Владимир Карпов - Гибель и воскрешение разведчика
Ромашкин дернул пленного за плечо и, когда тот обернулся, показал вперед на проход, а чтобы фашист лучше усвоил и выполнял, что от него потребуется, поднес к его носу свой тяжелый кулак. Гитлеровец послушно закивал головой. «Ну, вот и хорошо», – подумал Василий. Он помог пленному встать, так как со связанными за спиной руками офицер сам подняться не мог. Разведчики с автоматами наготове прикрывали справа и слева. Командир взял пленного за ремень крепко, чтоб тот почувствовал силу, вздернул его и, кивнув в сторону заграждения, так вот, держа пленного за ремень, перешагнул вместе с ним траншею. Потом они оба легли, и Василий, бесцеремонно взяв пленного за шиворот, протащил его под проволокой.
В штабе полка не спали только начальник разведки Люленков да дежурные связисты. Пленному развязали руки, вынули кляп изо рта. Когда офицер отдышался, Ромашкин полюбопытствовал:
– Почему вы плакали? Потому что я ударил?
Офицер с нескрываемой ненавистью, искоса посмотрел на разведчика – он теперь видел, что имеет дело со старшим лейтенантом, поэтому демонстративно встал к нему боком, а лицом к капитану Люленкову, – заговорил на русском языке, не очень быстро находя нужные слова, перемежая их немецкими.
– Если бы я имел возможность, – с клокочущей в глотке злобой сказал гауптман, – если бы я мог получить такую возможность, я бы не только разорвал вас на куски, но еще топтал бы каждый кусок, пока он не стал мокрым местом!
– Неужели так обиделись за то, что ударил? Я еще вас пожалел, поучил легонько.
– Я обижен не только за удар. Вы мою всю жизнь испортили! Я сдал должность майору Франку, которого вы убили. Я имею новое назначение в резервный полк. Должен утром ехать. Для меня война кончена. Через несколько дней я бы увидел мою дорогую фрау Гильду, моих милых деток – Кетхен и Адольфа. И вот все так неожиданно перевернулось. Если бы мне Бог дал несколько минут, я бы своими зубами перегрыз вам глотку!
Ромашкин сначала усмехнулся: «Да, уж ты бы надо мной покуражился», – потом спокойно сказал:
– Никаких особых бед я не принес – там для вас война кончилась, и здесь она кончится. Там вы остались бы живы, и здесь будете жить. – Вдруг волна гнева окатила Ромашкина: «С такой кровожадной скотиной еще миндальничаю! Может быть, ты, гад, убил моего отца, и уж, конечно, ты лез на Москву в сорок первом!» Василий встретил злобный взгляд гитлеровца и с не меньшей неприязнью сказал ему прямо в лицо: – Если ты любишь свою фрау и своих киндеров, зачем ты здесь, у нас, в России? У меня тоже есть мать и невеста. Моего отца, может быть, убил ты. Зачем ты здесь? Что тебе нужно на чужой земле? Платья моей матери для твоей Гильды?
Немец побледнел. Он не ожидал, что разговор примет такой оборот, и думал: «Сейчас этот обер-лейтенант меня пристрелит».
– Успокойся, Вася! – сказал Люленков, положив руку на плечо Ромашкина. – Не расстраивайся из-за этой сволочи.
В блиндаж быстро вошел заспанный Караваев, он на ходу застегивал пуговицы на гимнастерке. Гитлеровец, увидев полковничьи погоны и улыбающееся лицо русского командира, с надеждой подумал: «Благодарю Тебя, Господи, кажется, я спасен».
Кирилл Алексеевич быстрым взором окинул гауптмана и пошел к Ромашкину, протянув для рукопожатия обе руки.
– Что у меня за разведчики! Великолепные мастера своего дела! Асы! «Языков» по заказу таскают. Надо с передовой – ведут, надо из тыла – пожалуйста. Попросил штабного офицера – получайте! Спасибо, дорогой Ромашкин!
Василий приложил руку к пилотке.
– Служу Советскому Союзу!
– Да ладно уж с этими официальностями, – остановил Караваев, похлопывая Ромашкина по обоим плечам вытянутыми вперед руками и любуясь простым, улыбчивым лицом Василия. – Ну как, все живы? Никого не ранило? Люленков, есть у нас что-нибудь горяченькое поужинать?
– Найдем, товарищ полковник.
