Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести
— В Румбурке тебе не помогут, — сказал инспектор. — У них и своих забот полно. Мы пытались дозвониться туда, по связь нарушена. Нам тоже пришлось отступить, но орднеры дорого заплатили за это. В Зайдлере еще долго будет траур.
— Да, задали мы им жару!
— Долго они нас не забудут!
— И все-таки нам пришлось отойти, потому что их было впятеро больше.
Голоса звучали взволнованно и радостно. И Франек вдруг осознал, что настроение у этих людей совсем не такое, как в Кенигсвальде. Они вступили в бой с противником и нанесли ему ощутимые потери, а теперь отходят, сохранив боеспособность отряда. Вахмистр вспомнил удрученного Пашека, который готов был сразу капитулировать или отступить без боя.
— Я поеду с вами! — решил Франек.
— А тебе ничего другого и не остается, вернуться ты уже все равно не сможешь. Будешь нашим мотосвязным. Так, значит, у лесничества ты видел вооруженных орднеров?
— Когда я поворачивал, они по мне выстрелили.
— Ладно, сейчас мы их навестим, — решил инспектор. — Карасек и Черны — в разведку! Пулеметчик, ко мне! А ты медленно поедешь за нами, — повернулся он к Франеку. — Возьми на заднее сиденье вахмистра Грбека, его ранило в ногу. Особо не спеши, чтобы твоя машина не выдала нас раньше времени.
— А как же наши? — не успокаивался Франек.
— Ничего, встретишься с ними в укреплениях.
Раненый уселся на заднее сиденье. Он чувствовал себя счастливым оттого, что больше не будет обузой для товарищей.
Подразделение подошло к краю вырубки. Разведчики, продвигавшиеся впереди, остановились и знаком подозвали к себе командира. Перед лесничеством толпилась кучка вооруженных генлейновцев. На другой стороне дороги тарахтела «Татра». Рослый мужчина, с большим животом, в немецкой каске и коричневой рубашке, что-то говорил собравшимся, и его каркающий голос долетал до леса. Наверное, он воодушевлял своих соплеменников.
Пулеметчик залег за толстый пень и начал целиться, остальные укрылись за деревьями.
— Давай, ребята! — скомандовал инспектор и первым выбежал на луг с пистолетом в руке.
Один из орднеров увидел его и вскрикнул, а потом указал на цепь, приближавшуюся к лесничеству. Раздался выстрел, но пуля никого не зацепила.
— Огонь! — отдал команду инспектор.
Пулеметчик выпустил по орднерам несколько коротких очередей. Те сразу залегли в кювете. Немец с большим животом торопливо втиснулся в кабину «Татры», и шофер тронул с места.
— Встать! — приказал инспектор, подбежав к орднерам. — А ну, руки вверх!
Те покорно поднялись, облепленные грязью и опавшей листвой. Лица их побледнели от страха. На земле валялись брошенные винтовки. Из здания лесничества вышел огорченный лесник и на ломаном чешском стал объяснять, что ни в чем не виноват, что эти парни самовольно заняли его дом, клялся, что в доме больше никого нет, только его жена и дочь.
Бойцы отряда местной охраны вошли внутрь и убедились, что лесник говорил правду. Единственным их трофеем оказался новый флаг со свастикой, прикрепленный к длинному древку.
— Я ничего... я ниче... — заикался лесник.
Вахмистр вынес флаг из дома и наступил на него — раздался треск разрываемой материи. Шесть орднеров, в грязной одежде, с испачканными лицами, тупо наблюдали за посрамлением их символа, никто даже с места не сдвинулся. Потом бойцы госпогранохраны вытащили из их старых «манлихеров» затворы и забросили подальше в лес.
— Убирайтесь вон! — скомандовал инспектор и указал в сторону Зайдлера.
Орднеры посмотрели на него с недоверием. Один из них, рыжий парень с длинным носом и бельмом на глазу, стал бормотать, что у него дома семья, куча детей, что он ни в чем не виноват.
— Марш! Марш! — прикрикнул инспектор.
Орднеры потрусили в указанном направлении, все время оглядываясь, вероятно боялись выстрелов в спину. Кто-то выстрелил в воздух, и немцы побежали со всех ног, петляя и сталкиваясь друг с другом. Рыжий свалился в грязь, но тут же вскочил и стремглав бросился за остальными. Бойцы дружно захохотали.
— Видели, как толстяк влезал в «Татру?»
— У него, по-моему, еще ноги волочились, когда машина поехала.
— Ничего себе брюхо он отрастил.
— Ну и зрелище было!
— Позаботьтесь об убитом! — сказал инспектор леснику и дал команду трогаться.
Отряд местной охраны двинулся по дороге. Следом за ним медленно ехала «Ява-350».
