Гейнц Зенкбейль - Джонни Бахман возвращается домой
— Тут есть колодец, — ответил тот, указывая стволом своего автомата на середину двора. — Воды там хватит на добрую половину армии.
— Там вода отравлена, — пробормотал Густав, — ты туда сам-то заглядывал?
— Когда же? Я ведь только что пришел.
— Там плавают мертвые овцы. Их всех прикончили. Эти паршивые мерзавцы, будь они прокляты!
— Ты кого имеешь в виду? — понизив голос, прошипел парень.
Густав промолчал.
— Во всем должен быть свой резон, — уже спокойно заметил парень. — Или ты хочешь, чтобы все это досталось русским Иванам?
Солдат ничего не ответил, подтянул к себе рюкзак и стал в нем что-то искать. Джонни, старавшийся не пропустить ни одного слова из этого разговора, внимательно смотрел на своего друга. Капли пота застыли у него на лбу, он выглядел очень обеспокоенным.
— А где сейчас эти русские? — как бы между прочим поинтересовался Густав.
— Черт их знает, — ответил Гарольд Грилле и сплюнул в пыль. — Сегодня утром мы задали им перцу у Фалькенхагена, бои шли три дня подряд. Ну и бои были, скажу я вам!
И в нескольких словах, небрежно бросаемых сквозь зубы, он рассказал, что шестнадцатого апреля, рано утром, когда еще было совсем темно, у Кюстрина, с плацдарма на Одере, началось давно ожидаемое большое наступление Красной Армии с получасовым непрерывным артиллерийским налетом.
— Ни одного квадратного метра земли не осталось нетронутым, — утверждал Грилле. — Неожиданно нас ослепила резкая вспышка света. Мы думаем: может, у Иванов новое чудо-оружие? Но это были просто прожектора. Даже не знаю сколько, но, должно быть, очень много. И при свете этих самых прожекторов они начали нас атаковать. Примерно так я представлял себе светопреставление. Но мы сдерживали их в течение трех дней, этих Иванов, особенно возле Зееловских высот. Я сам подбил один танк. Из панцерфауста. Подпустил поближе, а потом как бахнул!
— Так, значит, ты уже созрел для ордена? — не без ехидства заметил Густав.
До сих пор веселое лицо Грилле на секунду приняло глуповатое выражение.
— К сожалению, никто из начальства этого не видел или, точнее говоря, все, кто видел, давно уже… — он показал пальцем вверх, — вознеслись на небо. Слушай, чем они нас только не били, — продолжал он, — из всех артиллерийских калибров. А потом поперли танки. Первым вышел из строя наш командир, ему оторвало обе ноги. А потом пошли все один за другим.
— А сюда-то как тебя занесло? Зеелов ведь северо-восточнее отсюда…
Парень опустился на каменное крыльцо возле Джонни. Сдвинул на затылок свою лыжную шапочку, так что из-под нее выбились тонкие рыжие волосы. Автомат он положил себе на колени.
— Нас оттеснили на юго-запад. А когда мы, конечно согласно приказу, хотели оторваться от оставшихся, на нас пошла колонна русских танков с пехотой. Никто не предполагал, что они будут наступать нам на пятки. Мы были вынуждены рассыпаться на местности поодиночке. Каждый, кто только мог, бежал куда глаза глядят.
— Когда это случилось с колонной? — поинтересовался Густав.
— Уже порядочно, часа два назад.
— Странно, — Густав впервые поднял голову, — что здесь ничего не осталось.
— Это вроде мертвого пространства между двумя атакующими сторонами, — поучительно произнес Грилле.
Наконец Густав нашел то, что искал. Он вытащил из рюкзака длинную плоскую бутылку с яркой этикеткой и, подняв, посмотрел на солнце. В бутылке была коричневатая прозрачная жидкость.
— А что ты теперь намерен делать? — спросил между тем солдат.
— В приказе было ясно сказано: всем отступать до следующей зоны заграждений.
— А где это?
Грилле взглянул Густаву в глаза.
— Вот так вопрос, — протянул он, — вы что там, со своими зенитчиками, на луне живете, что ли?
— Я пропустил очередной тактический инструктаж, — нашелся солдат.
— Следующая зона заграждений находится непосредственно на подступах к Берлину.
— И там тоже будут идти бои?
— Слушай, уж не думаешь ли ты, что мы пропустим туда Иванов?
Густав проворчал что-то непонятное себе под нос.
— Или ты в этом сомневаешься?
Солдат, тщетно пытавшийся пальцами вытащить пробку из бутылки, наконец решил сделать это зубами.
— Дожить бы только до дня рождения фюрера, — продолжал болтать парень, — тогда все пойдет иначе!
