Юрий Корольков - ДОГОВОР ТРЕХ ДЕРЖАВ
Профессор уточнил в штабе Квантунской армии: бактериологической группе отводили район действия в Нимбо – южнее Шанхая. Непредвиденные события внутри института едва не нарушили срока отъезда экспедиции генерала Тогоми, как за пределами института именовали профессора Сиро.
Оксану Орлик доставили в институт из харбинской полевой жандармерии и в первые же дни заразили брюшным тифом, подмешав в пищу подслащенную воду с огромной дозой активных бактерий. Из двенадцати заключенных, над которыми производили опыты, выжила только она. Это заинтересовало японских медиков. Едва она начала поправляться, как решили проверить на ней холеру, а через месяц – сибирскую язву, но заключенная № 937 продолжала жить. Ее собирались передать в группу пастеурелла пестис, отправить на аэродром Аньда для испытания фарфоровых бомб, но профессор отменил распоряжение – редкий подопытный экземпляр представлял несомненный научный интерес. Женщина была подобна мифической живущей в огне саламандре. Он распорядился подвергнуть экземпляр дополнительным исследованиям и наблюдениям. К тому же выяснилось, что в прошлом она была медицинским работником. Номер 937 приставили наблюдать за «бревнами», подвергавшимися медицинским экспериментам.
Оксана давно потеряла счет времени. С тех пор как ее привезли сюда, она не видела ни неба, ни солнца – только тусклый свет в окне, отраженный от глухой стены какого-то высокого здания. Но, судя по сменявшимся временам года, она определяла, что скоро будет год ее непрестанных мучений. Человека, в котором для нее аккумулировалось мировое Зло, больше не было, но Зло продолжало существовать, окружало ее, как в аду... Оксана понимала, где она очутилась, примечая взаимосвязь тюремных событий: в санчасть уводили группу заключенных, через несколько дней они заболевали и вскоре умирали в изоляторе, но некоторые выживали – те, которым заранее делались прививки. Тюремные врачи вели при ней медицинские разговоры, употребляли латинские термины, не остерегаясь быть понятыми. Речь шла о сибирской язве, холере и даже чуме. Пастеурелла пестис! «Вот выпустить бы на вас пастеурелла пестис!» – ожесточенно думала Оксана.
В камеры привозили заключенных с отмороженными руками, омертвевшие ткани отпадали, и обнажались кости, фаланги пальцев... Приводили обожженных кислотами, огнем, зараженных газовой гангреной... Оксана, как могла, облегчала их страдания, просиживала ночами у изголовья. Врачи одобрительно ей кивали, но, как только больным становилось легче, их снова уводили, и больше они уже не возвращались. На их место привозили других, здоровых, и все начиналось сначала... Оксана сосчитала – за неделю исчезали десять, пятнадцать, иногда двадцать пять заключенных. Получалось, что за год погибало человек шестьсот – все, кого привозили в тюрьму. В живых осталось несколько человек, и среди них она – Оксана Орлик.
Среди обреченных появлялись и русские из Харбина, Хайлара. Иногда удавалось с ними перекинуться словом: в жандармерии их допрашивали, пытали, потом привозили сюда... Осенью в тюрьму доставили трех монгольских пириков. С ними Оксана проговорила всю ночь. Их захватили в плен в бою на заставе за рекой Халхин-Гол... Оксана узнала, что японцы начали войну с Монголией. Монголам помогают русские...
В это же время – в начале зимы – в тюрьме появился молодой красноармеец в изорванной гимнастерке, избитый, в кровоподтеках... Он лежал на циновке в углу камеры, глухо стонал во сне. Оксана всю ночь провела возле него. Наутро ему полегчало. Как он обрадовался, услыхав русскую речь! Раненого Степана Демченко тоже взяли в плен на Халхин-Голе.
– Как меня били! – шептал он. – Жандармы... когда допрашивали... Заложат карандаши между пальцев и жмут... Я им все равно ничего не сказал, где служил, в какой части, сколько войск. Это военная тайна.
Недели через две Степа стал подниматься...
– Скажи, Оксанка, а бежать отсюда как-нибудь можно?
– Нет, отсюда никто не уходил.
– А если поднять всех? Сломать двери и вырваться...
– Невозможно это Степа... Двери железные и стены... Но Степан продолжал думать, присматриваться – что в камере может подойти для холодного оружия...
Вскоре дежурный врач вызвал пятнадцать номеров, отделил из них пять, приготовил шприц. Оксана подтолкнула Степана, шепнула:
– Стань к этим...
Врач не заметил, что в группе был лишний.
Оксана прожила еще один страшный день... Она знала, куда повезли Степу. Знала, что их, связанных, будут бомбить с самолета заразными осколочными бомбами. А потом, как уже бывало не раз, привезут вечером, помертвевших, с наскоро забинтованными ногами...
