Петр Лебеденко - Навстречу ветрам
Когда вы уйдете? — спросил Казимир у Януша.
Сегодня ночью, — ответил Януш.
Казимир положил руку на голову маленького Казика и сказал тихо, но твердо:
Мы пойдем с вами.
Глава восьмая
1
Шарманка хрипела, кашляла, и, чтобы старинный вальс не был похож на похоронный марш, шарманщику приходилось подпевать своим таким же хриплым голосом. Прикрыв глаза, старик пел:
Тихо вокруг,
Лишь сопки покрыты мглой…
Вместо попугая на шарманке сидел древний ворон с обрезанными крыльями и за одну оккупационную марку или русский рубль потрескавшимся клювом вытаскивал «счастье». Когда ворон дремал, старик нагибал его голову, жесткими пальцами раскрывал птичий клюв и закладывал туда свернутую пакетиком бумажку. Потом снова подпевал:
Пусть гаолян
Вам навевает сны…
И кашляющая шарманка, и старик, и древний ворон будто пришли сюда из далекого прошлого, но сейчас никто не удивлялся этому архаизму. Бродили же по улицам, как почти полвека назад, слепые бандуристы, сидели же на церковных папертях юродивые и нищие, гремел же шашкой настоящий полицейский! Город, в котором совсем недавно кипела советская жизнь, теперь словно попятился назад, набросил на себя мантию забытого мира. Неизвестно откуда выползли, как тараканы, дамы в старинных шляпах и черных нитяных перчатках; ходили, размахивая тростями, молодчики в высоких цилиндрах; разгуливали по приморскому бульвару старушки с лорнетами на шнурках.
Шарманщик расположился недалеко от бульвара под высоким раскидистым кленом. Ворон безучастно глядел на проходивших мимо людей; глаза его были полузакрыты. Не манила уже древнюю птицу голубая высь, свежий морской ветерок и шелест листьев не будили в ней никаких чувств.
…К шарманке подошли двое молодых людей с тростями в руках и две девицы в коротких платьях.
Жанна! Ваше счастье зависит от этого старого вещуна! — улыбнулся один из подошедших, с рыжими, в ниточку, усиками, показывая тростью на ворона.
Ворон подал билетик. Жанна вслух прочитала:
«Молитесь, молитесь — и небо не оставит вас без милости».
Ха-ха! Вещун, оказывается, религиозный, — громко рассмеялась другая девица. — Ну-ка, папаша, мне билетик. Смотри, Жанна, я счастливее тебя. «Муж твой будет богат, ты станешь знатной, но не забывай бога». Папаша, скоро ли я стану знатной?
Старик серьезно ответил:
Скоро. Раньше, чем думаешь, дочь моя…
К шарманщику подходили все новые и новые «искатели счастья». Смеялись, ругались, бросали в ящичек оккупационные марки и уходили. Вот, улучив минуту, когда около старика никого не было, подошел заведующий складом Федотов. Бросил в ящичек марку и, получив из клюва ворона билетик, стал громко читать:
«Ты любишь шикарно жить, но у тебя нет к этому средств. Молись — и они будут».
Твоя дряхлая птица только обещает, старик, но ничего не дает, — сказал Федотов. — Ты все раздаешь счастье, а сам — нищий. Почему это так?
Все от бога, — ответил старик и, понизив голос, добавил: — У крутого яра десять шагов от старого якоря на север… Все от бога, сынок…
И он завертел ручку шарманки:
Пусть гаолян
Вам навевает сны…
Федотов не спеша пошел по бульвару. Многие гуляющие, даже немцы из интендантской службы, здоровались с Федотовым: его знали как хорошего заведующего складом, честного служащего.
На одной из скамеек Федотов увидел Игната. Бывший каменщик сидел, развалившись, держа в руках немецкую газету. Федотов поздоровался, сел рядом.
День-то такой, Игнат! — сказал заведующий складом. — Море так и зовет порыбачить. Не сходить ли, а?
Игнат бережно свернул газету, весело ответил:
Почему и не сходить, господин Федотов. Червей еще вчера приготовил, а партнера не подыскал. Пошли, посидим…
…Через час они сидели с удочками у крутого яра, повесив пиджаки и рубашки на старый, изъеденный ржавчиной якорь. По морю плыли широкие круги мазута, щепки, гнилые доски. Далеко в стороне немецкий катер тащил на буксире рыбачью байду. Город отсюда был далеко, дремотная тишина висела над морем, даже редкие чайки и бакланы летали бесшумно. На крутом яру, обнажив корни, стоял одинокий клен-великан, уныло шелестел листьями.
Тоска какая, — тихо проговорил Федотов, снимая и протирая чистым платком очки. — Будто вымерло все кругом.
Игнат закинул удочку, спросил:
Дело какое-нибудь?
Хорошее дело, — ответил Федотов. — Приказано выполнить сегодня ночью. Выполнять будешь ты и…
И кто еще?
Сам подберешь себе помощника. Такого, на которого можно вполне положиться.
