Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4
Все это, разумеется, догадки с равно убедительной степенью вероятности. Так представляются события в ретроспекте. Чужая душа — потемки, а судьба — злодейка.
Второе известие затрагивало непосредственно нас всех. Товарищи сообщили мне, что титовский корпус вторгся из Югославии в пределы Италии и угрожал Триесту. Два казачьих полка (не могу припомнить, какие) перебрасывались в угрожаемый район, чтобы остановить наступление титовцев. Соответственно, первой и второй сотне предстояло перемещение в местечки Медис и Ампеццо, оставленные полками, и охранять линии связи от возможных нападений партизан. В Вилле Сантине оставались инженерный взвод и артиллерийская полубатарея.
Щедро снабженный патронами и новостями, я возвратился в станицу. Одно было несомненно — «в воздухе пахнет грозой».
Забегая вперед, отмечу, что казаки не дали себя посрамить. Титовцы были разбиты и отброшены назад. В газете «Казачья земля» было даже помещено описание одного успешного боя за высоту, которая несколько раз переходила из рук в руки. Казаки обвешали себя трофейными автоматами, захватили несколько легких орудий. Из сказанного, впрочем, следует, что титовцев было меньше, чем мне рассказывали в училище: с корпусом два полка, да еще с нашим разношерстным вооружением, вряд ли бы справились.
В станице особо тревожных настроений я не замечал. Правда, мои контакты с внешним миром в результате укрепления моего здоровья развивались медленно, и я не могу претендовать на звание всесторонне осведомленного хроникера настроений станицы. Мама познакомила меня с двумя сестрами: Прасковьей Григорьевной Воскобойник и Ульяной Григорьевной (ее фамилии по мужу я не помню). С ними жила Галина Ивановна Погорелова, дочь Ульяны Григорьевны. У нее была дочь Оксана, девочка лет четырех- пяти. В станице Галина Ивановна преподавала в школе. Красивая и волевая, но несчастливая в браке (она была разведенной), обжегшись на молоке, она дула на воду: кандидатов в ухажеры держала на приличной дистанции. Прасковья Григорьевна была по профессии врач и вместе с мамой несла ответственность за состояние здоровья станичников. Полтавчане по происхождению, Воскобойники были дружной и гостеприимной семьей, и у меня завязались с ними дружеские отношения.
Раза два за время моего знакомства с ними в станицу наезжал их брат и дядя — Петр Григорьевич, служивший в 4-м Терско-Ставропольском полку. В г. Удино он прошел курсы пропагандистов (там курсанты встретились с генералом П.Н. Красновым) и был включен в состав пропагандистов полка.
В марте-апреле 1945 года немецкое командование ожидало высадки десанта союзников на Адриатическом побережье. Полк, расположенный тогда в Пальманове (километрах в 50-ти от побережья), был приведен в состояние боевой готовности, и казаки проходили ускоренную подготовку в умении пользоваться «противотанковыми кулаками» («панцерфаустами»).
По окончании войны женщин семьи Воскобойниковых постигла страшная участь. В дни выдачи казачьих семей в лагере Пеггетц возле Лиенца, спасаясь от британских солдат, все три женщины, увлекая за собой девочку, бросились в реку Драву. Живой вытащили из воды одну Галину Ивановну, но и она скончалась в тот же день в казачьем госпитале в Лиенце, возможно, приняв яд. Подробно обстоятельства их гибели описаны мною в сборнике «Лиенц — Казачья Голгофа», изданном Обще-казачьей станицей в г. Монреале в 1995 году к 50-летию Лиенцевской трагедии.
Итак, с весны 1945 года угроза существованию Казачьего Стана в Северной Италии становилась вполне реальной, даже если казакам на первых порах удалось отразить первый натиск неприятеля с Балкан.
Между тем казаки, в одиночку и с семьями, эмигранты и подсоветские, продолжали прибывать в Стан. Особая комиссия, в состав которой в качестве врача входила мама, устанавливала пригодность казаков к строевой службе. И здесь ей предстоял невероятный сюрприз. Разговорившись с одним из вновь прибывших, мама, неожиданно для себя, обнаружила в нем отдаленного родича, о существовании которого ей дотоле ничего не было известно, по материнской линии Аракчеевых. Аракчеевых — казаков. Не графов.
Вскоре он стал завсегдатаем в нашем доме. Его имя и отчество не задержались в моей памяти. Может быть, потому, что я называл его просто «дядя». Но его военная история, вероятно, в силу своей необычности, накрепко вросла в мою память.
