Александр Проханов - Военные приключения. Выпуск 4
Этот юркий, смышленый, быстроглазый водитель в золоченой шапочке наверняка служил муджахедам. Быть может, был и сам муджахед, перевозивший на своей машине оружие, отряды бойцов. Был не бедняк, не крестьянин, о чем свидетельствовали золоченый дорогой куполок на его голове, новые глянцевитые туфли, обитые медными бляшками. Он не был крупной птицей. Служил душманам за страх и за деньги. И этот страх сквозил в его повадках и жестах, в выражении глаз.
Все это чувствовал и угадывал Батурин, перевидав за время службы множество подобных ему, научившись по тонким, почти неуловимым приметам различать в человеке род его занятий, сословие, внутренний мир и характер.
— По-моему, он нам крутит мозги! — сказал Березкин. — Как ты считаешь?
— И мне так кажется, — ответил Батурин. И моментально испытал сложное чувство, похожее на вину и раскаяние. Он, так любивший Восток, его культуру, психологию, нравы, стремившийся проникнуть в глубину пленительных восточных стихов, народных обычаев и верований, — он был военный переводчик, разведчик. Использовал свои знания в целях разведки, в целях войны. Обращал эти знания против стоящего перед ним, дрожащего от холода, человека.
— Скажи ему, если будет врать, мы не станем с ним цацкаться. Передадим, к чертовой матери, в госбезопасность к Хассану. Уж он из него вытрясет правду. А если скажет дело, денег дадим и отпустим.
Батурин перевел последнее обещание — насчет денег. Хассан, начальник уездной госбезопасности, был яростный, вспыльчивый, не улыбающийся никогда человек. Душманы вырезали у него семью, — жену, детей и родителей. Гоняясь за бандами, уходя в засады, бесстрашно рискуя, Хассан мстил за семью, был беспощаден с пленными.
Водитель суетился, прижимал дрожащие руки к груди, божился, что говорит одну правду. Шапочка сверкала на его черной голове, как маковка минарета. Его увели, чтобы снова допросить поутру.
Второго пленного звали Рахим Хамед. Он был старый, усталый, унылый. Чалма его серого пыльного цвета, из вялой мятой материи. Из драного, незастегнутого пальто торчала вата. Темная с проседью борода была немыта, нечесана. Босая, потерявшая чувяк, нога стояла ребром на грязном, заплеванном полу. Подошва была черная, как копыто, а ладони казались вытесанными из камня. Он вошел и тут же присел у стены на корточки, как сидят у дувалов уставшие, наработавшиеся крестьяне. Он и был крестьянин, изнуренный трудами и бедностью.
— Как чувствуете себя, уважаемый Рахим Хамед? Ничего не болит? — начал Батурин.
— Что? — переспросил пленный. Он не понял вопроса, не понял сострадания, равнодушный к случившемуся, готовый ко всему, что еще может случиться.
— Где живет и чем занимается? — спросил Березкин.
Батурин и так знал, чем занимается сидящий перед ним человек, чьи руки окаменели от бессчетных прикосновений к земле, прорывая арыки, киризы, перекапывая ее кетменем, возводя на ней саманные стены и изгороди. Земля осела в человеке серым прахом, сделала его земляным.
Отвечал он вяло, часто не понимал, переспрашивал. Будто Батурин говорил с ним на диалекте, и вопросы, самые простые, были ему непонятными, сложными.
Он жил в кишлаке Ланда-Нова и выращивал на маленьком поле тарьяк — конопляное семя, из которого изготавливали наркотик. Все окрестные кишлаки, подвластные мулле Акраму, выращивали тарьяк. В дни урожая приходили вооруженные люди и забирали коноплю, оставляя немного денег, на проживание, на муку, на керосин и одежду.
— Сколько приходит людей? — спросил Батурин.
— Как? — не понял крестьянин.
— Сколько муджахедов приходит в Ланда-Нову в дни урожая?
— Десять, а то и двенадцать, — ответил он.
Березкин спрашивал терпеливо, дотошно. Бывал ли тот в Мусакале. Знает ли, сколько в селении мечетей… Видел ли муллу Акрама. Встречался ли с отрядом молодого Махмудхана.
Батурин переводил, и его не покидало недоумение, странность своего присутствия здесь, в этом стальном закрытом контейнере, оставшемся от разграбленной разбитой машины. Унылый афганец, сидящий перед ним на полу. Две их сошедшиеся жизни, две пересекшиеся на мгновение судьбы.
Батурин — из северного русского города на берегу полноводной реки, города с заводами, кораблями, дымными верфями, с белым монастырем и храмом. Отец — военный, кочевавший всю жизнь по гарнизонам, прямодушный, пожалуй, слегка простоватый в суждениях. Мать, увядшая до срока, прожившая жизнь среди топота марширующих рот, солдатских песен, уханья военных оркестров. Забыла свою музыкальную школу, диплом с отличием. Однажды он видел, как мать тайно достала из темного шкафа футляр, открыла, и на красном сафьяне, нежно-золотая, янтарная, лежала ее скрипка. Так и не решилась достать. Смотрела на беззвучные струны.