Через два дня у всех началась гангрена, четырнадцать скоро умерли, шесть остались в живых. Степана взяли под особое наблюдение – редкий случай, когда при газовой гангрене человек выздоравливает без профилактического укола.
– Врачи не знают, что тебя кололи, смотри не признавайся, – предупредила Оксана. Раненые, иссеченные осколками ноги и руки у Степы постепенно заживали, и он снова по-мальчишески фантазировал:
– В другой раз, как поведут куда, наброшусь в дверях на часового – и вперед... Чтобы только другие поддержали... Ты по-ихнему скажи им – ведь все равно здесь умирать... А может, мы вырвемся... За ворота и в степь!..
– Но ведь палаты заперты, Степа... – Она называла палатами камеры, отгороженные от коридора частоколом железных прутьев.
– Тебе ж открывают камеры, – возразил он, – когда заходишь к больным. Сделай как-нибудь, чтобы двери не заперли... Еще бы на верхних этажах предупредить...
Но все получилось иначе...
В тюрьме военного городка служил молодой солдат Терасима. Он нес конвойную службу – дежурил у входных дверей на этажах или сопровождал заключенных. Оксана часто видела в тюрьме этого солдата и замечала, что он как-то особенно на нее смотрит. Это здесь-то... Конвойным не разрешалось разговаривать с заключенными. Но раз, когда солдат вел ее из санчасти, он торопливо сунул ей в руку лепешку. Оксана удивленно посмотрела на него и сказала:
– Аригато[2]...
– Ты говоришь по-японски?
– Немного.
– Почему ты здесь? Тебя убьют...
– Я знаю...
Они шли длинным коридором, соединявшим тюрьму с санитарной частью.
– Спрячь омоти, – сказал солдат, когда они приблизились к тюремной двери. – Мать прислала... новогодние лепешки...
Они встречались еще несколько раз. Однажды долго стояли перед запертым кабинетом врача. Кругом никого не было.
– Спасибо тебе за омоти, – едва слышно сказала Оксана.
– У нас их дарят на Новый год, на счастье.
– Какого же счастья можно желать в тюрьме?
– За что ты здесь? – снова спросил Герасима.
– Не знаю...
– Как тебя зовут?
– Звали Оксана, теперь только номер...
– Оксана... У меня есть сестра Юри, она ловит жемчуг на море.
– Значит, она богатая.
– Нет! Она ныряльщица, помогает отцу, потому что мы с братом в армии. Юри красивая, как ты. Я всегда на тебя смотрю... Я хочу, чтобы ты жила.
– И охраняешь, чтобы не сбежала.
– Я солдат, что я могу сделать...
– Хотя бы не желать умирающим счастья... Или помоги...
– Как?
– Выпусти людей, открой камеры.
– Нет! Этого нельзя! Ведь я солдат... Я спас бы... только тебя.
И все же Оксана уговорила Дзиро Терасима отпереть камеры...
С последней партией «особых поставок» в тюрьму привезли русского старика железнодорожника из Харбина. Оксана долго присматривалась и наконец решилась с ним поговорить. Старик рассказал, что в партии, с которой его привезли, были партизаны, захваченные карательным отрядом, – может, удастся предупредить их. Через день он сказал:
– Выйдет не выйдет, дочка, давай попробуем... Говорил с партизанами, терять нам нечего!..
Он предложил другой план: начать вечером, когда раздают пищу. В это время все двери открыты – снять часовых и пробиваться дальше...
Шли дни. И вот в руках у Оксаны ключ, отданный ей Терасимо. О дне восстания неведомыми путями передали на другие этажи тюрьмы. В притихших камерах ждали срока. Но утром врачи увели Оксану в санитарную часть и оставили там для каких-то исследований. Вечером она услышала шум, топот множества ног, выстрелы, завывание сирены... Она бросилась в двери палаты, но они были заперты...
А в тюрьме едва конвойные распахнули двери, как на них бросились узники, отняли оружие и коридором побежали в главное здание. Верхние этажи конвойным удалось запереть, и на улицу через вестибюль вырвалось только несколько десятков заключенных. Люди бежали к воротам, но их ослепили вспыхнувшие прожекторы, косили пули солдат, поднятых по тревоге. Кто-то пытался перелезть через забор, преодолеть колючую проволоку, но их сбивали пулеметным огнем. Под утро все было кончено.
Профессор, доктор медицинских наук Исии Сиро пережил тревожную ночь. Он с ужасом представил, что могло быть, если бы восставшим удалось прорваться в лаборатории, выпустить чумных крыс, разлить бактериологическую массу... Профессор распорядился усилить охрану лаборатории и подвалов института.
