Джеймс Джонс - Только позови
— Почему вы допустили самовольную отлучку?
— Потому что сыт по горло, вот почему! Сыт по горло госпиталем и персоналом, войной сыт и вообще всем остальным. Майор Хоган — он просто недостоин быть офицером. Он не умеет относиться к людям по-человечески, это вам кто угодно скажет. И никакой он не врач, на гражданке к нему никто не пошел бы. Рассуждать легко… А он знает, что такое настоящая опасность? Он под огнем был? Видел, как рядом с тобой человека в клочья разносит?… Меня, наверно, убьют. Я и не жду ничего другого. А его не убьют, и вас не убьют, и большинство из здешних тоже. Он не имеет права быть врачом. Не имеет права находиться на такой работе. Его давно бы выгнали, если бы в армии были справедливые порядки.
Он умолк.
— Это все, что вы имеете сказать? — спросил Стивенс.
— Все, сэр, — выдохнул Лэндерс.
— Ясно. Вы свободны.
— Слушаю, сэр. Хотел бы только добавить, что я не надеюсь на объективное отношение. На справедливый приговор тоже не надеюсь. Вот почему мне наплевать, что со мной будет. Вся история подстроена с начала и до конца. — Лэндерс отдал честь и сделал поворот кругом.
Он вышел, не догадываясь, что Стивенсу хотелось топать ногами и орать, орать во все горло от ярости ему вслед, но вместо этого он сидел и внимательно разглядывал бледные ногти на руках. Лэндерс не мог догадаться, потому что в голове было одно: только не растеряться перед недовольным грозным Джеком Александером, господствовавшим в приемной.
Стрейндж ждал Лэндерса в отделении — он должен был передать предупреждение Уинча не лезть на рожон и подыграть полковнику. Когда Лэндерс слово в слово изложил Стрейнджу разговор, тот начал материться.
Несмотря на бесновавшегося Стрейнджа, Лэндерс испытывал непонятный подъем. Вышел он из приемной в таком настроении, что хуже некуда. Не раз и не два он слышал от разных людей байки о том, что творится в военных тюрьмах, и живо представил себе, каково ему там будет. Достукался… Но пока он шел к себе в сопровождении угрюмого конвойного, его постепенно охватывало беспричинное радостное возбуждение. В палате он и вовсе забыл про свои страхи. Стрейндж поносил его в хвост и в гриву, а Лэндерс сидел и блаженно улыбался.
— Какого хрена лыбишься? — разорялся Стрейндж. — Ну ладно, поживем — увидим. Посмотрим, что он придумает, — заключил он примирительным тоном.
Ждать пришлось недолго — всего два дня. Из канцелярии начальника госпиталя в отделение поступило распоряжение — один экземпляр вручили Лэндерсу, другой вывесили на доске объявлений. В нем говорилось, что в Вашингтон на утверждение направляется приказ, согласно которому сержант Лэндерс Марион Дж. лишается звания и переводится в рядовые с прекращением выплаты должностного оклада и надбавок.
— Везет же некоторым, — с радостным изумлением твердил Стрейндж. — Легко отделался, радоваться должен.
Он открыл ничего не подозревавшему Лэндерсу, что два дня ушло на звонки, хождения, разговоры, чтобы обойтись без суда. Уинч главным образом старался. Александер сначала был за суд, но потом махнул рукой.
— Иначе быть бы тебе под трибуналом, это уж точно.
По здравом размышлении полковник Стивенс тоже решил не передавать дело в военный суд. В конце концов, ничего страшного этот сопляк не сделал. Таким образом, все зависело от порядочности полковника, на чем, разумеется, не преминул сыграть Уинч. Лэндерс Стивенсу решительно не понравился, более того, полковник презирал ерничество, однако отдавал себе отчет, что парень не заслуживает такого серьезного наказания, какого добивался Хоган.
— Скажи спасибо, что у старика есть совесть, — внушал Стрейндж приятелю. — А если б ты по-нормальному себя повел, то и не разжаловали бы.
Лэндерс же испытывал даже некоторое разочарование, хотя Стрейнджу ничего не сказал. Он внутренне настроился на то, что исход дела предрешен, и свыкся с мыслью о неизбежности тюремного заключения. Поэтому лишение сержантского звания он расценил как чудовищный, намеренно разыгранный фарс. Он давно и с тайным удовольствием убедил себя, что в армии Соединенных Штатов нет и не может быть никаких моральных принципов, и вот нате — его стройная логическая постройка разваливалась только потому, что нашелся какой-то допотопный полковник, который придерживался мальчишеских понятий о чести.
Зато его перестали мучить ночные кошмары. Дурной сон с изнемогающим от жажды взводом и фляжкой, из которой он лил себе в рот драгоценную влагу, как рукой сняло сразу же после вызова к полковнику. Одно это воспринималось им как ниспосланная свыше благодать, пусть хоть всего на несколько дней.
