Андрей Алдан - Армия обреченных
Американские регулировщики стоят на повороте улиц и указывают путь движения.
— Нет, это не плен, — часто можно было услышать слова разговаривающих солдат и офицеров.
— Это вам не Советский Союз, — добавлял кто-нибудь. — Здесь демократы, и они понимают, кто мы такие и почему мы взялись за оружие…
Полковник Хендфорд, командир 104 пехотного полка американских войск, на участке коего расположились части РОА, на второй или на третий день после прихода в дер. Кладен заявил: «В ближайшее время все вы будете демобилизованы и самое позднее через две недели будете переведены на гражданское положение. Ни о какой насильственной или принудительной выдаче вас в руки советских властей не может быть и речи»…
Передавал ли полковник Хендфорд свое мнение, или его слова были мнением высших сфер — неизвестно. Однако, на прямо поставленный ему вопрос об этом, он ответил: «Задержка с вашим роспуском на две недели объясняется необходимостью получения подробных указаний в отношении вас из Главной Квартиры. Да и, кроме того, мы не в состоянии немедленно дать вам работу, вы сами понимаете, что люди пойдут по ложному пути»…
Были, конечно, среди офицеров люди, которые не очень то были склонны успокаиваться заверениями полковника Хендфорд. Так, например, полковник Нерянин сказал генералу Меандрову, что «нам вовсе не следует обольщаться словами Хендфорда и не исключена возможность насильственной выдачи всех, или части из нас, на советскую сторону, поскольку полковник Хендфорд и другие американские офицеры, с коими нам приходится говорить, являются всего-навсего простыми исполнителями, они сами ничего не решают и решить не могут. Вопрос о нас в американских верхах еще не решен».
На эти слова полковника Нерянина со стороны генерала Меандрова последовал ответ: «Ну уж, если и при этом благожелательном отношении к нам, не верить слову американских офицеров, то после этого и жить не стоит».
В смысле переоценки «доброжелательности» американцев к РОА, генерал Меандров явился для частей роковой фигурой. Он сам безгранично верил в справедливость западной американской демократи и в этом направлении действовал на солдат и офицеров.
Правда, будет уместным отметить, что солдаты и офицеры сами были достаточно убеждены, что американцы не передадут их на советскую сторону. Кроме того, тайная мысль, что руководство РОА имело негласную связь с англо-американским кругами, довлела над большинством… А сам генерал Меандров в своем письме в начале февраля месяца 1946 года, когда он находился в лагере Ландсгут, писал, что в гибели виновато руководство, не предпринявшее реальных шагов для завязывания реальных связей с англо-американскими военными кругами.
Что же касается «доброжелательности» к нам со стороны американских солдат, то были курьезные и грустные моменты.
При первых встречах с солдатами и офицерами РОА, американские солдаты, узнав, что мы русские, немедленно расплывались широкой улыбкой. Хлопали по плечу. «О, Рашен, Рашен», совали в руки сигареты, бисквиты, шоколад и вообще оказывали всякие знаки внимания. Но как только до их сознания доходило, что эти «Рашен» т. е. русские, не те русские, о которых они думали, как сразу их поведение резко изменялось. Они демонстративно повертывались спиной, перехватывали в руках оружие и, закурив сигарету, равнодушно сплевывали под ноги нашего солдата или офицера…
Именно в эти первые дни родилась фраза: «американцы пока нас не знают и не понимают, но как только они поймут, то их отношение к нам изменится». В последующем эта фраза стала звучать, как ирония и насмешка над самим собою. Если например, писалось письмо на имя американских властей, то тут кто-нибудь неизменно произносил иронически: «Ну да, американцы нас не понимают, а как поймут то…» и т. д. В лагере Ландау, летом 1945 года, дневной рацион питания был исключительно голодным. Иногда в расписании на обед значилось 5 гр. гороха на человека и 50 гр. хлеба на сутки (и ничего больше). И вот солдат, мешая воду в котелке, а эта вода именовалась супом, подсчитывал, сколько горошин попало ему в котелок. «Ура, — кричал он, — сегодня у меня в котелке 12 горошин, а вчера было только семь. Это значит, что американцы нас, наконец-то, начинают понимать. Завтра будет наверное 15 или 18 горошин».
