Василь Кучер - Плещут холодные волны
— Ну вот, покажите мне, товарищ врач, где в торпедном аппарате курок. Где он, этот механизм, которым выстреливается торпеда? Та самая торпеда, что в одно мгновение может потопить самый большой корабль и стоит десятки тысяч рублей. А ну-ка полезайте в аппарат и покажите нам, где этот курок…
— И покажу, — кипятился Павло и, сорвав с головы мичманку, залез в торпедный аппарат, разыскивая там курок. В аппарате было темно и душно, пахло тавотом и жженым порохом.
— Что? Нет курка? — язвительно спросил Горпищенко и захохотал. — Пропал, значит, курок?
Павло вылез из аппарата красный и злой, вытирая со лба пот, а рядом стояли штабные, выше рангом, офицеры и чуть не падали со смеху.
— А они могут показать, где курок, — гремел Горпищенко. — Вон он где! На самом верху, и незачем лезть за ним в аппарат. Видите, товарищ врач?.. Вот то-то и оно… Хотите и нам экзамен устроить? Прошу. Каждый вам покажет, где у него сердце, печень, легкие, аорта. Где ухо и руки, позвоночник и ключица. Вот такие, брат, дела, товарищ выпускник морского факультета медицинского института, да еще и Ленинградского.
— Это не входило в курс моего обучения, — глухо сказал Павло.
— А я хочу, — гремел Горпищенко, — чтобы врач Школы оружия знал досконально все виды морского оружия, которое изучают его пациенты… Только тогда он будет настоящим врачом, потому что всегда будет предупреждать все травмы…
Молодому врачу нечего было возразить, и он, стиснув зубы, начал изучать оружие, припоминать забытое, усваивать новое, еще невиданное и неслыханное. А полковник все не унимался, все не давал ему покоя. И требовал от него быть таким, как сам, крутым, суровым, строгим. Но сделать этого с Павлом ему никак не удавалось.
Однажды, пробегая длинным коридором школы, Павло случайно услыхал, как Горпищенко разговаривал по телефону. Властно, громко и таким тоном, который не терпел ни малейшего возражения.
— Что? — гремел его бас. — Неправда. Моя школа — лидер в заплывах, и на соревнованиях в комиссии должен быть только мой врач. Ясно? Иначе вы не услышите от меня «добро»! Что ты сказал? Какой врач? Ну, браток, это ты уж слишком. Мой врач всем вашим бородатым и очкастым пять очков форы даст. Что? Да он не только первоклассный хирург, он и пловец первоклассный. Ему бухту переплыть раз плюнуть. Точка. Членом комиссии будет он!
Павло съежился от услышанного. Ему сделалось стыдно за подслушанный разговор, и он во весь дух помчался в шкиперскую комнату, словно разыскивал своего санитара. Но там санитара, конечно, не было, и Павло сразу шмыгнул в соседнюю комнату электриков. Он слышал, как его уже искали по всей школе, вызывая к полковнику, но нарочно долго не откликался. Только когда вызвали по радио, он явился к Горпищенко.
Полковник пригласил его сесть, сказал:
— Штаб флота назначил вас главным врачом комиссии, которая будет определять командное и личное первенство в заплыве матросов и рабочих Севастополя через бухту. Я хотел было возразить им, потому что вы врач еще молодой и не успели навести полного порядка в нашей школе, но потом передумал и согласился. Вашу руку…
Павло подал руку, и полковник крепко ее пожал, резко потянув книзу, словно проверял на враче свою силу. Это означало, что он доволен его работой в последние дни и идет с врачом на некоторое примирение.
— Только смотрите, — предупредил он, — судить честно, но и не забывать главного. В заплыве принимает участие Школа оружия — наша школа. Слышите, врач, наша…
— Слышу, — тихо ответил Павло и попробовал возразить. — Но победители…
— Никаких «но». Вы свободны, — бросил Горпищенко и отвернулся к висевшей у него за спиной большой карте морского рейда.
Павло знал, что полковник служит на флоте давно, что он участник гражданской войны и один из организаторов разгрома банды Шкуро. Учился в разных военных школах, закончил военную академию, но привычки времен гражданской войны засели в нем крепко и прорывались иногда еще и теперь. Что же скажешь старому израненному моряку, который честно и самозабвенно несет службу?
Павло Заброда даже не подозревал, что события этого дня приведут его в тот садик на Корабельной стороне. Он стоял с членами комиссии на берегу бухты, возле финиша пловцов, и уже принял не один десяток матросов и чубатых комсомольцев Морского завода, переплывавших бухту. Но вот начался индивидуальный заплыв вольным стилем. И вперед сразу же вырвалась какая-то девушка. Павло поднял бинокль и стал рассматривать ее. Она плыла легко и свободно, разрезая бронзовым литым телом волну. Плыла, словно играя с волной, и широко улыбалась солнцу. Павло отложил бинокль, схватил секундомер и побежал к причалу.
