Траян Уба - По ту сторону Венского леса
Вот почему стало так тихо в Джулештях.
Уже целый месяц с Восточного фронта не было никаких известий. Сообщения по радио и в газетах с каждым днем становились все более лаконичными.
Мы, зенитчики, жили на отшибе, под Бухарестом, словно потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове. Может быть, поэтому нас никто не проверял, и Сасу больше не мучил нас тревогами. Правда, время от времени мы связывались по телефону с дивизионом майора Фронеску, стоявшим в деревне Рошу. Но и это нам не всегда удавалось, потому что каждая бомбардировка на два-три дня выводила из строя телефонную линию.
Каждый из нас занимался, чем хотел. Сасу развлекался с мамзель Лили, приходившей к нему каждый вечер пешком из города. Вдвоем они попивали шампанское из подвала госпожи Джики. Сержант Наста и Олтенаку чинили рыболовные снасти, ловили рыбу. Сержант Илиуц читал «Даму с камелиями», он нашел книгу в ящике, закинутом к нам взрывной волной бог весть откуда.
Спустя три дня после того как был сбит «лайтнинг», нас вместе с Романом назначили в наряд. Мы должны были патрулировать в первую смену у железной дороги. Наста утвердил список. Сасу не занимался теперь такими пустяками!
И вот тогда-то у будки номер два в Трияже я наконец увидел Иляну. Рядом с ней стоял двоюродный брат Романа. Иляна первая протянула мне руку. Рука у нее маленькая, теплая, и мне хотелось держать ее долго-долго. Она была все в том же черном платье с белым воротничком — форма гимназии имени Аурела Влайку. Все осталось в ней прежним: и ясные, чуть раскосые, как у китаянки, глаза, и вьющиеся волосы, заплетенные в спадающие на плечи косы, и лицо с милыми веснушками, и тонкая, как тростинка, фигура. Она потянула меня за руку и с гордостью представила своему спутнику:
— Это Тудор, сын дядюшки Марина, о котором я вам говорила, товарищ Георге.
Георге посмотрел на меня так же, как Роман в то памятное утро. Он усмехнулся, до хруста стиснул мне руку и хлопнул меня по плечу.
— Ого, значит, ты сын Марина Улмяну? Где же сейчас твой отец?
— В Блаже, он эвакуировался с авиазаводом, товарищ Георге. Я думаю, мой отец коммунист, и я тоже хочу…
Георге нахмурился, строго посмотрел на Романа и Иляну и резко сказал:
— Нет, это не сын Марина Улмяну.
— Да что вы, товарищ Георге, мы еще маленькими вместе…
Георге прервал Иляну.
— Сын Марина не может быть болтуном, у которого язык опережает мысли. — И, повернувшись ко мне, добавил: — Вот что, парень, надо взвешивать свои слова. И не только слова, но и поступки. Если неоперившийся птенец безрассудно выпрыгивает из гнезда, он или разбивается, или попадает в когти ястреба. Понял меня?
Да, я понял. Я забыл то, что мне сказал Роман: «Об этом не должен знать никто. Даже друзья».
Это было мне первым уроком. Я шел по пути к правде. Но дорога к ней должна быть пока скрыта от чужих глаз так же, как на войне скрывается подготовка к атаке. Но только когда идешь в атаку, у тебя есть винтовка, орудия, танки, самолеты. Здесь же твое оружие — разум и сердце. Надо быть осторожным! Молчи, молчи и еще раз молчи! Прежде чем что-нибудь сказать, знай, с кем ты делишься своей тайной.
— Ты что это, язык проглотил? — по-прежнему сурово спросил Георге. Но взгляд Георге потеплел, стал дружелюбным.
— Я на всю жизнь запомню этот урок, товарищ Георге. Я заговорил о своем отце, потому что считаю вас его братом. Вы ведь очень хорошо знаете друг Друга.
— А если придет кто-нибудь еще и тоже скажет, что знает твоего отца? И если это будет волк из сигуранцы, а? Пропадешь ты тогда, как ягненок.
— Ну, так от волка же пахнет за версту.
— Напрасно ты так думаешь. Я видывал волков, которые, надев овечью шкуру, обманывали самых опытных пастухов.
Как много я понял в этот вечер! Как труден путь тех, кто уже много лет борется за правду, путь Георге, отца и многих, многих других во всей стране. Я содрогнулся при мысли, что отца в любую минуту могут схватить, что он постоянно в опасности. Так вот почему ни отец, ни мать не хотели мне ничего говорить!
— Ну что, скажешь, тяжело, да? Может, тебе страшно, Тудор, может быть, только тоска по Иляне привела тебя сюда?
