Роман Кожухаров - Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем
– А здорово… – начал Хижняк, закивав головой. Что «здорово», он закончить не успел. Взрывная волна окатила «тридцатьчетверку», заставив пригнуться и танкиста, и всех, кто находился на броне.
– Готовьсь!.. – только гаркнул молодой командир танкистов и исчез в проеме башенного люка.
– Приготовились к десанту!.. – обернувшись, зычно прокричал Аникин тем, кто находился на остальных двух танках. – Спешиться и – в атаку!..
Глава 2. Неприступная «Маргарита»
I
Такой спешки в переброске войск Хаген не помнил за все время своей окопной жизни. А она у Отто равнялась нескольким привычным. Товарищи по стрелковой роте даже шутили, что у Хагена, как у кошки, жизней несколько.
Рота основательно окопалась под Мишкольцем. Именно там командование механизированной дивизии намеревалось встретить стремительно наступавших русских всей мощью своих оборонительных редутов. Однако русские наступали слишком стремительно. Как водится на фронте, все ожидания и планы полетели к чертям собачьим вместе с кропотливым трудом нескольких дней. Стрелки не покладая рук днем и ночью возводили укрепления, готовясь во всеоружии встретить врага.
И вот посреди ночи их подняли по тревоге и марш-броском отправили на юг. Уже по дороге взводный сообщил, что их гонят в сторону Будапешта, что русские войска вот-вот прорвут оборону с юга и ворвутся в город.
Черт побери… Этот ночной марш-бросок означал одно: им придется встретить противника не в усиленных, тщательно подготовленных для этого окопах, им придется столкнуться с русскими лоб в лоб, с ходу.
Отто, стараясь не сбить дыхание в изнурительном, нескончаемом беге, все не мог утихомирить свои мысли. Ведь его командиры без устали твердили все последние дни, что на Будапештском рубеже враг будет остановлен. Окончательно. Гауптманн Шефер, командир стрелковой роты, вдоль и поперек расписывал непревзойденные качества линии обороны, возведенной на пути русских от Будапешта до озера Балатон.
Эта линия получила название «Маргарита» и считалась вершиной инженерной оборонительной мыс ли. «О… мои доблестные солдаты… – причмокивая губами, заливался речами герр гауптман, обращаясь к мокрым от пота и дождя, смертельно уставшим от непрерывной работы стрелкам. Он всегда причмокивал, когда входил в раж. – Заверяю вас, что эту даму отличает АБСОЛЮТНАЯ неприступность».
После бездарно проваленной обороны Сокаля ходили слухи, что ротного отправят под трибунал. Но для герр гауптмана все обошлось. Он задействовал свои старые связи в Берлине и сохранил за собой и звание, и должность. Вот только приобрел новые, не наблюдавшиеся раньше за ним заскоки, в частности тягу к маразматическим воспитательным беседам, восхвалявшим силу и мощь непобедимого рейха, с непременными экскурсами к героическим образцам, примерам силы духа в истории, литературе и прочей дребедени.
Вот и сейчас, рассмеявшись собственной остроте, ротный добавлял:
– Согласитесь, что данное свойство женщинами нынче практически потеряно. И вот «Маргарита» явилась к нам, как спасительная дева-воительница, подобная Брюнхильде и другим тевтонским воительницам. Она вдохновит нас на новые подвиги и поможет остановить проклятых русских!..
II
Маргарита так Маргарита… Отто не имел ничего против этого имени. Но он никак не мог понять, какого черта их среди ночи, как стадо на убой, гонят под Будапешт, если эта чертова «Маргарита» – будь она трижды проклята – такая неприступная? Или русский Иван подобрал свой ключик к поясу девственности грозной девы?
Сомневаться в этом не приходилось. Об этом явственно свидетельствовала несмолкаемая канонада, которая доносилась с юга, от озаренного кровавыми всполохами и негаснущим заревом южной оконечности ночного горизонта. Туда и направлялись части, перебрасываемые на помощь оборонявшим город.
Тогда, на правом берегу Буга, после сдачи Сокаля, Отто получил ранение в руку и месяц провалялся в лазарете. Ему повезло, и он попал в одну палату с пулеметчиком Адлером. Тому рану залечили быстрее, и он раньше вернулся в роту. Адлер зацепил самую гущу боев под Дебреценом. Теперь он при каждом удобном случае, чертыхаясь, рассказывал, что ему и другим парням из стрелковой роты пришлось пережить в проклятых венгерских степях.