Девушка вышла из воды, повисла на гнутых белых поручнях, словно закачалась на шелковых качелях. Упругая и стройная, будто выточенная, фигурка с небольшими острыми холмиками грудей, которые вздрагивали от глубокого учащенного дыхания. Легкий бронзовый загар покрывал ее мягкую бархатистую кожу, а капли воды светились и сияли на солнце, как маленькие бриллиантовые бусинки. Павло щелкнул секундомером, засекая точное время, и взял девушку за руку, чтобы проверить пульс.
— Нормальный, — звонко проговорила, словно пропела, она.
— Навряд ли, — возразил Павло и хотел насупить брови.
Но не вышло. Девушка рванула с головы розовую купальную шапочку, и из нее упала на голое нежное плечо тяжелая черная коса. Тряхнув косой, девушка откинула ее за спину и грациозно изогнулась, словно играя своей красотой.
— Не беспокойтесь, доктор, я тоже медичка, — просто, как старая знакомая, сказала она, а Павлу показалось, что ни разу не слыхал он такого нежного голоса.
— Я закончил Ленинградский институт нынешней весной, — неизвестно зачем похвастался Павло и хотел уже выругать себя за такой необдуманный шаг.
Но девушка не обратила внимания на это, только снова засмеялась.
— А я в Симферопольском учусь. У нас тоже неплохие профессора. Слыхали о них?
— Да, — сказал Павло, хотя ничего не знал и не ведал про симферопольских медиков. — Я могу помочь вам, если хотите. У меня хорошие конспекты. Стенограммы многих лекций, — вдруг предложил он и сам удивился, откуда у него набралось столько смелости или, может быть, нахальства.
— Спасибо. Я теперь баклуши бью, отдыхаю, — бросила через плечо девушка.
— Разрешите присоединиться? — выпалил Павло.
— Догоняйте, море широкое…
И побежала по шаткому дощатому причалу, даже не оглянувшись на Павла. А он все принимал и принимал пловцов, проверяя их пульс и мало что улавливая в его ритме. В ушах до сих пор звенел тот бередящий душу девичий голос.
Девушка стояла в толпе заводских сверстниц, веселая и недосягаемая.
Потом Павло увидел ее на высоком постаменте, а два высоких, стройных матроса, завоевавшие второе и третье места, стояли чуть пониже. Флотский оркестр, блеснув на солнце никелированными трубами, заиграл бравурный марш в честь победителей соревнований. Победительнице, Горностай Оксане Платоновне, вручили высший приз — хрустальную вазу, обвитую матросской лентой в золотых якорьках.
Павло хотел броситься в толпу, вслед за девушкой, но к причалу подлетел на катере Горпищенко и властно поманил Заброду к себе. Павло подбежал к трапу и остановился, но полковник приказал ему подняться на катер. Он следил за пловцами, дрейфуя на катере вдоль бухты, и все, что происходило на берегу, видел в бинокль. Павло сел в катер, моторы взревели и понесли их в открытое море. Когда осталось позади последнее боновое заграждение и старый равелин, Горпищенко, сдерживая злость, спросил:
— Значит, девчонка? Нашей школе третье место, а девчонке первое? Здорово постарался, помощник смерти… А я, дурень, думал, что ты патриот школы… Теперь все. Точка. Я тебе этого никогда не забуду.
— При чем же тут я? — вскипел Павло и, отвернувшись от полковника, посмотрел на цветистую толпу матросов и девушек, что колыхалась и плыла на том, уже далеком берегу, где он только что стоял и говорил с Оксаной. Смотрел, но ничего не видел. В глазах что-то защекотало, а потом стало жечь, словно их засыпало песком.
Горпищенко ничего не ответил — на вахте стояли матросы и они могли услышать этот разговор. Покусывая густые пышные усы, Горпищенко бросил рулевому:
— В артиллерийскую!..
— Есть, в артиллерийскую! — повторил приказ рулевой, и катер вихрем полетел назад в порт, повернул к самому глухому причалу, где швартовались рыбацкие лодки, старые водолеи и всякая корабельная дребедень. Над этой бухтой бурлил стоголосый базар, визжали спекулянты, пьяные сапожники дробно стучали молотками, ставя заплаты на старые башмаки.
Катер подлетел к этому человеческому реву и толкотне, и полковник приказал Павлу:
— На берег. Я дальше иду, на объекты.
