Олег Коряков - Странный генерал
Значит, когда вооруженные стреляют в вооруженных – это война, а когда в безоружного – это убийство? А подумал ты, кто он, этот безоружный? Не сам ли ты совсем недавно бросил Марстону слова о справедливости? Что же, это будет справедливо – отпустить карателя, чтобы он мог снова взять оружие и снова убивать и грабить? О, тогда бы они с Якобом Мором всласть поуправляли этой страной!.. Так не справедливо ли будет вбить его пулей в землю, даже если в данную минуту он безоружен? О снисхождении можно думать только среди честных и равных, а снисхождение к разнузданному убийце и грабительству – слюнтяйство и преступление. Человеку, который готовится к классовой борьбе, вовсе не пристало забывать это!
Так Петр рассуждал сам с собой и в конце концов пришел к тому же выводу, к которому без всяких там рассуждений пришли и буры. Решение было единогласным.
Марстон вначале грозил им страшными карами, потом лепетал о том, что он просто выполнял приказы.
– Он врет! – бешено закричал Каамо. – Кто тебе приказывал убивать моего отца? Кто приказывал бить меня и делать такой вот шрам? Кто приказывал повесить Кулу?
Марстон, ошарашенный, молчал. Он не понимал, в чем его еще обвиняют.
– Не ори, Каамо, – строго сказал Ян. – Зачем устраивать истерику?
А Каамо дрожал и то скрипел зубами, то улыбался – даже тогда, когда Марстон был уже расстрелян. Лишь Петру он признался:
– Я кричал, чтобы мне не жалко было убивать эту тварь. Ведь это было не в бою.
Петр глянул на него с удивлением, потом усмехнулся. Каамо не понял этой усмешки и, подумав, что Питер насмехается над его жалостью, опустил глаза…
На следующий день буры простились с Петром. Ян долго тискал его, потом, отвернувшись, отошел и вспрыгнул в седло…
Петру предстояло перейти границу с Мозамбиком. Ее стерегла специальная зулусская стража под начальством бура из немцев Стейнакера, продавшегося англичанам. До границы Петра должен был проводить один Каамо.
3Дважды за ночь Петр нарывался на засаду зулусов Стейнакера, и дважды потные чернокожие воины совали его в костер, поджаривая руку. Что-то им надо было от него, а что – Петр не понимал.
От боли он просыпался. Раненый палец набухал все больше, руку внутри дергало и жгло.
На рассвете Петр поднялся, лежать дольше было невмочь. С опаской размотал он бинт. В нос ударил дурной гнойный запах. Палец казался синевато-серым. Петр прислушался к себе: сердце билось нехорошо, часто, телу было жарко. Еще вчера он подумал о гангрене. Похоже, не ошибся, жди теперь заражения крови. От этого мертвеющего пальца гнойно-смрадная смерть разбежится по всему телу.
Каамо из-за плеча тихо сказал:
– Худо, Питер. Надо разрезать, потом прикладывать траву, а какую – я не знаю. Манг знал. Отец знал. Я не знаю. К доктору надо.
– Хватит каркать, браток! – Петр щелкнул Каамо по носу и начал заматывать бинт. – Давай-ка лучше пожуем чего-нибудь – да в путь.
Так они намечали еще заранее: с утра, после ночного бдения, пограничная стража должна ослабить внимание.
Но плохо они знали Стейнакера!
В густых зарослях галерейного леса на берегу мутно-быстрой Инкомати негромкая, чуть шелестящая стрела сбила шляпу с головы Петра. Он упал на шею Алмаза, резко разворачивая коня в сторону. Вторая стрела тупо чмокнулась в шерстистый ствол пальмы рядом. Почти сразу же грохнули выстрелы, но это уже было более привычно и, значит, менее страшно.
Отстреливаясь почти вслепую, наугад, они унеслись обратно и забились в чащобу милях в трех от границы – вчерашний владыка окрестных мест генерал Ковалев и его верный друг и адъютант. Петр пил из фляжки, глотая жадно и громко. Каамо смотрел на него и видел в глазах нехорошую, тоскливую решимость.
– Ты устал, Питер, да? – сказал Каамо. – Ничего, мы перехитрим их.
– Конечно, Каамо, – сказал сквозь стиснутые зубы синеватыми губами Петр и лег в траву.
Он лежал, уткнувшись головой в землю, и не то сухие стебельки в зубах, не то сами зубы поскрипывали.
– Очень болит, Питер?
– Болит, Каамо.
– К доктору надо. Едем, Питер, к своим. Ян быстро найдет доктора.
Не поднимая головы, Петр сказал:
– Поздно. Гангрена, брат. Знаешь такую штуку? – Помолчал и велел: – Разожги костер.
Каамо сделал это, еще не понимая зачем, но чувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное.
– Достань из сумы йод и бинты, – сказал Питер, а сам вытащил свой большой складной нож и начал разматывать бинт на руке.