И — этот согбенный крестьянин, рожденный в поколениях земледельцев среди сиреневых гор, красноватых пашен, намазов и омовений, обреченный на тяжелый, завещанный богом труд до последнего вздоха, когда понесут его на каменистое взгорье и уложат в мелкую, посыпанную камнем могилу.
Две жизни сошлись на мгновение как малый эпизод азиатской войны и опять распадутся, не изменив ничего. Забудутся и канут в веках.
Пленный вяло отвечал, что в Мусакале есть несколько мечетей, а сколько — не помнит. В его родном кишлаке есть мечеть, но муллы больше нет, умер. Про муллу Акрама слыхал, что человек он хороший, воюет за ислам. Но сам его не видел. Про Махмудхана ничего не слыхал. Кто правит в Кабуле, не знает. Какой-то эмир или шах. Не женат. Живет с братом и о матерью. На жену не хватило денег.
Березкин брезгливо выставил губу. Записывал в свой блокнот. Было видно, что тупые ответы раздражают его.
Крестьянин был понур и покорен. Не просился домой. Был готов смириться с любой его ожидавшей долей. Если аллаху угодно вырвать его из автобуса, перенести по небу, ввергнуть в ледяной каземат, значит, на то его воля. Вся жизнь была послушна этой грозной, всевышней, карающей и угнетающей воле. Он разучился роптать.
— Похоже, не врет, — сказал Березкин. — Хотя жить в Ланда-Нове и не знать, что творится вокруг?.. Надо быть полным тупицей! Завтра снова допросим.
Батурин старался работать как можно точнее и лучше. Не пропустить, не обронить мельчайшего зерна информации. И одновременно сокровенным сознанием он чувствовал свою встречу с крестьянином как случайную, ненужную встречу двух миров и историй.
За тем, кто сидел на заплеванном, грязном полу — бесконечная вереница смертей и рождений безвестных афганских крестьян, обитавших на этих камнях и отрогах гор, среди нашествий и войн, эпидемий и моров, сметаемых, избиваемых до последнего младенца и старца и вновь выводимых на свет как злак, как вода из колодца, как вершина хребта.
За ним, Батуриным, огромная, между трех океанов страна, в муках и судорогах, в могуществе и наивном неведении, — послала полки в скопища чуждых народов на долгую, не имевшую смысла войну.
Кромки двух миров и историй сошлись, чтобы распасться. Уйдут, отстреливаясь и отбиваясь, войска. Сомкнется за последним бетеэром граница. Батурин уйдет на броне, а крестьянин вернется в свой нищий кишлак, в круговращение злаков, дождей, урожаев. Исчезнет, сокроется тайна, оставшаяся навек неразгаданной.
Он, военный переводчик, может добыть информацию, сведения о пулеметах и минах. Но не может разгадать эту тайну — народной души и жизни, чужой для них и враждебной.
— Примитивное дело! — раздражался Березкин. — Меня после Европы — в кишлак!.. Какие-то козлы в огороде!.. Давай веди третьего! — приказал он солдату.
Третьего, хромого, звали Саид Голь. Огромный, жилистый, он опирался на отшлифованную суковатую палку. Синяя шелковая чалма, черная холеная борода, яркие, вывернутые, негроидные губы. Под выпуклыми надбровьями вращались горячие, с мокрыми воловьими белками, глаза. Говорил он шумно, улыбался, показывая ослепительные зубы. Разжимал могучий кулак, прикладывал к груди, к розовой шелковистой рубашке длиннопалую ладонь.
— Где живет? Чем занимается? — спрашивал Березкин, зорко, быстро, с проснувшимся интересом взглядывая на пленного. Чувствовал его силу, незаурядность. Откликался на них чутко и осторожно. — Пестрый фазан — приготовил он руку для записи.
Пленный с готовностью пояснил, что живет в Мусакале, занимается торговлей в дукане. У него еще пять братьев, все торговцы. Ездят в Пакистан за товарами. Раньше и он ездил, но заболела нога. Долго лежал в больнице и теперь не рискует уезжать далеко от дома. В подтверждение он достал из кармана целлофановый пакет, выложил документы — паспорт, медицинские справки, пачку денег.
Все это он делал охотно, дружелюбно. Не испытывал страха перед задержавшими его людьми. Понимая их заботы, доверял им, не видя в них врагов, не ожидая для себя худого. Со своей бородой и глазищами он был похож на жизнерадостного колдуна из восточного сказа. Похохатывал, раскрывая красные сочные губы. Когда наклонялся, в недрах его голубой чалмы начинала блестеть шитая серебром тюбетейка. Это был силач, восточный великан, сытый, смелый, богатый…