* * *Маковец слышал, как пули щелкают по штукатурке, ударяются о крышу. Одна пуля влетела в окно и глухо ударилась в стену над часами.
— Боже мой! — испуганно вскрикнула Стейскалова.
— Ничего страшного, мама, — успокоила ее Ганка. Она хотела быть мужественной, хотя сердце ее сжималось от страха.
— Пить, — прошептал Маковец пересохшими губами. Он тут же спохватился, сообразив, что, для того чтобы выполнить его просьбу, женщинам придется пройти мимо окна, хотел было сказать, чтобы они никуда не ходили, но Стейскалова уже подошла с кружкой воды и наклонилась к нему. Маковец совсем близко увидел ее лицо. Сегодня он впервые заметил, сколько мелких морщинок оставили годы вокруг ее больших карих глаз. Он попытался улыбнуться. Ее ладонь мягко опустилась на его лоб:
— У вас нет температуры?
— Не знаю.
— Больно?
— Временами.
Она смотрела на него, и губы у нее слегка дрожали, выдавая сочувствие и жалость.
— Ничего, все будет хорошо, — как можно спокойнее оказал раненый.
Он хотел хоть немного разогнать страх, который был написан на ее лице. У нее было достаточно забот. Зачем же добавлять своих? Боль иногда усиливалась. Видимо, пуля, пробив бок, раздробила несколько ребер. «Чистая сквозная рана, — сказал Стейскал. — Скоро опять будете молодцом». По лицу железнодорожника Маковец понял, что так оно и есть, что от него ничего не скрывают, но ведь Стейскал не врач, откуда же ему знать, что может наделать пуля старого «манлихера» в человеческом теле? А Маковец временами чувствовал, что в ране у него будто кусок раскаленного железа ворочается.
В комнату вбежал Юречка. Фуражка у него сбилась набок, непокорная прядь волос, как обычно, упала на лоб. Он подошел к кровати и склонился к раненому:
— Вот увидишь, скоро их поставят на место. А потом мы отвезем тебя к доктору.
Маковец взглянул на лицо юноши с мелкими веснушками вокруг вздернутого носа и вдруг почувствовал облегчение. Хорошо иметь рядом такого товарища.
С улицы вошел Стейскал. В руках он держал карабин, темный ореховый приклад которого был отполирован, словно зеркало. Маковец узнал бы этот карабин из сотни других, хотя ничего особенного в нем не было. Просто это его оружие.
— Как вы себя чувствуете? — спросил железнодорожник.
Все время один и тот же вопрос. Как на него отвечать?
— Ничего, — солгал Маковец.
— Через пару дней будете молодцом.
«Успокаивает», — подумал Маковец. Никогда он так не хотел поправиться, как сейчас, когда стране нужен каждый боец. Кроме того, его огорчало, что он осложнил жизнь Стейскаловым. Не появись он, они могли бы уже уйти отсюда, раствориться в сумерках. Маковец догадывался, что они остались здесь только из-за него. Что же теперь будет? Юречка надеется, что скоро орднерам дадут по зубам и они подожмут хвосты.
Жаль, что у него не оказалось в нужный момент спичек. Мост был бы уже взорван, а теперь его захватили эти гады. Маковеца охватило беспокойство. Мост они отдала противнику, Пивонька убит, сам он тяжело ранен. Плохи дела.
Бедняга Пивонька! Маковец вспомнил, как он лежал под дорожной насыпью, а красный ручеек струился у него изо рта и исчезал в траве. Какой же он был добряк, этот ребенок с синими бесхитростными глазами! Если бы этот проклятый патруль пришел на пять минут раньше...
Нет, он не хочет ни в чем упрекать Юречку. Ведь парню самому все это неприятно и чувство вины, вероятно, будет преследовать его очень долго. Того, что случилось, назад не вернешь.
— Больно? — спросила Ганка, видимо, просто для того, чтобы нарушить молчание.
Он ничего не ответил ей: нельзя же все время лгать, И так видно, каково ему. Девушка подошла к нему и села на корточки, а потом перешла на диван, опасаясь, что в окно снова влетит пуля. Она была не похожа на мать. Кожа у нее была не такая белая, а глаза не такие карие. Только вот рот был такой же, как у матери, — немного широковатый, но красиво очерченный. Ганка поправила раненому подушку, одеяло. Он смотрел на ее тонкие руки и радовался тому, что рядом с ним сидит эта красивая заботливая девушка и хоть несколько минут он не будет думать о событиях последних часов. Но Ганка была слишком взволнована и не могла усидеть на месте. И вскоре он опять остался наедине со своими безутешными мыслями. Вновь и вновь он ругал себя за допущенные промахи. Проклятые спички!
Где-то в лесу послышались выстрелы. В комнату вбежал Юречка:
