Тарас Степанчук - Наташа и Марсель
Марсель протянул Наташе (Александра Михайловна во Франции снова ощутила себя Наташей) букет роз. Смущенно потоптался на бетоне платформы и, поборов стеснительность, обнял ее страстно и нежно, а она рассмеялась и капризно сказала:
— Да ты же совсем медведь! У меня закружилась голова…
Дома, в парижском пригороде Пюто, их встречала Генриетта.
— Поцелуй нашу Натали и верни ее мне! — распорядился Марсель. — Я покажу нашей гостье приготовленные для нее апартаменты. Ведь мы же еще ни о чем не успели поговорить…
— А мне бы, с твоего позволения, хотелось побеседовать с Генриеттой, — сдержанно возразила Наташа. — И вместе осмотреть твое родовое гнездо. Потом, как у нас положено, я покажу свои гостинцы.
Будто споткнувшись о невидимую преграду, Марсель растерянно приумолк, но тут же снова улыбнулся и заявил:
— Если дама чего-нибудь хочет, у мужчины всего два выбора: сделать, как она хочет или… немедленно и безоговорочно сделать так, как она хочет!
Все родные Марселя свободно говорили по-немецки, и потому никакого языкового барьера между ними и Наташей не было.
— Ваш покойный муж был его шефом? — уважительно спросила Генриетта.
— Кого и каким шефом? — удивилась Наташа.
— Ну, на той войне… Мсье Демина… Как его здоровье? Надеюсь, он чувствует себя хорошо?
— Да, муж был комбатом Ивана Михайловича, — кивнула Наташа. — Они воевали под Шадрицей, на Украине. Мсье Демин… Встречал — провожал меня вчера в Минске.
Глаза у Генриетты тревожно заблестели, когда она спросила:
— А что он говорил?
— Да что говорят обычно у дверей вагона?
— Я помню Минск в утренней росе, как в слезах…
Слушая эти слова Генриетты, Наташа своим женским чутьем ее поняла и, не раздумывая, взяла на душу грех, солгав:
— Иван Михайлович передал вам подарок — шкатулку с изображением Аленушки. Такой, как эта русская девушка, он видит вас в далекой юности…
Квартира Марселя оказалась сравнительно небольшой и уютной, а в комнате, которая предназначалась для нее, Наташа увидела на стене увеличенный фотоснимок. На нем она узнала шутцпункт «Плисса» и себя рядом с Марселем среди группы французов, одетых в немецкие солдатские мундиры.
Сейчас он тоже был рядом и со скрытой грустью проговорил:
— Десятки лет эта фотография была единственным изображением тебя…
Первым из гостинцев Наташа достала каравай бабки Станиславы, бережно завернутый в деревенский вышитый рушник. Держа хлеб на вытянутых руках, Марсель дрогнувшим голосом сказал:
— Абсолю! {42}
И Генриетта почти шепотом повторила:
— Абсолю…
К обеду появились Катрин и Франсуа. И гостью, и ее дары они оценили тоже однозначно:
— О, абсолю!
Катрин была очень похожа на Марселя. В следующее воскресенье у нее предстояла свадьба, и девушка светилась Любовью, Счастьем, Добротой.
Франсуа, судя по фотографиям, был внешне похож на покойную мать, Жюльетту, но характер у него был тоже отцовский. Веселый, общительный, чуть более, чем Марсель, ироничный — и у него, как рассказала Генриетта, тоже была Любовь, и свадьба младшего Сози ожидалась в будущем году.
Генриетта внимательно и ласково посмотрела на Наташу:
— У нас говорят: все счастливые свадьбы вырастают из любви. Я очень рада предстоящему бракосочетанию племянницы и так жду — так жду! — в нашей семье новых счастливых свадеб…
Покраснев, Наташа промолчала.
Сердечные отношения у нее с Катрин и Франсуа установились после того, как они всей семьей побывали на могиле Жюльетты. А вот с Марселем отношения поначалу складывались сложнее…
Несколько дней Марсель показывал ей Париж. Вдвоем они часто ездили на машине или бродили по чудесному сказочному городу. Париж был загадочен, как сиреневые туманы по набережной Сены, неповторим архитектурными шедеврами улиц и площадей, дворцов, памятников и соборов. И бессмертен, как любовь.
Они добирались в самые отдаленные уголки города, побывали даже на улицах с экзотическими названиями «Ищу полдень» и «Кот-рыболов».
Вопреки ожиданиям, ей не понравился роскошный Булонский лес, в чем она и призналась Марселю:
— Я не люблю прирученную природу, которая существует лишь для сервиса горожан.
