Павел Яковенко - На южном фронте без перемен
Однако судьба опять свела нас вместе — служить мы попали в одну часть, и даже первую неделю — до распределения — провели в одной комнате. Потом наши пути снова разошлись.
Конечно, в армии каждый должен думать за себя. Но, строго говоря, это больше относится к рядовому составу. Офицер, пусть даже и «пиджак», так поступать не может и не должен. Ведь за ним закреплены и люди, и казенное имущество. Ладно люди, они и без командира выкрутятся, а вот за технику придется отвечать именно офицеру!
Не знаю, какие отношения у Славы были с техникой, (не видел, и не слышал), но вот солдат он просто боялся. Было бы неудивительно, если бы он боялся местных солдат — из дагов. С этим контингентом проблемы были абсолютно у всех. Что уж говорить, если почти сорокалетний старший лейтенант Абдуразаков, отвесивший затрещину оборзевшему молокососу в офицерской столовой, был вынужден ехать на «стрелку» с его родственниками. Ему ничего не было только потому, что родственников у пожилого старлея оказалось не меньше, чем у обиженного солдата, а начинать конкретную «войну» с непредсказуемым исходом не хотелось никому. И потому, справедливости ради, надо сказать, что Славу в такой ситуации просто убили бы. И безо всяких преувеличений.
Но уж с русскими-то надо было находить контакт! Нет, и это было для Клюшкина чрезмерным усилием. Решать чьи-то проблемы, помимо своих собственных, он оказался и не готов, и не способен.
Комдив давно махнул на него рукой, и сидел Слава в бессменном карауле. И я, грешным делом, думал, что он просидит в нем до самого «дембеля». Как оказалось, я ошибся. И как же его все-таки выволокли, интересно мне знать? Правда, что ли, связали?
Тем временем Слава продолжал бурно причитать:
— Представляешь? Меня хватают в квартире два папоротника, тянут на плац, выходит Жариков и визжит, чтобы меня тащили в машину. Я пытаюсь вырваться, кричу ему, что я пацифист! Но он, наверное, уже привык к моим выступлениям, и не отреагировал никак, а вместо этого врезал мне по шее — и до сих пор болит. Сажают меня в «Урал» — слева — шофер, справа — капитан Куценко: не вырвешься. Пришлось ехать сюда… Как ты думаешь — бой будет? Я же такой длинный — ни в один окоп не помещусь!
— Нос у тебя ни в один окоп не поместится, — засмеялся я.
Действительно, шнобель у Славы был выдающийся. Не уродский, конечно, не гротескный, но все-таки самый настоящий семитский нос. Даже странно, ни у папы его, ни у мамы такого носа не было…
К нам подошел Рустам:
— Клюшкин, тебя там Куценко с фонарем по кабинам и под машинами ищет.
— Уже исчез! — сказал Слава на бегу.
Одно время они служили с Рустамом в одной батарее.
— Надо посты выставить часа на два, — указал мне комбат. — Я уже назначил по сменам. Постоишь с первой сменой?
— Хорошо, — ответил я, — без проблем.
Озабоченный Рустам куда-то исчез, а я пошел посмотреть, кто будет со мной стоять. Так, все ясно: Узунов, Иванов, Шиганков, Лисицын и Коломейчук. Я похлопал каждого по плечу, предложил крепиться, и стойко перенести эти два часа. Я умолчал только об одном: что и через эти два часа им некуда будет скрыться от холода. Жечь костры было строго — настрого запрещено. Да и из чего их жечь!? Кругом степь. Есть кустарник, но его нужно чем-то рубить, он сырой, его нужно поливать бензином или соляркой. А чем достать из бензобаков? В темноте, на ледяном ветру!
Я и сам уже прилично закоченел, а ведь у меня бушлат! Что же творится там, у них, под шинелями?
И что мы вообще делаем в этом поле?
Господа и товарищи гражданские, если есть желание, могут смотреть телевидение. Там каждый час — «Срочное сообщение», каждые два — три часа — «Новости», или там — «С места событии», или еще что.
Кто-то разъясняет обстановку, кто-то все комментирует, берет интервью… Там в курсе, вполне возможно, всех передвижений, всех планов… И только мы, непосредственные участники событий, торчим здесь замерзшие и голодные, и ни хрена не понимаем, что мы вообще тут делаем? Чего мы тут застряли, что нас ждет? Да и где мы вообще, в конце-то концов?
Кстати, командир дивизиона уже исчез. Домой, что ли, поехал? Выполнил свою миссию и вернулся?
Я ходил кругами среди наших машин. Хотя ходить было холодно, но и стоять, впрочем, тоже.
Бойцы вообще дрожали как в лихорадке. Они пытались у меня что-то узнать, но зубы у них стучали как игла у швейной машинки, и я ничего не понимал. Я только взглянул на часы. О, мама моя! Стоять еще почти целый час!