В отношении взглядов на РОА со стороны американских офицеров, были более серьезные симптомы. В лагере Кладен, помимо полковника Хендфорда, нас часто посещал офицер связи от 104-го полка лейтенант Кларк. С Кларком, как и со всеми американцами, неизменно заводились разговоры: что такое РОА? За что она борется? Какие ее идеи? и т. д. Однажды с м-ром Кларком приехали еще три американских офицера. Как обычно, завязалась беседа. Эти офицеры специально и приехали для этой цели. В конце беседы мистер Кларк от своего имени и от имени присутствующих офицеров заявил: «Я и мои коллеги», — говорил Кларк, — «являемся представителями интеллигентных американских кругов[2] Мы многое понимаем, чего не понимают, так называемые „средние“ американцы, как принято говорить в Европе. Мы сочувствуем вам и при всём нашем добром желании понять вас, мы все же вас не понимаем и не поймем никогда. Мы понимаем, что вы противники существующего ныне в России политического строя, мы признаем за вами право борьбы за изменение этого строя, более того мы, быть может, одобряем вашу борьбу, но мы не понимаем и никогда не поймам, почему вы, русские люди, пошли против своей страны в то время, когда она вела неравную борьбу против внешнего врага? Все ваши доказательства и разъяснения, мы принимаем и согласны, что у вас не было иного выхода, что вы желали выступить как „третья сила“, но всё же, в этом случае, вы не имели права пойти против своих и в этом смысле ваши разъяснения звучат для нас неубедительно. Вы могли бороться до войны, должны были бороться после войны, но не во время войны. Вы носите немецкую форму, имеете немецкое оружие, получаете от немцев деньги, ибо ваши т. н. „договорные“ отношения с немцами — пустая фикция, и вы сами это отлично знаете. Вам трудно разобраться во всем этом, но мы ведь знаем, что ваши же русские, с таким же значком, какой есть у вас (РОА) сражались против нас на западе. Простите нас за откровенность, но мы вашей линии поведения не понимаем и с ней категорически не согласны. Средние же американцы, которым в течение всех этих военных лет говорили о русских, плечом к плечу борющихся с нами против „наци“, — вообще никогда не поймут вас, не поймут еще и потому, что экономическая и политическая борьба у нас в Америке идет по другим законам, чем у вас в России»…
Все такие разговоры проходили, конечно, келейно и о них солдаты и офицеры не знали. Жизнь переформированных частей шла обычным воинским порядком. У всех было по-прежнему хорошее настроение и виды на будущее. Все части несли собственную охрану, соблюдался внутренний распорядок дня, кое-где велись учебные занятия. Был произведен выпуск в офицерской школе, закончено обучение кадетской роты. В общем шла обычная армейская жизнь. Конечно, не было и намека на какую-то охрану «военнопленных» со стороны американцев. Правда, 19 или 20-го мая в одном из окраинных домов деревни был помещен американский пост, который должен был предохранять деревню от появления в ней советских солдат, части коих стояли за рекой Молдая всего лишь в 2 % км по прямой линии. Солдаты этого поста были неизменно выпивши, поскольку водки в деревне было еще много.
16-го мая полковник Хендфорд передал через лейтенанта Кларка приказ о сдаче оружия нашими частями. Сдаче подлежало всё оружие, за исключением 10 винтовок на роту или батарею, необходимых для самоохраны. Кроме того было оставлено личное оружие у старших офицеров. 22-го мая последовало новое распоряжение о сдаче вообще всего оружия, за исключением 25 пистолетов, оставшихся у части старших офицеров. Для этих офицеров были выданы специальные документы, служивши и разрешением на право иметь оружие:
«Headquardters 104th Inf. May 18.1945
To: All foreign troops invisinity of Kryemman. All troops except those of General and General Staff will at once turn in ail their weapons.
By order of T. Handford»
VIII. РАДУЖНЫЕ НАДЕЖДЫ
В обстановке общего оптимизма, сдача оружия прошла совершенно безболезненно, хотя сам по себе этот факт крайне симптоматичен. В эти дни впервые перед многими встал вопрос: оставаться или уходить?
Решение руководящей части офицеров сводилось к тому, чтобы спокойно выжидать дальнейших событий. Разъяснительная работа исходила из того, что мы не можем иметь у себя оружие, не создавая затруднений для американцев во взаимоотношениях их с советскими представителями. Мы — не военнопленные, а скорее интернированные, но и интернированные не могут иметь оружие. У нас сохраняется своя войсковая организация, у офицеров оставлено оружие. Всё это обязывает нас не поддаваться панике и сохранять спокойствие, выдержку. Роспуск, или самороспуск, т. е. уход всех или части, благо здесь нет никакой охраны, явление безусловно отрицательное и вредное.
