Стефан Гейм - «Крестоносцы» войны
Поднявшись на пригорок, они остановились. Люмис, пошатываясь, приложил руку к козырьку.
— Разрешите доложить, — сказал он. — Я произвел арест. — Он приставил пистолет к спине обливающегося потом толстяка. — Фамилия! — заорал он. — Как тебя зовут? Фамилия!
Штатский боялся шелохнуться и только глаза его сновали как ящерицы.
— Леон Пулэ, — прошептал он.
— Люмис, вы пьяны, — сказал Крерар.
— Он коллаборационист, — сказал Люмис. — Я арестовал его. Ишь, жирный какой! — он ткнул штатского в живот. — Коллаборационист.
Вдруг он заметил Карен.
— Женщина! — пробормотал он. — Ах ты черт, — женщина! — Люмис подошел к ней, все еще размахивая пистолетом. — Какая милашка! — сказал он, с трудом ворочая языком. — Не обращайте внимания на этого злодея. Я позабочусь о нем, он вас не тронет…
Он помолчал. Потом его осенила новая мысль:
— Мы его сейчас предадим казни! По всем правилам! — Он навел пистолет на Пулэ, тот в ужасе закрыл лицо дрожащими руками. — Бум! Бум! — сказал Люмис.
Уиллоуби взял у Люмиса из рук пистолет.
— Успокойтесь! — сказал он. — Отправляйтесь спать.
— Не хочу спать!
— Эта дама — военный корреспондент, — предостерегающе сказал Уиллоуби. — Я вовсе не желаю, чтобы вы показывались при ней в таком виде.
— Пишет? — спросил Люмис. — В газетах? — Он призадумался. Потом помотал головой. — Я джентльмен, Уиллоуби!
— Ну, разумеется. А теперь идите спать.
— Эй ты, — Люмис помахал рукой арестованному. — Иди сюда! Мы с тобой попадем в газеты — ты и я! Как тебя зовут, черт подери? Фамилия! — гаркнул он во все горло.
Несчастный Пулэ стоял перед Карен. Его клетчатый жилет задрался на круглом животе, брюки пузырились на дрожащих коленях, редкие черные кудряшки вокруг розовой лысины взмокли от пота.
Иетс следил за выражением лица Карен. Вся сцена была до омерзения нелепа. Люмис, даже и трезвый, не сумел бы отличить коллаборациониста от телеграфного столба.
— Как вы арестовали его? — спросил Уиллоуби.
Люмис небрежно помахал рукой.
— Ах, пустяки, уверяю вас. Я только исполнил свой долг.
— Молодец! — сказал Крерар. — Действовать решительно и смело, да еще нализавшись…
— Кальвадос! — Люмис ударил себя в грудь. — Я всегда говорю, ежели не умеешь пить, то и не пей. Кальвадос развязывает язык. Стоит, понимаете ли, у стойки, говорит, говорит и заговаривается. Выдал себя с головой.
— Какая стойка? Где? — спросил Уиллоуби.
— В кафе! В деревне Валер! — Люмис повернулся к Пулэ и, грозно нахмурив брови, крикнул: — Признавайся!
Пулэ со свистом втянул в себя воздух и упал перед Карен на колени. Он быстро заговорил на местном диалекте, робко и просительно поглаживая ее башмаки.
— Вставай, эй, ты! — в бешенстве закричал Люмис. Он начинал смутно понимать, что спьяну сделал какую-то большую глупость.
Но Пулэ горько плакал и не вставал. Карен тщетно пыталась отойти от него — он крепко ухватился за ее ноги.
Иетсу стало стыдно. Не потому, что Пулэ стоял на коленях, и не потому, что Люмис был пьян. Что ж, человеческое достоинство ежедневно попирается на войне, и никто над этим не задумывается; да и Люмис, в сущности, неплохой парень. Иетса коробило только то, что все это происходило в присутствии Карен — постороннего зрителя. Он вдруг понял, что сам стал походить на людей, с которыми знался. У них не было иного мерила для своего поведения, кроме собственного же поведения, и потому они вообще перестали следить за собой. Не будь здесь Карен, паясничанье Люмиса только рассмешило бы его — и все.
Он резко схватил Пулэ за плечи и поднял его на ноги.
— Довольно хныкать, — сказал он по-французски. — Никто вас не тронет.
Пулэ искоса посмотрел на Иетса и высморкался. Если бы от него не пахло так сильно потом и скверным мылом, Иетс, пожалуй, даже почувствовал бы к нему участие.
Люмис несколько утратил свой воинственный пыл и обиженно молчал. Уиллоуби, видимо, был в нерешительности.
— Куда же я его дену? — сердито спросил Иетс. — Он мне не подведомствен.
На дороге показались солдат и женщина. Увидев офицеров, женщина побежала к ним, приминая траву деревянными башмаками. Иетс узнал солдата, шедшего за женщиной. Солдат отдал честь и сказал:
— Я пришел за мэром деревни Валер.
— Толачьян, — окликнул его Иетс, — вы знаете этого человека?
