Сергей Арсеньев - Ленка-пенка
Это всё дедушка Кондрат. Опять приехал к нам и погнал меня теперь уже за керосином. Говорит, лишним не будет. А сам он взял все наши карточки на крупу и, не слушая меня, пошёл их отоваривать. У нас же в гастрономе из крупы лишь перловка, да и за той вечно очереди. А я эту перловку терпеть не могу, потому и не покупали. Всё ждали, пока пшено или макароны завезут. Или хотя бы горох. У нас ведь ещё есть запас, зачем нам эта противная перловка? Но дедушка Кондрат меня не слушал. Взял карточки и ушёл. Мне же настрого велел сходить за керосином.
Папы и мамы дома не было, возразить дедушке было некому. Это он из-за хлеба. Со вчерашнего дня немного хлебную норму снизили. Детей это не коснулось, я как по детской карточке триста грамм получала, так и получаю. А вот всем остальным норму снизили. Мама с папой по карточке служащих со вчерашнего дня, как и я по триста грамм получать стали. Дедушка Кондрат углядел в том тревожный признак, примчался к нам, и пришлось нам с Сашкой за керосином идти. Я одна бы семь литров не дотащила, тяжело.
Мы с Сашкой как-то неожиданно помирились. Удивительно! Всегда, всю жизнь, гадили друг другу, а тут вдруг внезапно помирились. Я вот, даже Сашке штаны предложила постирать. Удивительно! И постираю! Потому что запнулась ногой и керосином ему штаны облила. Сама виновата, под ноги нужно смотреть.
Мы с Сашей идём домой, и тащим полупустую канистру с керосином. Вдвоём держим её за одну ручку. Одному очень тяжело нести. Нам далеко, ещё два квартала. Устали и остановились отдохнуть. Жарко. Середина сентября, а так жарко. Стоим возле стены дома и тяжело дышим. Отчего-то движение на улице перекрыто. Сама видела, как девушки в красных повязках на перекрёстке грузовики заворачивали. Нас с Сашкой, как и других пешеходов, пропустили, а автомобили сюда не пускают. Странно.
Ну, отдохнули. Надо спешить, пока опять не налетели фашистские самолёты или не начался обстрел и не объявили тревогу. Снова взялись за свою канистру и потащились дальше. Вдруг слышу какой-то странный шум. И что-то большое и тёмное приближается по мостовой нам навстречу. Ближе. Ещё ближе. Батюшки, да это же люди. Идут прямо по проезжей части колонной по восемь человек в ряд. Сколько же их тут!
Они идут с оружием. Почти у всех винтовки. Но иногда встречаются и пары, несущие пулемёты. Только это не красноармейцы. За исключением нескольких командиров в форме, все остальные идут в обычной гражданской одежде.
Мы с Сашкой снова остановились. Стоим на тротуаре и провожаем глазами идущие мимо нас шеренги ополченцев. Тут где-то в голове колонны послышался нарастающий гул. Я сначала не поняла, что это такое, но потом гул волной докатился и до нас. Они начали петь. Один за другим люди подхватывали слова песни и начинали петь. Все эти тысячи людей начали петь.
Я слышала эту песню. Её несколько раз передавали по радио. Конечно, когда поют настоящие певцы, да ещё и под такую торжественную музыку, это очень впечатляет. А здесь пели обычные люди. Совсем не певцы. И никакой музыки не было. Но зато их было много. Очень много. Тысячи человек шли мимо нас с оружием и пели:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой.
Шли простые люди, в своей обычной одежде. Судя по их виду, в основном это рабочие. У многих за плечами висели рюкзаки или небольшие мешки.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
А вот прямо рядом со мной прошёл удивительный человек. Он был очень странно одет. Он не надел крепкую и практичную одежду, как сделали все остальные. Этот человек был одет в отглаженный чёрный костюм. Белоснежная рубашка, галстук. На ногах —начищенные до блеска лаковые башмаки. Рукой с тонкими нежными пальцами, которые скорее подошли бы пианисту, чем бойцу, он сжимал ремень висящей на его плече и столь неуместно смотрящейся с таким нарядом винтовки и пел:
Как два различных полюса,
Во всём враждебны мы.