Какое задание?
Федотов насадил на крючок червяка, как заправский рыболов, плюнул на него и взмахнул удилищем.
Вот от этого якоря, Игнат, надо отсчитать десять шагов строго на север и копнуть. Лежит там богатый клад, а дастся он в руки только тому, кто храбр и смел, у кого не дрогнет сердце. Богатый клад. Если достанешь его — быть тебе богатырем и…
И если можно, то покороче, — попросил Игнат. — Пришли-то сюда не затем, чтобы сказки рассказывать друг другу…
Короче? Хорошо. В десяти шагах от этого якоря на север лежат в земле две мины. Наверно, вон в той норе под яром, видишь? Там и взрыватели к ним. Нужно сегодня ночью спустить эти мины под воду, в километре от порта по направлению к Керчи. Запомни: сторожевой катер регулярно, каждые полтора часа, прочесывает море. Каждые полтора часа, Игнат, с немецкой педантичностью. Кого возьмешь в помощники?
Впервые за все время Игнат подумал о том, что нет у него друзей, которым бы он верил. Как это получилось? Ведь остались же в городе и другие комсомольцы, честные, хорошие ребята. Сколько раз, читая расклеенные по городу листовки, Игнат думал: «Кто? Кто это делает? Почему секретарь горкома комсомола Брагин не сведет меня с людьми, которые борются, рискуют, живут большой напряженной жизнью? Почему он отделил меня от всех, приставил к немецкому прихвостню и забыл?»
Однажды Игнат сказал об этом старому каменщику. Иван Андреевич выслушал спокойно, как всегда, раскурил трубку и коротко ответил:
Так нужно, мил человек.
Нужно? — возмутился Игнат. — Кому нужно? За все время получил только одно задание: помигать фонариком самолетам! Это мог бы сделать любой мальчишка!
Война еще не кончилась, — сказал тогда Иван Андреевич. — И не скоро кончится. Дел хватит на всех, мил человек, и больших дел, и маленьких.
«А что если… Лиза?» — вдруг подумал Игнат,
Ее он видел лишь один раз. Игнат шел с «Пристани Глухарь» домой повидаться с матерью и не собирался заглядывать на знакомую улицу, где жила Лиза. Он все время убеждал себя, что ему там нечего делать и что у него нет никакого желания встречаться с Колосовой. Даже тогда, когда Иван Андреевич попросил его навестить Лизу («Нехорошо, мил человек, забывать старых друзей. Она ведь нам не чужая…»). Игнат заставил себя отказаться от мысли повидать девушку. А повидать хотелось. Сколько раз он ловил себя на том, что все время думает о Лизе! Сколько раз совсем неожиданно останавливался недалеко от ее дома и думал: «Как я сюда попал?» Так было и в тот раз. «Случайно» оказавшись на ее улице, Игнат хотел уже свернуть в первый попавшийся переулок, как вдруг увидел Лизу. Она медленно шла по тротуару, и Игнат сразу увидел, какими острыми, худыми стали ее плечи. В глазах у нее не было прежнего озорного огонька; она как-то рассеянно и грустно смотрела по сторонам, даже не видя Игната, подходившего к ней все ближе и ближе. Лицо… Это было и ее и не ее лицо. В отдельности все то же: темные, слегка изогнутые брови, чистый лоб, упрямый подбородок, полные свежие губы — все такое же, каким Игнат видел тысячи раз… И в то же время какая-то отрешенность, глубокая тоска, застывшие на этом лице, делали его неузнаваемым. Может быть, она так и прошла бы мимо, не узнав или не увидев его, если бы он тихонько не окликнул:
Лиза…
Девушка остановилась, взглянула на него и зябко, словно ей сразу стало невыносимо холодно, вздрогнула.
Это ты? — спросила она.
Игнат молчал. Острая жалость охватила его душу, ему хотелось подойти к ней, обнять эти худые плечи, согреть их своим теплом.
Лиза… — прошептал он и сам не услышал своего шепота.
Тогда она ответила на свой вопрос:
Это ты, Игнат.
Лиза протянула к нему руки и повторила чуть слышно:
Это ты, Игнат…
Уже много времени прошло со дня той встречи, но Игнат до сих пор помнил все, что тогда произошло. Он взял ее руки в свои. Прижать эти руки к глазам, к губам, забыть все, что когда-то было плохого, и закричать от счастья: «Лиза!»
Но вдруг он быстро отстранился от девушки, попятился назад. Забыть? Забыть все, что было плохого? Она ведь сама тогда грубо оттолкнула его от себя: простой каменщик Игнат Морев не мог дать ей такую жизнь, какую она желала. Она так и сказала тогда: «У нас разные взгляды на жизнь, разные цели». Да, Лизе нужен был блеск, слава летчика, которая освещала бы и ее, Лизу. А он, Игнат Морев, был каменщиком, в сером фартуке и с мастерком в руке… Нет, разве можно забыть прошлое, которое оставило такой глубокий след?!