Да что он, смеется надо мной, что ли? Нет, этот человек с лицом, изборожденным морщинами, с густыми бровями, трезвым и острым умом, умел читать мысли людей. Да, действительно на какое-то мгновение меня охватило сомнение. Мне стало страшно за мать. Каждый день она с тревогой ждала отца, в то время как я предавался пустым мечтам. Ежедневно до поздней ночи она неподвижно смотрела в окно. Придет ли? И только когда слышала скрип входной двери, она оживала, снова становилась прежней. Быстро снимала с плиты чугунок, наливала похлебку в глиняную миску, а когда шаги слышались совсем близко, начинала петь нежным глуховатым голосом:
«Из груди я сердце вырвать бы хотела.
В нем кручина злая навсегда засела!»
— Да, товарищ Георге, меня привела сюда и тоска по Иляне. Но не только она. Я хочу правды. Я знаю теперь, где ее искать.
— Ну, так как же, ты решился?
— Да, тысячу раз да! Клянусь своей матерью.
Мне казалось, что мои слова недостаточно убедительны. Мне хотелось поклясться и моей любовью к Иляне, и землей, по которой я хожу, и своим сердцем. Но тут заговорил Георге:
— Хорошо, что ты так любишь свою мать. Она у тебя святая женщина. Все матери святые. И тот, кто любит свою мать, будет любить и жену, и жизнь. Но в жизни мало любить, надо уметь еще и ненавидеть. Если ты знаешь, что такое любовь, ты должен знать, что такое и ненависть. Ненависть — сестра любви. Чем больше ты любишь, тем сильнее должен ненавидеть. Иначе нельзя сберечь свою любовь. Мы должны ненавидеть фашистов. И румынских, и немецких. Вам, солдатам, еще придется иметь дело с немцами, понимаешь?
— ?!
— Не понимаешь? Скоро советские войска перейдут в наступление и будут здесь, в Бухаресте. Но вам нельзя сидеть сложа руки. Вы должны быть готовы выступить по нашему сигналу. Может случиться, что господа офицеры и генералы не захотят повернуть оружие против немцев. Тогда вы, солдаты, должны сделать это сами. И это наш единственный путь. Вы, молодежь, даже не представляете себе, какие события ожидают нас. Свобода стучится в ворота нашей страны. Все будет для народа. Мы широко распахнем для него все двери и закроем их перед бандитами из правительства и грабителями-помещиками.
Георге вынул из кармана старые поржавевшие часы.
— Как бежит время, — удивился он. — Я должен уже быть на станции Бухарест-товарная… — и сразу осекся. — Видишь, вот и я проговорился. Но ты забудь, что слышал.
— Я ничего не слышал, товарищ Георге.
— Хорошо, Тудор. Ну, Иляна, пошли.
Потом, повернувшись ко мне, он добавил шутливо:
— Я надеюсь, что ты не будешь теперь следить за ней. Особенно когда она идет с таким стариком, как я…
— Ну, конечно, нет, товарищ Георге, но я хотел бы ей сказать кое-что наедине.
— Ого! Я вижу, ты кое-чему научился за сегодняшнюю встречу. Ну, Роман, пойдем. Вы нас догоните у будки номер один. Только не забудьте обо всем на свете, оставшись одни. Чтоб нам не пришлось вас звать.
Я подождал, пока они отойдут. Иляна молчала. Из-за туч выглянула луна. Иляна стояла, запрокинув голову, и в ее волосах сиял серебряный отблеск луны. Я подошел и обнял ее за плечи. Она не шелохнулась, не повернула головы. Раньше я бы не посмел прикоснуться к Иляне. Но сегодня что-то придало мне уверенности. Я взял ее за руку и притянул к себе. Мы сели у железнодорожного полотна. И только тогда она посмотрела на меня, прижалась к моему плечу и, надвинув мне пилотку на глаза, тихонько засмеялась.
— Так что ж ты, глупыш, следишь за мной?
— Почему глупыш?
Я разозлился и слегка дернул ее за косу.
— Глупыш! Иначе тебя не назовешь.
— Так, значит, я глупый? Конечно, глупый, раз все время думаю о тебе. С тех пор когда мы вместе лазили в сад к Лэптару за персиками и я защищал тебя от собак.
Иляна хохочет. У нее белые как жемчуг зубы. Когда она смеется, я забываю обо всем. Хочется все время смотреть на нее, смотреть без конца.
— Нет, не потому. Я люблю вспоминать наше детство, хотя оно и было не очень радостным.
— Так почему же?
— Потому что ты ничего не понимаешь… Или не хочешь понять…
— Чего?
— Иногда слова становятся лишними.
Я чувствовал ее жаркое дыхание, ее голова нежно легла на мое плечо, а побледневшие губы вздрагивали в едва заметной улыбке. Я посмотрел на небо. Луна и звезды, спуститесь же на землю, чтобы посмотреть на Иляну! Будьте свидетелями нашего первого поцелуя! Я наклонился и робко коснулся губ Иляны. На какое-то мгновение мне показалось, что я вовсе не целую ее, и я боялся, что, очнувшись, не найду Иляны. Но Иляна протягивала мне свои губы и ловила мои, которые до сих пор не могли даже сказать, как я ее люблю.