И сейчас, на марше, жалуясь на то, что рана начинает болеть, а сволочь оберфельдфебель Кох не разрешил ему передвигаться на обозной телеге, Рольф рассказывал, как глупо погиб взводный Лихт. «Ты же знаешь, Отто, он всегда страдал от мании величия… вот и возомнил себя непобедимым и заговоренным…, – Адлер, не сбавляя шага, снизил голос до шепота: – Это ему гауптман мозги промыл, – шептал пулеметчик. – У нашего ротного, признаться, совсем крыша съехала. Возомнил себя тевтонским рыцарем».
Танкистов и часть подразделений механизированной дивизии пустили через объездную дорогу, проходившую по восточной окраине города. Сбившую ноги стрелковую роту постоянно обгоняли бронетранспортеры, грузовики и тягачи механизированных колонн. Электричество нигде не горело – боялись бомбежек. Обходились светом десятков и сотен автомобильных фар, освещавших нескончаемый поток людей и машин, запрудивший широкое русло ночной улицы, окаймленное каменными берегами домов, погруженных в темноту. Ночной Будапешт не спал. Отто и его товарищам было непривычно и странно видеть нескончаемые белесые лица горожан, торчавшие практически из каждого оконного проема. Свет нигде не горел, и от этого окна казались бесчисленными зияниями черных пастей, в которых шевелились белесые языки.
III
Накануне в городе была объявлена всеобщая мобилизация. Около трехсот тысяч добровольцев встали под штыки, чтобы защитить город от нашествия русского Ивана. Об этом вчера с гордостью и брызганьем слюны поведал своей роте герр гауптман во время очередной воспитательной речи. Ротный вдоль и поперек расписывал доблесть союзников-мадьяр, превознося их героизм на фоне трусости предателей-румын, из-за которых, по глубокому и непоколебимому убеждению гауптмана Шефера, случились и до сих пор происходят все беды вермахта на Восточном фронте, начиная от позорной гибели шестой армии под Сталинградом.
– Но теперь, слава Тысячелетнему рейху, у нас за спиной не окажется подлых предателей! – как заведенный, декламировал Шульц. – Теперь, перед лицом новых ниспосланных нам испытаний, с нами остались лишь верные братья великого рейха, свято следующие присяге, данной нашему великому фюреру! И так, плечом к плечу, мы сокрушим врага!!!
По словам ротного, выходило, что практически все мужское население Будапешта поголовно было мобилизовано под ружье для отпора наступающему врагу. Значит, эти мирные жители, с любопытством выглядывавшие из окон домов, – это женщины, дети, старики… Но, кроме любопытства, еще одно, намного более сильное чувство заставляло всех этих людей не спать и пялиться из окон, с тротуаров и проемов дворов на армейские колонны, двигавшиеся по утонувшим во мраке улицам.
Страх, животный, непреодолимый страх… Волны страха исходили от этих безмолвных фигур и лиц. Отто чувствовал, как его обдает этим страхом, как он заполняет город до самых черепичных кровель. Лейтенант, прибывший командовать взводом вместо убитого Лихта, еще в Мишкольце рассказал им о расстрелянных русских парламентерах. Танки русских прорвали трехслойные редуты обороны Будапешта на южном направлении.
Русские, уверенные в своей победе, предложили гарнизону, оборонявшему Будапешт, сдаться. Ультиматум к немецким позициям доставили два русских офицера. Они держали высоко поднятые над фуражками белые платки и демонстрировали безупречную офицерскую выправку. Но ни первое, ни второе их не спасло. Командующий обороной приказал расстрелять парламентеров, даже не удосужившись ознакомиться с подробностями ультиматума.
Лейтенант Шульц говорил, что после этого русские якобы поклялись стереть Будапешт с лица земли вместе со всеми, кто в нем находится. По крайней мере, именно такие разговоры не утихали во время проведения в городе ускоренной мобилизации.
«Пощады не будет. Живые позавидуют мертвым…» Казалось, этот приговор русских высвечивался в каждом из огненных всполохов, которые без конца озаряли южный небосклон непроглядного октябрьского неба. Теперь каждый, от мала до велика, из живущих по обе стороны Дуная – и в Буде, и в Пеште, – глядя во мрак, с ужасом читал этот приговор, как свой собственный.
Кровью убитых парламентеров командование гарнизона будто бы намертво повязало всех, кто находился за тремя обводными линиями обороны города – и солдат, и мирных горожан. Отступать теперь было некуда, и никаких шансов для пощады не предвиделось. Выход оставался только один – во что бы то ни стало не пустить русских в город. Хотя нет, как всегда на войне, был еще один выход, самый надежный. Этот выход был – умереть…
