Василий Щур - Пограничными тропами
На заставе коня растерли крепкими соломенными жгутами, покрыли теплой попоной, влили в рот стакан спирту. А затем долго гоняли по манежу. Поэтому все обошлось благополучно, только спокойнее, осторожнее с этого дня стал Игрун.
Когда Кедров вернулся из госпиталя, то в свободное от службы время друзья почти не видели его в казарме.
— Опять пошел Игруна ласкать! — дружески посмеивался Краюхин. — Каждую пылинку сдувает. Даже чай без сахара пьет, все, до кусочка, Игруну скармливает…
Солдаты не только посмеивались над привязанностью Кедрова к коню, но и видели, какой преданностью отвечает ему Игрун, ранее слывший самым строптивым, норовистым конем на заставе. Теперь он с первого слова подчинялся хозяину, выполняя все его требования: ложился на землю, вскакивал, брал трудные препятствия на манеже. А когда Кедров оставлял Игруна, то конь сам подходил к солдату, клал на плечо сухую, легкую голову. Преданности Игруна Сергею стали завидовать все кавалеристы заставы.
Но то, что случилось потом, не могли предвидеть даже самые бывалые конники.
Почти двое суток преследовали пограничники вражеских лазутчиков. Враги путали следы, шли таежным буреломом. На резиновых надувных лодках переправлялись через реки и озера.
Пограничники не раз наступали лазутчикам на пятки, но те ловко и хитро ускользали. Было видно, что они хорошо подготовились к прорыву советской границы: имели точную карту местности, богатую экипировку, большой запас продуктов. Тайга в этих местах была труднопроходимой: реки, болота, каменные завалы, буреломы. Ни одного человеческого жилья…
Двое суток пограничники не спали. Утром на третий день след лазутчиков привел их к большой реке. Река эта имела коварный нрав. Плавное течение неожиданно сменялось грохочущей быстриной и порогами, где в самом хаотическом нагромождении торчали вырванные паводками береговые сосны и кедры с корнями и сучьями. Течением деревья били втиснуты в щели между валунами, поставлены стоймя, вкривь и вкось. Такие дикие плотины называют здесь заломами. В них может в клочья разорвать, перемолоть, как в жерновах, не только человека, но и катер.
Начальник заставы капитан Чурин для переправы выбрал место спокойное, но глубокое. В пологом русле вода шла ровно, однако с сильным напором. Переправа требовала осторожности и отваги.
Ниже по течению бился в камнях порог «Мертвая голова». Грозным было не только его название. Шум и грохот порога пограничники услышали за много километров. Он возвещал о своей неукротимой силе. Каждый солдат понимал, чем может кончиться оплошность на переправе.
Пограничники один за другим свели коней с берега и, держась за гривы, поплыли.
Сергей Кедров снова был рядом с Краюхиным.
Краюхин и его Громобой — большие и сильные — плыли почти поперек реки, не боясь сноса. Громобой немного поворачивал голову против течения и уверенно двигался все вперед и вперед. Кедров со своим легким, тонконогим Игруном тоже удачно отплыл от берега. Но потом течением резко толкнуло коня. Растерявшись, он рванулся, а напором воды все сильнее и сильнее стало поддавать его сзади, затем понесло туда, где грохотал над тихой утренней тайгой порог «Мертвая голова».
При резком повороте коня Кедров оторвался от гривы, а затем его потянуло в какую-то воронку. Неодолимая сила стала ввинчивать штопором в глубь реки…
Василий Краюхин видел, как Кедрова захлестывало пляшущей рыжей пеной, но не мог помочь солдату: Громобой упорно продвигался поперек реки и тянул за собой.
И тут произошло то, чему, казалось, нельзя было поверить. Игрун обеспокоенно завертел головой, потом каким-то чудом задержался на месте, преодолев течение. Краюхин, не спускавший глаз с Игруна, уловил, как он сильным толчком рванулся к Кедрову. Вытянувшись в струну, шумно всхлипывая, Игрун упорно плыл, и Краюхин увидел, как из пляшущей пены поднялась рука, вцепилась в его черную гриву…
Игрун долго боролся с течением, стараясь выйти из водоворота. Собравшийся с силами Кедров стал подгребать свободной рукой, и они медленно, упорно поплыли к песчаной отмели, где ожидали их пограничники.
Когда Кедров ступил на песок, Краюхин спросил:
— Позвал Игруна или сам он приплыл?
Кедров почему-то взглянул на небо, обернулся на реку. Игрун стоял за его спиной почти вплотную. С крутых боков коня с легким шумом на песок стекала вода. Солдат, обхватив Игруна за шею, сказал:
— Сам он увидел, что гибну. Позвать я не мог, захлебнулся бы.