– Не надо, Питер! – Огромные глаза Каамо налились слезами. – Поедем к доктору. Слышишь, Питер, поедем к своим!
Петр угрюмо усмехнулся:
– Эх ты, а еще негр! (Каамо вскинул на него глаза, в них вспыхнула обида.) Учись у русского, братишка.
Он сунул лезвие в пламя. Лезвие было широкое и острое. Потом Петр положил руку с разбухшим посеревшим пальцем на луку седла. Руку била дрожь.
Каамо швырнул йод, бинты и отвернулся. Он не знал, что в таких случаях надо уж и уши зажимать.
Захрустел под ножом сустав. Петр дико замычал. Потом нож мягко врезался в седло. Каамо резко повернулся. Петра трясло, лицо было бледным и мокрым.
– Лей, – сказал он, протягивая руку с обрубком пальца.
Каамо вылил почти весь йод и стал бинтовать. Петр дышал тяжело, с хрипом; Каамо метнулся на землю. Он что-то искал, пригибаясь, словно бы обнюхивая травы.
– Сейчас, Питер, сейчас, – бормотал он.
Петр лежал, когда Каамо поднес ему густое горячее варево, пахнувшее полынной горечью и медом.
– Пей, все пей, это выгонит из тебя жар.
Потом Петр затих и впал в забытье. Он не слышал, когда Каамо исчез куда-то.
Через какое-то время он ощутил себя. Телу было странно легко. В руке, которая показалась ему гигантски вытянутой, в дальнем ее конце приглушенно токала кровь. А боли почти не было. И дышалось уже свободно. Он даже разобрал запахи разнотравья и влажный, прохладный ветерок с океана.
Вдруг кто-то осторожно тронул его за плечо. Петр, пружинясь, повернулся. На него смотрели большие-большие печальные глаза Алмаза. Мягкие шершавые губы коня обвисли, будто этот милый, добрый друг хотел что-то сказать – жалостливое и, может быть, нежное.
Петр погладил его морду и заплакал.
Потом ему очень захотелось есть. Он вытащил из переметной сумы билтонг и принялся яростно жевать его. Алмаз хрумкал травой и порой косил большой, влажно поблескивающий глаз в сторону хозяина. Ах, Петр, что-то все же он хотел тебе сказать!
Петр засмотрелся на коня. Это был очень красивый конь густо-гнедой масти. Не слишком широкая, но крепкая грудь, в меру вислый зад и подтянутый живот, тонкие внизу и мощные выше, с выпуклыми мышцами ноги, сухая благородная голова… Он был бы принцем в стадах Трансвааля! Но в этом ли дело? Петр смотрел на него, будто видел впервые, хотя Алмаз прошел под ним всю войну. Он смотрел на него и только сейчас начинал понимать, какого друга он теряет.
Что же это – потери, потери, одни потери? Сколько их на этой чужедальней, однако ставшей чуть ли не родной земле! Неужели ничего ты здесь так и не приобрел, Петро? Что ж, так бывает всегда: мы находим кого-то или что-то, а в конце концов обязательно расстаемся: уходят ли они, уходим ли мы, жизнь ли перетасовывает свое добро, смерть ли забирает его… Ан нет! Есть и то, что никто и никогда уже у тебя не отнимет. Память сердца и разума, обогащенная благородством дружбы и подлостью измен, идеи, вклиненные, оттиснутые, выдавленные в тебе так, что их не вырезать и не отрезать ни ножом, ни тесаком, – вот они, приобретения, единственно надежные и верные, на всю жизнь…
Негромко хрустнула неподалеку ветка… еще. Кто-то шел, не очень таясь. Петр метнул свое непослушное от слабости тело в гущу кустов мокуна. Винтовку он ухватил машинально, но сжимал ее уверенно, сторожко вслушиваясь в сумрачный лес. Басок Каамо переплелся с чьим-то чужим, утробно-густейшим басом.
Каамо вынырнул из чащобы с незнакомым негром гигантского роста, могутным и толстым.
– Питер! – позвал он, настороженно оглядываясь.
Петр вышел из укрытия.
– Еоа! – радостно рокотнул незнакомец. – Питер не хоти узнавай друга?
Петр нерешительно шагнул вперед.
– Мбулу? – спросил он, и голос его сел.
– Питер узнавай друга! – воскликнул гигант и протянул руку; вторая, когда-то раненная, висела плетью…
…Каамо, оставив Петра, отправился разведать возможные пути перехода границы. Наткнувшись на стоянку группы зулусов из стейнакеровской стражи, он притаился в надежде что-нибудь подслушать. И вдруг увидел Мбулу. Тот был среди стейнакеровцев. Каамо потихоньку отозвал его. И вот Мбулу здесь.
– Тебе не надо бойся, Питер, – рокотал зулус. – Мбулу не служи англичанам. Мбулу не служи бурам. Мбулу служи только зулу[48]. Мбулу служи другу.