Я сообщил это солдатам. Мое сообщение тут же вызвало краткий и очень яркий взрыв эмоций, который был мгновенно погашен новым сильным порывом ледяного ветра.
Ожидание конца смены превратилось в один бесконечный кошмар. Наконец, минут за десять до назначенного времени, я внезапно сообразил, что бойцы исчезли. Смылись, грубо говоря. Я, в общем-то, и не удивился, и не расстроился, и вообще никак не отреагировал. Я так замерз, что мне было уже все равно. Я только подумал, где же они могут укрыться?
Ладно, сами придумают. Пора позаботиться о себе. Я направился прямиком к «родной» шишиге. Ба! Ну конечно! Другого и ожидать не следовало. Мое место уже занято контрактным чудом.
Я обошел еще несколько близлежащих машин. Все забито. Черт возьми! Да я так околею!
Решительным шагом я вернулся в «своей» машине, распахнул дверцу, и начал энергично пихать ваучера в упитанный зад. В темноте я даже толком не мог разглядеть кто это.
— Ты мое место занял, — кричал я. — Давай, двигайся!
То ли мои крики, то ли ощутимые тычки возымели действие, но контрактник полез на возвышение, которое отделяет в ГАЗ-66 водителя от пассажира. (Как-то раз кто-то мне сказал, что эту машину спроектировала женщина. В таких ситуациях, как сегодня, я всегда поминал эту незнакомую женщину «тихим добрым словом», и очень хотел, чтобы она сама попробовала воспользоваться своими конструктивными разработками. Впрочем, она наверняка не предполагала, что в кабине «шишиги» придется размещаться гораздо большему количеству народа, чем два человека. Наивная!).
Ощущение было, как у кильки в банке. Но все же было тепло, и почти не дуло. Почти — потому что ветер все-таки поддувал мне из двери прямо в правый бок. Ну и ладно. Только я закрыл глаза, как тут же провалился в какую-то темную яму.
Глава 8
Моя радость длилась недолго.
Сознание мгновенно прыгнуло мне в голову, когда дверца распахнулась, и кто-то энергично затряс меня за плечо. С мукой я открыл глаза. Ага! Капитан Донецков.
— Разворачиваемся к бою. Давай вылазь-ка. Где ваша батарея?
Я тяжело выбрался наружу. Из тепла и сна — да опять на мороз! Меня заколотило. Я хотел, но не мог заставить свои зубы не выбивать яростную дробь. Не мог, и все тут!
Сфокусировав мутные ото сна глаза, я разглядел Рустама. Тот уже пытался навести элементы организации в хаотичное движение личного состава, надрывая голос на ледяном ветру. Машины расползались в разные стороны: куда? зачем? По крайней мере, было ясно, что наша батарея разворачивается основным направлением перпендикулярно шоссе.
Какая-то неприятная мысль сверлила мне голову: «Что-то очень неприятное… Не могу вспомнить…».
Ах, да! Ну как же! Я вспомнил: стволы орудий не прочищены.
Когда наш дивизион формировался, все что нам передали — это автотехнику и пушки. ЗиПов не было. Не знаю почему — но не было. Еще сегодня утром говорили, что все недостающее мы получим у первого дивизиона. Но он укатил намного раньше нас, и мы так и не встретились.
А стволы-то у орудий не прочищены! Стрелять из них нельзя! Что теперь делать? Где искать банники?
Впрочем, я зря волновался. Донецков словно подслушал мои мысли и хмуро сказал:
— Беги к нашей батарее — вон там, видишь? И принеси банник — будем чистить ваше имущество. Позорище!
Я молча «проглотил» «позорище», (да я-то при чем: это промах командира дивизиона, а не мой), и зашагал в указанном направлении.
Снег был неглубоким, и под ногами у меня хрустела сухая трава. Ветер стих, и на небе сверкали звезды. Они горели так ярко, так фантастично, что у меня на миг поднялось настроение. Все показалось не таким уж безнадежным и бессмысленным.
Дошагав до «Уралов» первого дивизиона, я принялся высматривать знакомых. Почти сразу на глаза мне попался капитан Куценко. Он уже кого-то пинал ногами. Конечно, в такой момент обращаться к нему было не совсем уместно, но другого выхода я не видел.
— Товарищ капитан! — закричал я, пытаясь перекричать вопли солдата, подвергавшегося экзекуции.
Куценко оглянулся:
— А, это ты, Паша… Чего тебе? Банник? Ну, пойдем.
Куценко пошел вдоль позиции, я почтительно держался за ним слегка поодаль.
Капитан подошел к орудию:
— Эй, папуас, (Куценко определенный период своей военной карьеры провел на Кубе), сними банник.
