Генрих Гофман - Герои Таганрога
В конце Исполкомовского переулка дорога круто спускается к морю, а по бокам ее, над обрывом, прилепились маленькие домики рыбаков. Здесь, в пятом слева, живут Турубаровы.
Распахнув незапертую калитку, Николай вошел в маленький узкий дворик, прошел вдоль дома, постучал в дверь.
За дверью послышались шаги, в сенях раздался знакомый глуховатый голос:
— Кто там?
— Откройте. Свои.
Откинулся крючок. На пороге стоял Кузьма Иванович. Он почти не изменился за то время, что Николай не видел его, но выглядел более усталым, чем обычно.
— Здравствуйте, Кузьма Иванович! — сказал Николай. В глазах Турубарова он сразу приметил радость.
— Николай Григорьевич... Коля... Неужели вы? Заходите скорее! Вот не ожидал...
И старик почти втащил его в дом.
— Дочки-то дома? — вытирая ноги в маленьких сенях, спросил Николай.
— Дома, дома! И еще кое-кто объявился. Тоже тебе рад будет.
Николай переступил порог просторной чистой комнаты и увидел Петра.
Петр встал ему навстречу.
— Вот здорово! Радость-то какая! А мне сказали, что тебя нет в городе, — обрадовался он, пожимая руку Николаю.
— Так и мне сказали, что от тебя ни слуху ни духу, — усмехнулся тот.
В это время в комнату вбежали Рая и Валентина.
— Николай Григорьевич, ой, здравствуйте! — задыхаясь, радостно выпалила Рая, сияющими черными глазами вглядываясь в Морозова. — Ой, как хорошо!
— Мама нам сказала, что вы у нас, мы все во дворе побросали и сюда, — вмешалась старшая Валентина.
— Здравствуйте, девушки, — тепло улыбнулся им Николай.
— Ладно, дайте гостю к столу сесть, — обратился к сестрам Петр. — А вы, мама, несите нам скорее картошку. — И Петр пододвинул к столу свободную табуретку.
— У вас, я вижу, вся семья в сборе, — сказал Николай.
— Да, товарищ Морозов, как раз к обеду угодили, — ответил Кузьма Иванович.
Он называл Николая то товарищем Морозовым, то Николаем Григорьевичем, то Колей.
— Мы теперь больше дома сидим, — продолжал он. — Нынче на улицу выходить страшновато — того и гляди на неприятности нарвешься.
— Да, времена настали невеселые, — произнес Николай и обратился к Петру: — Ну, рассказывай, откуда тебя принесло...
— Вы садитесь, картошечки горячей покушайте, — суетилась Мария Константиновна. — После поговорите. Мама-то как ваша?
— Как все, — усмехнулся Николай, присаживаясь к столу. — Вместе со всеми беду терпит.
— А у нас тут вчера одну старушку немец чуть не пришиб, — с горькой усмешкой сказал Кузьма Иванович. — Старенькая она. Медленно улицу переходила. Так он, скотина, из машины своей выскочил да наотмашь ей по лицу и съездил. Бедная только кровью умылась.
Разговор сменился тягостным молчанием.
— Эх, папа, — с жаром заговорил вдруг Петр, — я, пока домой шел, и не такого насмотрелся.
Служил я на самой границе. В то утро, когда немцы все это начали, я в секрете стоял. Настораживала тишина на той стороне. За последние дни мы привыкли к шуму. Часто слышали крики людей, детский плач. Видимо, немцы население из приграничной зоны эвакуировали. По ночам сильно ревели моторы танков, автомашин. А тут тишина такая и душно, будто воздуха не хватает.
Сменили меня перед самым рассветом. Только на заставу вернулся, хотел спать завалиться, тут-то и громыхнуло. Такая кутерьма поднялась вокруг. Мы, конечно, в ружье и по своим местам. Оборону заняли. А немцы волна за волной накатываются. Одна цепь расплещется, заляжет, за ней другая двигается. Мы стреляем. Глядишь, отхлынут назад. И так два дня кряду. Ни ночью, ни днем никакой передышки. — Петр замолк на минуту и снова начал: — Потеснили они нас малость. Гляжу — самолеты летят, с крестами, стал я окапываться. Тут и началось. Меня взрывом из окопчика вытряхнуло да об землю. Помню только, перед глазами круги поплыли. Очнулся уже в плену. Вот так и попал за колючую проволоку. Много там нашего брата набралось. Будто скот в загоне. А кругом конвоиры свирепые. Чуть что не так — в зубы прикладом норовят, а тех, кто недоволен, пулей успокаивали...
На третью ночь я убежал. В деревне под крыльцо дома спрятался, там и пролежал почти сутки. Как раз напротив хата небольшая стояла. Возле нее две маленькие девчушки играли. От скуки я в щелку за ними наблюдал.