За свет и мир мы боремся,
Они —за царство тьмы.
Люди были разбиты на отряды. Я не считала специально, но мне показалось, что каждый отряд по численности был примерно равен батальону. Впрочем, я могу и ошибаться. И во главе каждого такого отряда обязательно шёл командир. Обычно, лейтенант. Только эти командиры и были одеты в военную форму. Все остальные —в гражданской одежде.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
Ой, нет. Вон, вижу человека в форме прямо в центре строя. Какой-то старичок с совершенно седой бородой. И какая-то форма у него странная, неправильная. Видно, что далеко не новая форма, хотя и чистая. Он тоже поёт:
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Старичок в форме уже прошёл мимо, когда я поняла, что у него с формой не так. Он был одет в старую, царскую форму, с которой только спороли погоны. А ещё, пока он проходил мимо, я успела заметить георгиевский крест у него на груди. Кажется, носить царские награды было запрещено. Но шедший во главе батальона молоденький лейтенант делал вид, будто креста не заметил.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
Сколько же их много! У меня появилось такое чувство, будто я сейчас неожиданно прикоснулась к чему-то невероятно древнему и могучему. Какой-то мелкий, рыжий, как и я, мальчишка выбегает из двора, внимательно приглядывается пару минут, а затем с радостным визгом бросается куда-то вглубь стоя. Один из ополченце поднимает его, целует и ставит обратно на землю. Сам же, не оглядываясь, уходит. Уходит на войну.
Не смеют крылья чёрные
Над Родиной летать,
Поля её просторные
Не смеет враг топтать!
А вот идёт политрук. Отлично вижу его нарукавную звезду. И несут знамя. Отчего-то знамя несут не в голове колонны, а в середине. Может быть, это знамя конкретно этого батальона? Не вижу, что там на знамени написано. Вроде бы, что-то про Кировский завод.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
Тут песню подхватил и стоящий рядом со мной на тротуаре Сашка. Он явно хотел бы тоже оказаться в этом строю. Но ему нет ещё и двенадцати лет. И сейчас он может только петь:
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Не могу больше молчать! Я тоже могу петь! И мой такой слабый на фоне многоголосого рёва голос присоединяется к общей массе. Насколько могу громко, я выкрикиваю:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
А люди всё идут мимо нас. И многие, проходя мимо, смотрят на меня с Сашкой и улыбаются. Ведь это нас с ним они идут защищать. Именно нас.
Пойдём ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой
За землю нашу милую,
За наш Союз большой!
На другой стороне улицы вижу, как из подъезда дома вышла какая-то старушка. Она держит в руках икону и ей пытается крестить уходящих на войну простых мирных жителей Ленинграда.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!
И многие в строю сами крестятся, глядя на эту старушку с иконой и кланяются ей. А песня при этом звучит как-то уж совсем грозно:
Встаёт страна огромная,
Встаёт на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Я не знаю, что я могу сделать для этих людей, которые всё так же идут и идут мимо. Не знаю, чем помочь им. Я слишком мала и ничего толком не знаю и не умею. И я делаю единственное, что доступно мне сейчас. Быть может, в бою кто-то вспомнит провожавшую их в Ленинграде девчонку и ему будет чуть-чуть легче. Я стою на тротуаре и изо всех сил пою:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идёт война народная,
Священная война!..
Глава 9
Ну что я за копуша такая? Всё прозевала. Так обидно. Хотела доказать мальчишкам, что тоже на что-то годна. Угу, доказала. Валька Смирнов с пятого этажа смеётся и обзывает меня клушей. Говорит, толку от меня ноль. Как я ни старалась, но и в этот раз тоже не успела ни разу. Мальчишки всегда успевали первыми. Те две зажигалки, что упали в наш двор с неба, успел схватить и утопить в бочке с водой Валька. А к которой нам с чердака вниз сбросили, первым успел Толик Мелкий из соседнего подъезда. Последнее вообще обидно. Он же всего в третьем классе учится, а самый первый подскочил и начал засыпать её песком.
