегда буду вспоминать только наши «ночные прощания» в Архангельском порту».
Перечитав написанное, Вадим нашел свою писанину совершен-но идиотской. Разве такие письма следует писать девушке, с которой ты провел такие прекрасные вечера в Архангельске?! Разочарование оказалось настолько сильным, что Вадим чуть было не расче-крыжил свое послание кончиком грифеля, но вспомнил о времени, о корабле и лейтенанте Скворечникове.
А еще лейтенант вспомнил об армейской цензуре и о том, что незапечатанный треугольничек его может прочесть кто угодно. И понял, что у него есть только один путь: довести этот свой бред до законченного совершенства.
«Я понимаю, что после встречи на судне мы уже никогда не будем вместе. Поэтому вычеркиваю её из памяти, чтобы навсегда запомнить Вас той, какой Вы остались в моей душе после Архангельска. Вот почему я имею право совершенно искренне сказать: «Я все еще безумно люблю Вас, Рита!» — вывел Ордаш. Плюнув на всех непрошеных читателей, он написал то единственно мудрое и важное, ради чего, собственно, и взялся за письмо. Поскольку все остальное, что он может сообщить этой женщине, уже не имело никакого смысла. — Вы даже не представляете себе, как я Вас люблю. И, конечно же, помню все… Помню, как мы прощались в Архангельске. Все до последней минутки — помню. И буду любить. Сейчас мое спасение — в воспоминании о вас. Иначе я попросту сойду с ума на этой своей «границе безмолвия».
Прервав «чистописание», Ордаш усомнился, стоило ли писать: «…все, до последней минутки», поскольку вчерашнее прощание их оказалось слишком уж бурным и непростительно сексуальным. И кто знает, не воспримет ли Рита эти слова как фривольный намек. Но спасительно сказал себе: «Она ведь медик, а значит, все поймет». И потом, все, что происходило с ними там, в Архангельске, происходило прежде всего по её воле, как она этого хотела, как позволяла её буйная фантазия.
«Я буду ждать Вас. Берегите себя, Рита. Мы обязательно встретимся и, может быть, все еще сложится так, что уже никогда не будем расставаться».
Он еще хотел дописать: «Целую», но подумал, что это уже будет слишком слюняво. Он терпеть не мог, когда в письмах писали: «целую». Целовать — да, сколько угодно, но писать, что ты целуешь — дурачество какое-то. Поэтому он размашисто написал: «До встречи. Лейтенант Вадим Ордаш». Но потом, еще с минутку поводив над бумагой острием карандаша, словно хищным клювом, неожиданно для самого себя, уже в конце страницы все-таки дописал: «Целую!».
Сложив треугольник, Вадим написал на нем салехардский адрес Риты и разыскал лейтенанта Скворечникова.
— Постарайтесь отправить это письмо в Диксоне. По местным представлениям, это ведь совершенно недалеко от Салехарда. К тому же боюсь, что её могут перевести в европейскую часть страны, в какой-нибудь прифронтовой госпиталь. Она ведь хирург и работает в военном госпитале.
— Хирурга — да, могут, — мрачно согласился Скворечников. — Никто теперь не ценится так на Руси святой, как хирурги и могильщики. Сказал бы еще «и священники», но воздержусь, поскольку…
Он вдруг умолк и удивленно уставился на Ордаша. В ту же минуту пограничник тоже понял, что проболтался.
— Погоди, лейтенант, так это письмо ты написал «хирургессе», которая вчера спасала помощника капитана?
— Исключительная догадливость, пехота. Письмо, которое ты доставил из Архангельска, тоже от нее. Иного способа разыскать мою заставу у нее не было. Если бы ты не телился со своей почтой и вручил мне письмо сразу же после прибытия судна, все выглядело бы теперь по-иному,
— Полковник приказал почту в первые дни не выдавать, чтобы бойцы не расхолаживались, а занимались делом. Тем более что все равно ведь весь гарнизон будет погружен на судно. Там, дескать, пусть и читают. Но я почту просмотрел, вижу, твоя фамилия. Решил, что следует всем раздать, прямо здесь, на заставе. Ответы писать будут уже на судне или в Диксоне.
— Ладно, черт с ними, с подробностями. Об одном прошу: будь мужиком, не читай это письмо.
На месте Скворечникова он бы, наверное, возмутился, однако тот знал свой грех, поэтому спокойно заверил:
— Слово офицера: твое письмо читать не стану. — И клятвенно пообещал, что обязательно постарается оставить его на почтамте
Диксона и даже попросит отправить в Салехард с ближайшим самолетом или судном.
