Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись
С прилизанными мокрыми волосами Эспиналь выглядел еще более жалким, лицо его казалось совсем крохотным, а фигурка тщедушной.
В восемь утра батальон был выстроен к мессе. Жители Сеуты приветствовали солдат. Раздалась барабанная дробь, загремели трубы, в церковь двинулись церемониальным шагом.
При выходе из церкви строй был нарушен. Придерживались строя лишь оркестранты со своими трубами и барабанами.
— Вот видишь? — сказал Ледесма Гусману. — Все кончается. Больше парадным шагом не будем ходить.
— И на этом спасибо.
Солдаты снова рассыпались по кабакам.
— Послушайте, давайте сходим в Фалангу, попросим одеяла, — предложил Луиса. — В наших кургузых одеждах мы на фронте замерзнем.
Луиса был очень высокого роста, но с крохотной головкой. Шапку всегда носил набекрень. Френч оттопыривался сзади. Добавьте к этому длинные, тощие ноги. Словом, он очень походил на голенастую птицу.
В женской секции Фаланги им выдали одеяла и направили в монастырь св. Маргариты дель Рекете.
Переговоры вел своим певучим голосом Луиса.
— Простите, пожалуйста, за беспокойство, которое мы вам причиняем, но если бы вы могли нам дать немного какой-нибудь одежды… — и добавил еще более вкрадчиво и медоточиво: — Простите за выражение, но одеяла, которые нам дали, годятся разве что на…
Присутствующие девицы прыснули, услыхав это неожиданное заключение. Луиса, бывший о себе и о своем остроумии мнения самого высокого, даже ухом не повел.
В Ренете тоже не нашлось ничего подходящего. Там они получили несколько стихарей.
— Ничего себе! Уж лучше бы по полотенцу дали. Вечером подали автобусы. Аугусто, съежившись, устроился на сиденье.
Поднялись на холм. Неподалеку виднелась бойня. Высоко в небе парили стервятники. Городок остался позади, где-то в складке холмов. А затем, подобно вееру, перед ними развернулось плоскогорье, изборожденное симметричными полосами.
Раздавались военные песни.
— Посмотри, Гусман, какие виды кругом, — заметил Луиса, сидевший с ним рядом.
— Да, — согласился тот, занятый своими мыслями.
Вскоре наступила ночь. Она пропитала облака и разлила сумерки по земле, словно из мочалки выкрутили темную, густую жидкость.
Двигались в потемках. Машины упирались друг в друга своими светящимися копьями. Внезапно стали.
— Потушить огни! Потушить огни!
«Началось!» — подумал Аугусто, вздрогнув.
Дальше двигались медленно, со множеством остановок.
— Выходи-и-и-и!
В кромешной тьме заметались тусклые огни ручных фонарей.
— Первая рота, сюда!
— Вторая рота!
— Штабные!
Засуетились, забегали офицеры и сержанты, подгоняя, собирая солдат.
— Третья рота!
— Пулеметчики!
— Быстрее! Быстрее! Совсем одурели!
Разместились в каком-то загоне для овец. Ужин роздали сухим пайком. Вышло что-то совсем помалу. Луисе и Гусману вообще ничего не досталось. Они бросились к Бороде, но тот со своей порцией поспешил скрыться. Денщик командира Бареа дал им коробку сардин и кусок хлеба.
— Это же черт знает что! Так дело не пойдет! — возмущался Луиса.
— Да плюнь ты!
— Ну нет, Гусман! Согласись, что это черт знает что! Какое они имеют право? Сволочи! Уж если посылают на бойню, то пусть хоть сперва покормят!
— Ладно, пойдем лучше пройдемся.
Ночь была темная, хоть глаз выколи. Улочки утопали в грязи. Они непрерывно спотыкались о наваленные повсюду груды камней. Луиса не переставал молить какую-то чепуху, время от времени сдабривая ее ругательствами. Аугусто не слушал его. По дороге им то и дело попадались марокканцы, легионеры, фалангисты, пехотинцы… Они пели хриплыми, надтреснутыми, нередко пьяными голосами. Двери домов были заперты и зловеще чернели. Лишь в немногих окнах дрожал тускловатый, желтый свет, но в кромешной тьме даже он казался порхающим золотистым мотыльком.
Вошли в трактир. Шум, гам, полно народу. С трудом пробились к стойке. Еды никакой.
Луиса с упреком взглянул на Аугусто.
— Так, а теперь что будем делать? Даже за свои деньги не пожрешь. Теперь что ты скажешь?
Аугусто сделал усилие, чтобы не расхохотаться. Луиса смотрел на него немигающим взглядом. Аугусто заметил, что рот и глаза Луисы словно подтянуты к остренькому носику. «Похож на мышь», — подумал он.