Караваев будто забыл о пленном офицере. А тот никак не мог понять, что происходит, почему полковник, величина в его представлении недосягаемая, вдруг так запросто обращается с обер-лейтенантом, а обер-лейтенант и капитан чувствуют себя в присутствии полковника удивительно свободно. Все это казалось гауптману таким недопустимым нарушением военной субординации, что он с презрением думал: «Дикари, элементарных правил военного этикета не понимают! Скоты необразованные, мы еще заставим вас работать на Великую Германию». Больно и стыдно было гауптману, что он так нелепо попал в руки этих презираемых им людей. Он молил Бога не о спасении своей жизни, не о сохранении жены и детей, он просил Господа только об одном: «Пошли мне милость свою, дай еще возможность бить этих проклятых русских, жечь их дома, уничтожать вообще все на этой земле, чтобы освободить ее для Германии». Охваченный необыкновенно горячим порывом преданности к фюреру, гауптман вдруг неожиданно для всех, но с огромным наслаждением для себя заорал, вскинув руку в фашистском приветствии:
– Хайль Гитлер!
Караваев поморщился, как от зубной боли, но даже не взглянул на гитлеровца.
– Ну ладно, ужинай и отдыхай, Вася. Скажи спасибо ребятам, завтра поговорим.
Особое задание
И вот уже отгремела победная битва за Днепр. А затем очистилась от оккупантов и вся Правобережная Украина.
Заканчивалась третья военная зима. Нелегкая, но куда более радостная, чем две ее предшественницы. На очереди стояло освобождение Белоруссии.
При перегруппировке советских войск дивизия Доброхотова была переброшена на только что созданный 3-й Белорусский фронт. И в штаб этого нового фронта вызвали вдруг Ромашкина.
Вызов был срочным. Настолько срочным, что даже машину прислали. Больше того, за старшим лейтенантом приехал в качестве нарочного майор. Вопросов в подобных случаях задавать не полагается, но Ромашкин все-таки спросил:
– Что такое случилось?
– Там все узнаете, – ответил неразговорчивый майор.
По календарю была весна, а запоздалый снег сыпал по-зимнему. И ветер протягивал через открытый виллис белую поземку. Пока доехали до штаба фронта, Василий промерз до костей.
Майор сразу повел его к генералу Алехину, начальнику разведуправления. Ромашкин не впервые слышал эту фамилию, однако видеть Алехина еще не приходилось. И почему-то этот генерал представлялся ему высоким, с величественной осанкой, таким же молчаливым, как его майор, и, конечно, очень строгим. В действительности же Алехин оказался низеньким, толстеньким, глаза добрые, как у детского врача, голос мягкий.
В общем, главный разведчик фронта выглядел человеком совершенно бесхитростным.
– Вы, товарищ старший лейтенант, пойдете в Витебск, – объявил генерал Ромашкину. – Там наши люди добыли схемы оборонительных полос противника. Принесете их сюда.
Он сказал это так спокойно, как будто чертежи надо было доставить из соседней комнаты, а не из города, лежащего по ту сторону фронта.
Ромашкин угадал, что начальник разведки избрал этот тон для того, чтобы не испугать его, не заронить с первой минуты сомнения. И действительно, спокойная уверенность Алехина передалась ему. «Пойду и принесу. Дело обычное».
Он хладнокровно выслушал, как представляется генералу выполнение этого задания. Встрепенулся лишь под конец, когда начальник разведки сообщил:
– Командующий фронтом будет лично говорить с вами.
Спокойствие Ромашкина вмиг нарушилось. Он смотрел на Алехина и думал: «Нет, товарищ генерал, дело тут не обычное. Вы хороший психолог, умеете держаться. Однако и я стреляный воробей, отдаю себе отчет, что это значит, если командующий фронтом собирается лично инструктировать исполнителя! Вы, наверное, долго перебирали разведчиков, прежде чем остановить свой выбор на мне. И сейчас все еще размышляете: справится ли этот парень, не подведет ли?..»
А генерал уже звонил по телефону, докладывал, что прибыл офицер, которого хотел видеть командующий. Положив трубку, поднялся из-за стола.
– Пойдемте, командующий ждет… И не тушуйтесь. О ваших боевых делах он наслышан, ценит ваш опыт, верит в вашу удачливость. Так что все будет гут!..
Генерал неожиданно перешел на немецкий. Сказал, что Черняховский любит разведчиков. Спросил, как относится к разведке Доброхотов. А когда шли они глубоким оврагом, завел разговор по-немецки же на совсем отвлеченные темы. Ромашкин понимал – проверяет. Отвечал короткими фразами. Справа и слева в скатах оврага виднелись двери и окошечки – там размещались отделы штаба. Поднялись к одной из дверей по лестнице из свежих досок. В приемной их встретил адъютант с золотыми погонами. Василий золотых еще не видывал.
Адъютант ушел за вторую дверь, обитую желтой клеенкой, и тут же вернулся.
– Пройдите.
Ромашкин очутился в теплом, хорошо освещенном кабинете. За столом сидел Черняховский – плотный, крепкий, лицо мужественное, темные волнистые волосы, светло-карие глаза.
Вышел навстречу, пожал Василию руку, кивнул на диван.