Днем пригнали людей к этой хатенке. Затолкали внутрь, и девчушек малых туда же, заколотили окна и двери да и подожгли лачугу. Из огня крики, плач. Да где там! Так и сгорели заживо.
Голос Петра звучал гневно, с болью.
— Ночью у одной доброй женщины одежду рваную раздобыл, переоделся и пошел на восток. Шел по России и узнать ее не мог. Всюду разрушения и пожарища, люди чужие, язык немецкий. От немцев я в лесах прятался. Да не уберегся. Словили опять... Вместе с другими, такими же, в эшелон. Думал, в Германию повезут. Но возле Мариуполя выгрузили. Заставили под конвоем окопы рыть. Как подумаю, что против своих рою, лопата из рук валится. Кругом фрицы с автоматами. Не будешь копать — убьют. Кто притомился, присел, того очередью автоматной к земле пришивали. А поесть и не спрашивай. На обед, будто свиньям, болтушку из очисток картофельных дают. Выбрал я подходящий момент и снова сбежал...
Валентина и Рая давно перестали есть и с жалостью смотрели на брата. Присев на краешек стула, не сводила с него глаз и мать. Только отец, повернувшись спиной, поглядывал в окно. Но чувствовалось, что и он ловит каждое слово сына.
«Пойдет ли этот парень, — думал Николай Морозов, — с оружием в руках против немцев? Или, добравшись до отчего дома, решит отсидеться за чужой спиной?»
— У нас здесь тоже не сладко. Хлеба до сих пор не продают. В море ходить за рыбой не разрешают. Запрет строжайший, — оторвавшись от окна, проговорил Кузьма Иванович. — На базаре стакан соли пять рублей. Стакан махорки — двадцать пять. Селедка паршивая и та три рубля стоит. Вот и прокормись тут. А на днях в порту горелое зерно выдавать начали, так там тыщ десять народу собралось. Разве пробьешься? Я уже ботинки и плащ на мешок картошки выменял. Только надолго ли хватит? Пока наши вернутся, тут ноги протянешь...
— А скоро ли вернутся, батя? — спросил Петр.
— А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...
— Говорят, взяли немцы Ростов-то, — робко заметила Мария Константиновна.
— А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, — страстно заговорила Рая.
— Конечно, победит, — поддержал ее Николай. — Только и нам нельзя сидеть сложа руки. А то ведь некоторые рабочие на заводах работают. Восстанавливают разрушенное для немцев. По первому зову новой власти потянулись...
— Это вы про ходаевских да кирсановых говорите, — пробурчал Кузьма Иванович. — А про рабочего человека — зря. Рабочего немец на своей шкуре еще испытает...
— Ты, конечно, защищаешь рабочего человека, батя, — вмешался Петр. — Но ведь многие добровольно работать пошли. Как это объяснить, товарищ Морозов?
— Не все здесь по своей воле остались, — сказал Кузьма Иванович. — Многие уехать не успели. До последней минуты станки из города вывозили, пока не отрезал немец Ростова. Но ведь живые люди остались. Ты смотри в корень, товарищ Морозов. Жить-то им надо. А на что? Как жить? Ну, поменяют они на базаре вещички разные, а дальше-то как? Вот и выходит, чтобы с голоду не помереть, идут работать. По необходимости. Воду людям в городе дать надо? Не одни же немцы здесь остались. Электричество надо? Хлеб печь надо? Вот и пустили вчера пекарню. А как на немца рабочий человек будет работать — это мы дальше поглядим. Как бы немцу эта работа боком не вышла. Да и ты здесь для того, Николай Григорьевич, чтобы по-прежнему за тобой, а не за немцем народ пошел. Вот и приоткрой людям глаза, как похитрее поступать следует...
Старый рыбак даже устал от такой длинной речи. Он вздохнул, смущенно покашлял и уставился живыми, острыми глазами в лицо Николая.
— Это вы правы, Кузьма Иванович, — сказал Николай. — Сейчас народу многое разъяснять придется, а главное... учить его, как врагу покоя не давать.
— Правильно, — довольно согласился Турубаров. — Я вот не больно грамотный, а газеты привык читать. Ума в них набирался. А где их сейчас возьмешь? Вот ты так и устрой, чтобы народ умную мысль где-нибудь мог прочесть, пропиши ему что к чему. Хоть на листочке маленьком...
— Слушаю я вас — и не согласен, — горячо и сердито вмешался в разговор Петр. — По-моему, из города надо уходить, в партизаны податься. И драться с оружием в руках, как все. Небось, где-нибудь и здесь есть отряды?
Морозов повернулся к нему:
— Нет, Петр. Вокруг города голая степь, партизанам в ней не укрыться. А в Таганроге мы у себя дома и можем стать хозяевами положения...