Поскольку Аугусто молчал, Луиса обратился к официанту:
— Дай-ка нам глоток чего-нибудь! Вино было красное, густое, как кровь, и очень терпкое. Расплатившись, отправились спать. Аугусто думал о войне. На ум приходили книги, которые он когда-то читал, фильмы, которые видел. «Люди на войне гибнут. Многие из нашего батальона тоже погибнут». Какая их ожидает смерть? Как все это произойдет? «Многие погибнут». Ему хотелось сосредоточиться, хорошенько все продумать, проанализировать. «Многие погибнут». Он механически повторял эту фразу, даже не вдумываясь в истинный смысл ее, не отваживаясь задаться вопросом: «А что-то станется со мной?»
Не успел он заснуть, как скомандовали подъем. Выступление было назначено на два часа ночи. Солдаты строились медленно, все были сонные и ежились от холода.
Колонна безмолвно двигалась в темноте. Аугусто столкнулся с Патрисио, когда становился в строй. Его подмывало спросить: «Интересно, что-то нас теперь ждет?», но он промолчал. Патрисио и Луиса побывали в Альто де лос Леонес. Они нарассказали всяких ужасов. Аугусто принялся напевать вполголоса песни, которым его обучили:
Везет пилот пилюли,
пилюли, пилюли,
везет пилот пилюли,
чтоб на Леон кидать,
и хочет из рогатки,
рогатки, рогатки,
и хочет из рогатки
казарму обстрелять…
Он улыбнулся, вспомнив задор, с которым пел эту песню Патрисио, а также слова Луисы:
— Куда симпатичнее другая… — и тут же, фальшивя, затянул:
Социалисты и коммунисты,
в лагере вашем слезы и стон:
бедные красные месяц за месяцем
все собираюся взять Леон.
Хоть я и враг ваш, но все же советую:
вы позабудьте ярость и гнев,
в зоологический сад отправляйтесь
и поглядите, как выглядит лев.[2]
Вот вам успехи Народного фронта!..
Аугусто продолжал упрямо напевать. Рядом, в темноте, шли люди. Полная тишина, топот ног, и он, шагающий со своим подразделением. Все казалось удивительным, совершенно неожиданным. «Еще несколько месяцев тому назад я…» И тут же упорно наползали слова: «Везет пилот пилюли…»
Командир батальона был расположен к Аугусто и потому не оставлял его в покое.
— Прибыл в ваше распоряжение, господин майор. Ваш приказ выполнен.
— Прекрасно. Теперь отправляйся во вторую роту и…
«Отправляйся в… Отправляйся в…» Аугусто сновал между тенями. Спотыкался о камни, падал в какие-то ямы, царапался о кустарники. Пот лил с него градом. Вещевой мешок, казалось, был наполнен свинцом. Шинельная скатка душила. Подсумки с полным комплектом боеприпасов били по пояснице, а огромный кинжальный штык путался в ногах.
Оба батальона выстроились в колонну. То спускались в овраг, то подымались на холм. Колонна растянулась. На поворота она извивалась и ползла в полном молчании.
В пути находились уже несколько часов. Близился рассвет. Дул холодный, сырой бриз, напоенный запахом тимьяна. Небо было безоблачным. Взошло солнце. Наступил день, свежий, ясный, прозрачный, как горный ручей.
В половине восьмого достигли позиций. Их держала горстка бородатых людей, грязных, оборванных. Колонну встретили радостными криками.
— Курево есть?
Аугусто протянул свой кисет группе солдат и опустился на землю. Он устал, вспотел, тяжело дышал.
— Нет ли чего попить?
Ему подвинули сморщенный, отощавший бурдюк, лежавший прямо на солнце. Вино было теплое и терпкое.
— Ну, как тут дела?
— Да если не считать артобстрела, сносно.
— Потери большие?
— Нет, не очень.
Так, болтая, солдаты укладывали свои скудные пожитки. Вскоре все они были готовы.
— Что это? Граната? — спросил Аугусто, показывая на что-то походившее на консервную коробку с рукояткой.
— Это немецкие гранаты. Колоссальной силы. А у вас разве нет таких?
— Нет, гранат нам не выдали.
— Даже Лаффитовских?
— Нет, ни черта.
— Ну, значит, ваша песенка спета.
— Почему это?
— Даже не знаю, как тебе сказать. Но если бы не эти гранаты, то в ту ночь, когда нас пригнали сюда…
Некоторые попрощались рукопожатием, другие уже отойдя.
— Счастливо!
— И вам тоже счастливо!
Они уходили, смеясь, перешучиваясь, громко перекликаясь.
Аугусто расстелил шинель, отстегнул амуницию, подложил под голову вещевой мешок и приготовился вздремнуть. Но ему не дали даже сомкнуть глаз. Раздался приказ приготовиться. Боже! Неужели «это» начинается?!