Густав выплюнул пробку. Потом взял свой носовой платок, смочил его жидкостью из бутылки и приложил к колену Джонни.
— Ну как, лучше? — с участием спросил он.
— Чудесно охлаждает, — ответил мальчик.
И тут Грилле, наблюдавший за всей этой процедурой, спросил неожиданно и строго:
— А где, собственно, расположилась твоя таинственная зенитная батарея?
Густав показал в направлении ближайших к усадьбе высоких деревьев:
— Там, в лесу.
— Зенитные орудия в таком высоком лесу? Как же вы оттуда сможете вступить в наземный бой, например, если появятся русские танки?
Солдат снова смочил платок, пожал плечами.
— Спроси у кого-нибудь другого. Нас, низших чинов, об этом нечего спрашивать.
— Слушай, приятель, у тебя не только нет в физиономии ничего актерского, — насмешливо заговорил Грилле, — но ты, как я посмотрю, вообще совершенно не приспособлен для игры. Ты думаешь, если ты мне сейчас расскажешь, что твой карабин стоит в камере хранения вокзала Фюрстенвальде, я тебе так и поверю? Уж не считаешь ли ты меня за идиота, дружище! Это нехорошо, мое сокровище, очень нехорошо. — Он снял автомат с колен, прислонил его к стенке возле себя и нагнулся к бутылке, которую Густав поставил у своих ног. Вызывающе схватив бутылку, он встряхнул ее, посмотрел на этикетку и понюхал у горлышка. — В самом деле, французская. Настоящая французская водка! Где это ты добыл?
— Трофейная, — недовольно пробурчал Густав, — и в дальнейшем не суй нос не в свое дело.
— Да, да, — прошипел парень, и глаза его угрожающе сузились, — ты рискуешь высказаться откровенно.
— А ты тут мешаешь!
Паренек нагло ухмыльнулся:
— Трофейная. А ты знаешь, что такое грабеж? А знаешь, что будет, если я тебя здесь сейчас же прикончу? Ничего не будет! Тебе небось известен приказ фюрера? — Он снова с видимым удовольствием приложился к бутылке и сделал небольшой глоток.
— Приказ фюрера? — медленно спросил Густав. — Фюрер выпустил много приказов. Все их разве упомнишь.
— Я имею в виду приказ от шестнадцатого апреля, трехдневной давности! Самовольный уход из части — предательство, и предатель должен быть расстрелян на месте…
Джонни испугался. Хотя он и старался внимательно следить за этой словесной перепалкой, принимавшей все более угрожающий характер, но понимал он из нее мало. Его распухшее и ставшее круглым, как мяч, колено занимало все его внимание. Однако слова «предательство», «предатель» сразу же насторожили его. «К кому они относятся? Неужели к Густаву?»
Мальчик видел, что солдат презрительно пожал плечами.
— Убить — в этом нет ничего нового. Такое уже давно можно услышать. А если ты хочешь испортить мне настроение, то это и я с успехом могу тебе сделать.
Грилле сделал еще один большой глоток.
— Ты забываешь одно существенное обстоятельство, мой дорогой. Я… — он махнул рукой в сторону стены, — у меня еще есть оружие.
Джонни вдруг стало безразлично, о чем идет речь в их перепалке. Его беспокоило только то, что Густава, его спутника и товарища, так самоотверженно заботившегося о нем и помогавшего ему вот уже целых два дня, обижает этот парень из гитлерюгенда. Он отнял у них даже бутылку. И все только потому, что у него есть автомат, которым он может хвастаться и всем угрожать? Джонни беспокойно задвигался по крыльцу. Еще кусочек, еще. Теперь осталось только протянуть руку.
— Брр… — произнес в это время Грилле, встряхнул плечами и довольно вытер рукой влажные губы. Потом предостерегающе закричал: — Эй, эй!
Но было уже поздно. Мальчик схватил автомат за ремень и потянул к себе.
— Густав, держи!
Густав поймал автомат.
— Спасибо, Джонни, отлично действуешь!
Лицо Грилле приняло еще более глупое выражение, чем раньше.
— Отдай автомат! — потребовал он.
Густав быстро подскочил и встал прямо перед ним.
— Ты уже довольно наболтал, — злобно проговорил он, — и достаточно надоел нам.
— Что ты собираешься делать? — спросил Грилле.
— Ты так любезно напомнил мне о приказе фюрера…
Парень откинулся к стене.
— Я готов, — сказал он и расстегнул две верхние пуговицы на гимнастерке. — Можешь стрелять. Ну, стреляй же! — вдруг закричал он, и его тонкий голос оборвался. — Или ты думаешь, я боюсь?
— Ты сейчас в том возрасте, когда ломается голос, — пробормотал Густав, — к тому же я больше ни в кого не стреляю.