— И не ценишь прирученных тобой мужчин, — с невеселой иронией добавил Марсель. Потом, не без волнения, спросил:
— А сможешь ли ты полюбить Париж? Тебе нравится Париж?
Наташа широко развела руки в стороны:
— Париж и парижане, а главное ты, Марсель, — абсолю!
Ветры с берегов Нормандии будоражили по бульварам ломкий каштановый лист. Дни в сиянии сентябрьского солнца были синевато-прозрачными, как на картинах Писсарро и Сезанна. За парапетом набережной, похожая на Березину, спокойно и величаво катила свои воды Сена.
В Париже царствовало лето святого Мартина.
Все эти дни Марсель был спокоен и проявил нервозность лишь тогда, когда она захотела купить в киоске несколько газет.
— Не надо пачкать рук, — попросил Марсель. — Совсем ведь незачем огорчаться теми ядовитыми небылицами, которые загадили полосы этих правых газетных листков!
Но два скандально нашумевших фильма они по настоянию Наташи все-таки посмотрели. Подряд: американский «Рембо» и французский — «Террористы на пенсии».
Какую только гнусную ложь не научились сегодня стряпать мастера провокаций и клеветы!
«Террористы на пенсии» — так, глумясь и оскорбляя, называли создатели фильма наших советских партизан, представляя их тупыми, отвратительными и людоедски жестокими «Иванами за железным занавесом».
Подавленная и возмущенная, она удивлялась:
— Да как же такую примитивную и неправдоподобную мерзость могут создавать нормальные цивилизованные люди? В той самой стране, где похоронены семнадцать тысяч советских людей, погибших в боях за освобождение Франции и в концентрационных лагерях? Именно в этой стране сражались восемнадцать партизанских отрядов и первый партизанский полк, укомплектованные советскими людьми!
Какую же совесть надо иметь тем французам, которые глумятся над павшими и живыми героями Сопротивления, называя их террористами?..
Вот только тогда, выйдя из кинотеатра, Наташа поняла всю отвратительность двух слов: пещерный антикоммунизм.
Каждое утро Марсель приносил в ее комнату новые букеты цветов. Покупал ей цветы днем, на парижских улицах, а перед тем, как она вечерами уходила в свою спальню, вручал ей букетик ночных фиалок.
Но однажды Наташа захотела купить букет сама. На свои деньги.
— Это неудобно, — возразил Марсель. — Дама в присутствии мужчины покупает себе цветы…
— Один раз. В виде исключения. Только единственный раз, — настаивала она, и Марсель, согласившись, обиженно спросил:
— Какие у мадам Наташи будут желания после этой, несколько странной, покупки?
Не задумываясь, она попросила:
— Давай поедем к могиле Неизвестного солдата. Скоро будет шесть вечера? Может быть, мы немножко поспешим?
Каждый вечер, в шесть часов, на могиле Неизвестного солдата оживает пламя Вечного огня, зажженное каким-нибудь генералом или участником Сопротивления, а иногда студентами Политехнической школы, моряками, летчиками, воспитанниками Сен-Сирского военного училища.
Наташа положила цветы к Вечному огню и сказала Марселю:
— Это всем, кто погиб за свободу. И нашему Франсуа… Бывают же на свете чудеса — недавно я узнала, что он погиб героем, защищая раненых советских солдат…
Они бродили по вечернему Парижу, и в каждом киоске им улыбалась Марианна.
— Ах, что это была за женщина: огонь! — восхищенно сказал Марсель. — Она пришла в Париж из провинции утверждать революцию! Отсюда и фригийский колпак на голове, и трехцветье на нем ромашки, мака, василька.
Но Марианна была воинственной лишь по необходимости да порыву души, а по натуре она очень женственна и стремится к миру, но не к войне, и к братству всех народов земли. Марианна и ваш Иван — символы нашего общества «Франция — СССР».
— А у нас такое же общество дружбы называется «СССР — Франция», — сказала Наташа. — За сто пятьдесят лет твоя страна пережила пять оккупации, а моя — три. Четырежды Париж оказывался в руках неприятеля. Москва — один. Между 1812 и 1941 годами именно вы, французы, держали мировой рекорд по убитым на войне. После Великой Отечественной этот печальный рекорд перешел к нам. Так разве нужна нашим народам новая и всеуничтожающая война?..
* * *Перед свадьбой Катрин они поехали в Саргемин за матушкой Мадлен.
— Пускай он согреет ваше сердце… — сказала Наташа, бережно опуская на плечи матери Марселя пуховый оренбургский платок.
Матушка Мадлен лукаво улыбнулась:
— Мне будет тепло и спокойно, если согреется одинокое сердце моего сына… Ты не знаешь, доченька, в чьей власти согреть сердце Марселя?