Едва Вадим выслушал эти заверения, как вахтенный «Вайгача» дважды прокричал в мегафон: «Лейтенанту Ордашу срочно прибыть на борт судна и явиться к полковнику УдальцовуI».
— Вдруг передумают и прикажут уходить вместе с гарнизоном заставы? — с надеждой произнес он, направляясь к судну вместе с лейтенантом-пехотинцем.
— Это вряд ли, — покачал головой Скворечников, — Заставу на произвол судьбы не бросят.
— Не бросят. Оставят кого-нибудь другого.
— Это вряд ли, — оставался непреклонным пехотинец.
— Если на заставе оставят другого, тебя тотчас же отправят на фронт. Так что молись, чтобы начальство не передумало.
— И все же молюсь, чтобы передумало.
— Понимаю, надеешься, что в следующий раз твоя медичка сумеет прилететь к тебе в Диксон, — по-своему истолковал его порыв лейтенант-пехотинец.
— Не надеюсь.
— Врешь, только вряд ли успеет. С отправкой на фронт сейчас тянуть не станут. Не то у нас теперь положение.
17
— Кажется, даже я, старый служака, забыл о мудрейшем из армейских канонов: «Не спеши выполнять приказ, ибо последует команда: «Отставить», — встретил полковник Ордаша в каюте, которую он делил с каким-то капитаном второго ранга. — Только что по рации сообщили, что впереди у нас — ледовое поле, через которое пробиться без ледокола вряд ли удастся. Из Обской губы на помощь нам уже направлен некий ледовый проводник, однако прибудет он не ранее чем через пять часов.
— Понятно, — проговорил лейтенант то единственное, что мог проговорить в этой ситуации.
Полковник стоял у иллюминатора спиной к Ордашу, упираясь руками о борт, и казалось, он не изменит этой позы, пока не дождется этого самого ледового проводника.
— Но, как вы понимаете, я не стал бы вызывать вас, лейтенант, только для того, чтобы сообщить о ледовой обстановке в северо-восточной части Карского моря.
— Так точно, не стали бы.
Полковник все же оторвался от борта каюты и, пригласив лейтенанта присесть у столика, тоже сел.
— Но вы все же не правы, лейтенант, считая, что лично к вам эта ледовая обстановка отношения не имеет. Только что получена шифровка о том, что, по данным разведки, планируется рейд нескольких германских субмарин к морю Лаптевых. Предполагается, что «волчью стаю» адмирала Деница прежде всего будут интересовать проливы Югорский Шар и Карские Ворота, а также порт Диксон[57], который становится основной перевалочной базой в этом районе для всех кораблей и военных грузов, которые могут поступать из Дальнего Востока, а главное, из портов наших союзников. Так вот, в связи со всем этим в Главном разведывательном управлении вдруг вспомнили, что в свое время старшина 202-й заставы Вадим Ордаш служил в разведке и даже прошел курс спецподготовки. Помню, в разговоре вы как-то намекнули об этом.
— Признаю, был такой грех.
— Почему же еще в прошлом году не настаивали на том, чтобы идти хотя бы в полковую разведку, а скромно отсиживались в старшинах заставы?
— В моих служебных бумагах все отражено. Лаконично и правдиво. А вспомнил о моем послужном списке, очевидно, все тот же майор, простите, уже полковник, Доротов?
— Источники уточнять бессмысленно. Важно уяснить, что от вас теперь прежде всего требуется внимательность и смекалка разведчика. Появление в проливе любого германского судна, высадка любого десанта, появление вблизи заставы или на острове любого человека — уже факт для радиосообщения.
— На заставе нет рации. Вернее, она была, но…
— Считай, что опять есть. Приказано отдать тебе одну из переносных радиостанций, которые мы доставляем в северные гарнизоны. Ключом, азбукой Морзе на ней работать не надо. Это одна из новых портативных раций, которыми мы снабжаем сейчас командные пункты, штабы и разведку. Её легко можно переносить на спине, она не требует длительной подготовки радиста, а зона действия — порядка пятисот километров. Конечно, до Архангельска, а тем более — Мурманска, такой рацией не дотянешься, — полковник развернул перед Ордашем карту Севморпути. — Но её вполне хватит, чтобы связаться с радистами, работающими в Амдерме, Диксоне, на острове Вайгач или на юге Новой Земли. Естественно, радисты будут извещены. Уверен, что в армейской разведшколе с азами радиосвязи тебя знакомили.