Начальник заставы поторопил солдат:
— Быстрей отжимайте одежду…
Капитан теперь был уверен, что враги не уйдут. Река осталась позади, и оттого у него было хорошее настроение.
Анатолий Марченко
ХАСАНСКИЕ ВЕТРЫ
Иван Пашенцев приехал на заставу летом. Моросили дожди. Сопка Заозерная мирно дремала в сизом тумане. В высоких густых камышах голосами молодых петухов «кукарекали» фазаны. Изредка с тяжелой одышкой зло фырчал дикий козел.
Возвращаясь с границы, Пашенцев бродил по узким берегам и по крутым склонам сопок, ощетинившимся мелким кустарникам. Он находил ржавые гильзы на высоте Пулеметной, очищал их от земли, разглядывал. Приносил домой пробитую пулями каску. Ощупывал руками старый дот, исподлобья нацеливавшийся в него угрюмой амбразурой.
Иван подолгу смотрел на невысокие безымянные обелиски у подножия сопки. Обелиски молчали.
Временами стояла такая тишина, будто здесь, на берегу озера, на этих склонах и, возможно, под таким же дождем ничего и никогда не случилось.
Но были дни — Пашенцев хорошо помнил каждый из них, — когда над Хасаном проносились порывистые тревожные ветры. Они с ходу врывались на заставу, пригибали к земле молодые деревья, рвали в клочья туман. Пашенцев, утомленный службой, подставляя ветру лицо, шел к озеру.
И тогда совершалось чудо…
По склонам сопки, пригибаясь к траве, неровной изломанной цепочкой бежали самураи. Глаза их горели злым, волчьим огнем. Над головой со змеиным шипением проносились тяжелые снаряды. По размытой ливнями дороге, надсадно урча моторами, ползли танки.
А там, между двух сопок, в широкой лощине, в той, которую сейчас так старательно вылизывает ветер, устремили вперед горячие стволы упрямые «сорокапятки». Батареей командует Семен Пашенцев. Отец.
Над батареей туча песка и дыма. Одно орудие молчит: весь расчет погиб, заклинило затвор. В сыром тумане ползут и ползут к огневой позиции японские танки. Артиллеристы валятся с ног от усталости. Нервы на последнем пределе.
— Ничего, выдюжим, — говорит Семен. — Пограничникам там, на сопке не легче. — И, улыбнувшись: — Ведь мы коммунисты.
И сам становится к орудию за наводчика.
Стреляют танки. Стреляют орудия.
В кромешном грохоте сильный голос отца:
— Огонь!
Земля, как живая, дрожит от взрывов. Чудится — качаются сопки.
— Семен! — кричит парторг батареи Храмов. — В окоп!
— Огонь! — командует Пашенцев.
И падает на станину орудия.
Падает!
Чтобы уже никогда не встать…
Встань, отец! Смотри: пограничники уже взметнули над сопкой гордое, пробитое в боях красное знамя…
Ветры смолкли. Они рассказывали все, кроме одного. Они не знали, где лежит герой хасанских боев Семен Алексеевич Пашенцев.
Газета ходила из рук в руки. На первой полосе был помещен портрет бойца: жизнерадостные глаза, задорная улыбка, волевой подбородок. Подпись:
«Младший командир Семен Пашенцев подал докладную командованию с просьбой оставить на сверхсрочную».
— Молодец, Семен, — говорили друзья. — Он всегда там, где труднее.
А еще через два года Семен закончил курсы комсостава и стал командиром батареи.
Осенью 1938 года Семена, как обычно, ждали домой. Как обычно потому, что каждую осень он приезжал на побывку в родное алтайское село.
Ванюшка Пашенцев в те времена был еще маленьким. И потому совсем немного сохранила детская память. Разве что вот это…
На столе лежали часы. Таких Ванюшка еще никогда не видел: круглые, с тяжелой массивной крышкой, с кожаным ремешком. Отца в комнате не было. Ванюшка схватил часы, долго вертел их в руках, любовался стрелками и циферблатом, подносил к уху и слушал торопливое неумолчное тиканье. Часы жили своей удивительной диковинной жизнью. Решил открыть крышку — не получилось. Притащил из кухни нож, поддел им. И тут часы, словно испугавшись, выскользнули на пол. Ванюшка кинулся за ними. Стрелки остановились. Зажав часы в кулачке, Ванюшка выскочил из дома.
Отец и мать пилили во дворе дрова. Мать увидела бледное лицо Ванюшки, часы и все поняла. Тихо вскрикнула: порезала пилой руку. Отец побежал в дом, принес флакон с одеколоном, залил рану, бережно перевязал.