— Я могу понять его личную неприязнь ко мне, — пожаловался он как-то Стрейнджу. — Но презирать-то за что? Ты ведь так и сказал — презирает?
— Это Уинч сказал, — возразил Стрейндж, и на его лице снова мелькнуло выражение тревоги, которое Лэндерс замечал у него с некоторых пор. — Сам он такого ни в жизнь не скажет. Стало быть, от Старика услышал.
— Понимаешь, «презирает» — это очень сильно. — Он глядел в озабоченные глаза товарища и не мог понять причину этой озабоченности. — Не понравилось, что я показал ему, как прогнило все в госпитале и вообще в армии, раз не гонят таких, как Хоган, — произнес он тоном человека, не сомневающегося в собственной правоте, и заключил совсем уж нелогично: — И под огнем ни он, ни Хоган не были и не будут.
— Это точно, не будут, — согласился Стрейндж с той же молчаливой озабоченностью во взгляде.
— А Уинч-то при чем? Кто его просил вмешиваться? — не унимался Лэндерс. — Не нужно мне его покровительства. Тоже мне благодетель нашелся!
— Благодетель не благодетель, а без него загремел бы за решетку.
— А пусть он катится! Не зайдет, не позвонит. Даже в «Пибоди» не появляется.
— Занят он по горло, — объяснил Стрейндж. — Приступил к обязанностям в Кэмп О'Брайер, вот и хочет показать себя на новом месте. Да и девчонку какую-то завел, живет с ней.
— А кто такая? Не та ли, к которой я подкатывался?
— Ей-ей не знаю. Какая мне разница. А тебе-то что, завидуешь?
— Ты что, спятил?
— Тогда не заводись.
— Ладно, бог с ним, с Уинчем.
После разжалования Лэндерс больше не считался под арестом и мог получать увольнительные в город; Вместе с тем, до тех пор пока приказ о лишении звания не утвержден в Вашингтоне, он имел право носить сержантские нашивки. Он и в мыслях никогда не имел, что ему будет жаль расставаться с ними. Особенно хорошо чувствуешь себя с нашивками в «Пибоди».
Однако, попав в гостиницу, он не испытывал того радостного волнения, о котором мечтал, сидя под арестом. Девицы в основном были те же самые, а несколько новых не сильно отличались от них. Ребята тоже были те же — Корелло, и Трайнор, и все остальные. Стрейндж не расставался с Фрэнсис Хайсмит и в гостиницу заглядывал редко, хотя аккуратно — так же, как и Лэндерс, — следил за тем, чтобы счета оплачивались неукоснительно и в срок. Без Стрейнджа заправилой в люксе стал Лэндерс, хотя сам тоже часто встречался с Мери Лу Солгрейвз. Словом, прежнего подъема и веселья не было.
Только в одном Лэндерс соврал, когда был вызван к полковнику Стивенсу, — насчет ноги. Полковник предполагал, что он повредил лодыжку, затеяв драку с лейтенантом, — он исходил из донесения Каррена, который осматривал Лэндерса после происшествия в рекреационном зале. На самом же деле Лэндерс ушиб ногу еще в драке с морячками в баре и потом еще раз во время потасовки с летчиками — транспортниками, когда он съездил одному по голове. Каррен, естественно, ничего не мог знать о тех стычках, а Лэндерс решил ничего не говорить ни ему, ни Стивенсу.
И лишь позднее, когда угроза военного суда миновала, Каррен признался своему пациенту, что прекрасно обо всем догадывался. Лэндерс был в кабинете у хирурга после очередного осмотра.
— Нет ничего проще. Раз нога распухла, значит, недавно было повреждение тканей или суставов. Труднее установить, когда именно был ушиб или ушибы и что задето.
— Почему же вы не сказали об этом полковнику Стивенсу?
— Вы, очевидно, тоже не сказали. — Каррен улыбался все той же странной, непонятной улыбочкой. — Значит, у вас были на то свои причины. Зачем усугублять ваше положение? Мне показалось, что вам нужно поле для маневра.
— Я не хотел, чтобы знали, что у меня с самого начала руки чешутся.
— Так я примерно и думал. Присядьте, пожалуйста, Марион, — Каррен показал на кресло у стола. — Мы с вами порядочно знакомы и, кажется, узнали друг друга.
Лэндерс сел натянутый, настороженный. И вдруг его как прорвало. Ни с того ни с сего он принялся в таких подробностях рассказывать о тех двух потасовках, что скоро оба смеялись. Потом, не умолкая, он поведал о других стычках за последние месяцы, совсем уж безобидных и без последствий, кроме разве что ушибленной руки и содранной кожи на кулаке.