Первые летние месяцы войны 1941 года он провел на фронте командиром танковых войск Красной Армии. Ни участка фронта, на котором он сражался, ни его звания я не запомнил. Осенью 1941 года он попал в плен к немцам. В конце этого же года или в первые месяцы 1942-го вступил в ряды созданного немцами казачьего эскадрона. Эскадроном командовал офицер-немец. Дядю назначили в нем командиром взвода. Однажды, когда командир-немец на построении эскадрона в своем обращении к казакам стал поощрять их на насильственные действия в отношении гражданского населения, дядя выступил из рядов и отпустил немцу пощечину. Его немедленно разжаловали и возвратили в лагерь военнопленных. И только теперь, к концу войны, дядя изъявил желание вновь примкнуть к казакам, был прислан в Казачий Стан и временно задержался в Терско-Ставропольской станице, ожидая утверждения в офицерском звании и назначения в полк. На нем все еще была старая советская шинель военнопленного с большими буквами SU (Sowjet Union) на спине.
У дяди было свое логически и психологически обоснованное объяснение, почему он не пришел к казакам еще ранней осенью 1944-го года, когда генерал А. Шкуро объявил всеказачий сполох. Вместе с немцами и для победы немцев дядя воевать не желал. Ведь именно своей безумной и жестокой политикой на Востоке они толкнули народ назад к Сталину и тем самым навлекли на себя свою собственную гибель.
Теперь же обстановка существенно другая. Германия стоит накануне неизбежной капитуляции. И вот теперь-то у Освободительного Движения народов России вырисовываются реальные возможности осуществления обнародованных во власовском манифесте целей. Нет, дядя не верил, как большинство из нас, что при благожелательной на этот раз поддержке немцев мы справимся со сталинским режимом своими собственными, силами. Его ставка была на помощь западных союзников, на тот самый культурный Запад, который изначально был носителем и поборником идей гражданской свободы, человеческих прав и народоправства. С ними, утверждал он, наш общий путь, и они помогут принести свободу и благосостояние нашей исстрадавшейся стране. О судьбе дяди я сообщил в том же сборнике «Лиенц — Казачья Голгофа», в котором я описал обстоятельства гибели семьи Воскобойников.
Впрочем, нам уже не нужно было готовиться к прорыву фронта союзниками на юге или к высадке их десанта на Адриатическом побережье, чтобы убедиться в том, что война вступила в окончательную фазу. Противник был уже над самым нашим носом (я не описался: да, над самым носом). Но он был еще невидим, и его присутствия мы не замечали.
В один прекрасный апрельский день от нечего делать и для укрепления здоровья я решил взойти на вершину горы, под которой приютился Кьяулис. Чтобы сочетать приятное с полезным, я взял с собой книгу, которую мне дали Воскобойники. Это был труд украинского историка ХІХ-го века A.A. Скальковского — «История Войска Запорожского Низового». Мне оставалось дочитать одну или две главы. Не торопясь, я поднимался по много раз хоженой тропе. Достигнув намеченного рубежа, я располагался в тени дерева и прочитывал с десяток страниц. Так я добрался до последнего дерева перед самой вершиной. Прочитал заключительные страницы книги. С чувством удовлетворения закрыл книгу, положил ее в планшетку и бодрым шагом взошел на верх горы и остолбенел от неожиданности. Руки схватились за висящий на груди карабин.
Это была не та вершина, на которой я был неделю назад. В тот, предыдущий раз она была пуста. Теперь на ней был вырыт круглый окопчик. В центре его возвышался металлический шест с двумя прямоугольными крылышками зеркал. Я сразу смекнул — гелиограф. Рядом с ним стоял человек в зеленой военной куртке, с автоматом на груди и итальянской каской на голове. Вперенный в меня взгляд выражал крайнее недоумение. Мы стояли друг против друга.
Было ясно, что передо мной сигнальный наблюдательный пост. Но чей? Также мне было известно из той же «Казачьей земли», что на вершинах гор вокруг Казачьего Стана немцы установили гелиографы для поддержания связи между немецкими частями. Эта версия, однако, отпадала: у них были свои стальные шлемы. Так может быть это казачий пост? В этом предположении была своя логика: ведь внизу в Кьяулисе, в Терско-Ставропольской станице, жил генерал П.Н. Краснов с женой. И все-таки оно не выдерживало критики. Возможно, было представить казака в итальянской военной куртке. Ведь и юнкера нашего училища носили итальянские мундиры с русскими погонами. Однако психологически было совершенно невероятно, чтобы стоящий на посту на вершине горы казак водрузил бы себе на голову стальную каску. Такое немецкое следование букве устава противоречило казачьему характеру. «Не держись устава, яко истины», — говаривали у нас в училище. Да и вообще каски не были в употреблении в Казачьем Стане.