— Да, сэр. — Толачьян снял каску и вытер лоб. Густые седые волосы резко забелели над глубоко посаженными, черными, как вишни, глазами.
Невзирая на хмель в голове, Люмис догадался, что с приходом Толачьяна дело может принять дурной оборот.
— Кто велел тебе являться сюда? — спросил он хрипло. — Нечего тебе здесь делать. Ступай обратно!
— Постойте, постойте минуточку! — сказал Уиллоуби. — Давайте сперва разберемся.
Но прежде чем кто-либо успел приступить к разбирательству, женщина устремилась к Пулэ, который при виде ее сделал отчаянную попытку снова кинуться Карен в ноги.
— Свинья! — выкрикнула она. Ее маленькие блестящие глазки сверлили лицо толстяка. — Напился, свинья этакая, с американцем! — Она обдернула передник, туго обтягивающий ее костлявые бедра, и, оглядев офицеров в поисках старшего, остановилась на Уиллоуби.
— Месье! Мой муж ни в чем не виноват! Он никогда ничего дурного не делал. …А с тобой я поговорю дома!… — бросила она мужу. — Месье, он мэр этой деревни и владелец кафе, а разрешение содержать кафе было подтверждено американскими властями…
Она негодующе потрясла головой. Карен так и ждала, что жиденький узелок волос сейчас отлетит от ее плоской макушки.
— Пулэ! — причитала женщина. — Ах ты, дурень несчастный, ну зачем ты его впустил? Этого…
Она повернулась к Люмису:
— Хороши вы — со своим кальвадосом! Налей стаканчик, да еще налей стаканчик, а мой-то дурачок…
Мадам Пулэ остановилась, чтобы перевести дух. Люмис понемногу трезвел. Уиллоуби усмехался во весь рот. Он не находил нужным вмешиваться и с явным удовольствием слушал поток яростных упреков, изливающийся на капитана.
— Месье, — снова заговорила женщина, — у него орден Почетного легиона, он честный гражданин… он только хотел оказать любезность капитану! Я говорила ему: нельзя, нужно закрыть кафе, а то нагрянет полиция, тебе запретили продавать спиртное американцам, потому что, шут их знает, не умеют они пить…
— Женщина! — Люмис приосанился, пытаясь поддержать свое достоинство. — Не забывай, что ты разговариваешь с американским офицером!
— Дурак! Ты опозорил мой дом! Ты похитил моего мужа!
Она поворачивала худое лицо с длинным носом от одного к другому, ища поддержки и сочувствия.
— Господин лейтенант! — обратилась она к Иетсу. — Пулэ говорил этому пьянице: уходите! Просил его, уговаривал, повел к двери, точно больную овцу. Пулэ и мухи не обидит… а тот!
Она снова накинулась на Люмиса.
— Человек ты или нет? Дерешься, бьешь моего глупышку… Пьян? Мой муж, мэр деревни Валер, никогда не напивается! Ты вытолкал его на улицу, ты унизил его перед всеми, а ведь он — власть! Как же он будет вводить ваши американские порядки, если ты на глазах у всей деревни бьешь его, толкаешь, грозишь пистолетом? Ну как, скажи, как?
Люмис зажал уши. Молча, остекленевшими глазами смотрел он на костлявое лицо мадам Пулэ, на ее руки, которыми она размахивала под самым его носом, на желтую брошь у ворота кофточки.
Взгляд его упал на Толачьяна, которому надлежало быть в деревне при установленной там полевой типографии. Люмис смутно понимал, что есть какая-то связь между присутствием здесь Толачьяна и неловким положением, в котором он очутился.
— Как все это случилось, Толачьян? — спросил он, стараясь говорить ровным голосом.
— Вы, как видно, арестовали мэра, сэр, — спокойно сказал Толачьян. — Потом эта женщина пришла в типографию…
Толачьян указал на мадам Пулэ, которая, ухватив мужа за шиворот, пыталась встряхнуть его.
— Она кричала и плакала… — Толачьян беспомощно развел руками. Потом добавил: — Я видел, как вы выходили из кафе, сэр.
Иетс повернулся к Крерару, с усмешкой следившему за развитием скандала:
— Вы не думаете, что пора бы прекратить это?
Крерар кивнул:
— Валяйте!
Иетс подошел к Люмису и зашептал ему на ухо:
— Идите в замок, капитан. Мы уладим это дело с мэром.
Но Люмис, чувствуя, что его репутация сильно пострадала, заорал:
— Никуда я не пойду! Не суйтесь не в свое дело!
Он отстранил Иетса и, тщательно обойдя мадам Пулэ, подошел к Толачьяну.
— И ты суешь свой нос, куда не следует? Я этого не люблю! Слышишь, не люблю!
Толачьян стоял навытяжку. Он был почти вдвое старше капитана. Пошел на войну добровольцем. Он знал, когда нужно стоять навытяжку.
Люмис смотрел на Толачьяна с ненавистью, теперь он понял, что, в сущности, всегда ненавидел его, с той самой минуты, как Толачьян явился в отдел еще там, в Америке. Седой солдат, крепкий, с уверенным спокойствием зрелого человека.
