Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас
— Почему мне об этом ничего не сказали? Почему молчал ветеринар? Ты понимаешь, в каком свете мы предстали перед Ингой? Она убежала. И я бы убежал, если б у меня умерла мама, а мне бы твердили: «Поцелуй маму!» Кощунство!
— Но ведь вначале никто не знал, что умерла мама. А ветеринар думал, что кино отвлечет девочку от горя.
— Ветеринар думал! Ему кошек лечить, а не думать! Кто узнал об этом?
— Вика докопалась. Совсем недавно.
— Надо было сразу сообщить об этом! — Режиссер стукнул ладонью по столу.
— Сообщать было поздно. Мы боялись, что это помешает тебе.
— Я знаю, почему она сбежала со съемок, — неожиданно сказал Павел. — Она боялась, что ей придется снова пережить смерть матери. Она же не играет. Она живет. И то, что это не на самом деле, а в кино, ей не объяснишь.
— Я хотела сказать тебе об этом, но ты сам понял. Это хорошо, что ты сам понял.
— Что же делать, Вера?
Вера внимательно посмотрела на Павла и сказала:
— Павел, ты знаешь, чем сценарий счастливо отличается от жизни? В жизни ничего не изменишь. Если человек погиб — его не вернешь. А в сценарии его можно спасти.
Глаза Павла широко открылись.
— Ты предлагаешь ради одной девочки изменить сценарий?
— Ради одной девочки — это значит ради всех детей. Ведь дети верят в справедливость, в победу жизни. И это — главное.
— Роль вышла из берегов! — отчаянно воскликнул Павел. — Я заметил, как Инга тянется к тебе. Но что будет потом? Ты думала об этом?
— Я боюсь думать, — ответила Вера.
— В плохих фильмах, — продолжал Павел, — папа женится на женщине, которую полюбила его дочь. Хеппи энд!
— Хеппи энд! Счастливый конец! — тихо повторила Вера. — Но жизнь не похожа на плохие фильмы. Она интересней, хотя тяжелее.
— Инга любит тебя.
— Может быть, и я ее люблю… как дочь…
— Вы не равны, Вера, — сказал режиссер, пощипывая свою бородку. — У тебя может родиться дочь, а у нее мать уже никогда не появится.
— Но ведь я появилась, — прошептала Вера. — Роль вышла из берегов.
14В глубине парка стоял домик с одним окошком. К домику вела проложенная по снегу тропинка, похожая на молочную речку. Инга подошла к молочной речке и заглянула в окошко. Она увидела двух немолодых женщин, которые сидели за столом и ели картошку. Не боясь обжечься — от картошки шел пар, — женщины ловко счищали кожурку, снимали с картошки мундир и, прежде чем отправить в рот, макали в блюдце со сметаной. В уголке рта у обеих появились белые усики. А от жара лица лоснились и ко лбу прилипли пряди сизых волос. Женщины так аппетитно ели картошку, что Инге мучительно захотелось отведать картофелину. Разваристую, с пылу с жару, подбеленную сметаной. Она уже решила войти в домик, как вдруг за ее спиной послышались неторопливые шаги. Девочка оглянулась и увидела мужчину со стеклянным глазом. Он прошел мимо девочки в огромном сторожевом тулупе и, толкнув дверь, скрылся в сторожке.
Инге сразу расхотелось картошки. Она повернулась и побежала в глубь заснеженного парка. Стволы деревьев замелькали черным забором. Сердце застучало громко-громко. Инга остановилась. Прислушалась. И ей показалось, что она слышит, как поет рожь. Этот звук доносился то ли издалека, то ли из-под снега, то ли рождался в ней самой. И девочка вдруг почувствовала, что вместе с белым маминым халатом она отдала Вере нечто большее, принадлежащее только маме…
Страшные двадцать метров из режиссерского сценария грозили погасить Ингин свет. Мрачный человек из того дня смотрел на Ингу стеклянным глазом. Неужели этот день повторится снова?
Все возмутилось в Инге. Сомнения исчезли. Наступила полная ясность. Не отдать Веру! Спасти ее!
Она шла по пустынному парку мимо впавших в зимнюю спячку веселых аттракционов. На только что постеленном снегу отпечатались ее маленькие следы. Рядом тянулась цепочка крестиков: прошла ворона.
Пустые качели слегка раскачивались ветром, похожие на лодочку без парусов. «Чертово колесо» казалось отлетевшим от огромной колесницы. Сама колесница умчалась неведомо куда на одном колесе.
Инга дошла до карусели. Казалось, она попала в зачарованное царство, которое кто-то недобрый заставил замереть. Вот только что они весело мчались по кругу и вдруг замерли: лошади, припав на задние ноги, львы в прыжке. Правда, здесь были люди — целая бригада маляров. Они красили лошадок, волков, львов. Это были не простые маляры, а, видимо, молодые художники. Длинноволосые, с бородками.
Инга остановилась у зебры. Зебра была белой. Девушка-художник тонкой кисточкой наносила черные полосы.
— Можно я попробую? — спросила Инга.
— Как ты сюда попала, подруга? — спросила девушка-художница. Она была тоненькой, в фартуке с разноцветными пятнами и в очках.
— Там дырка, — сказала Инга и махнула рукой в сторону ограды.
— На, покрась, — сказала девушка-художница и протянула ей кисточку. — Ты с уроков смылась? — спросила она.
— Нет, — сказала Инга. — Я не стала сниматься. Сбежала.
— Откуда сбежала?
— Со студии.
— Ты не врешь, подруга? — спросила художница.
Инга сняла шапку, приподняла паричок, снова надела его. И стала красить.
— Трудно сниматься?
— Не-ет.
— Почему же ты не стала?
Инга перестала красить. Посмотрела на девушку.
— Красить интересней, — сказала Инга, разглядывая неровную черную полосу, нанесенную кисточкой на бок зебры. — И никто не умирает.
Художница удивленно посмотрела на Ингу.
— Я пойду. Спасибо, — сказала девочка и протянула кисточку.
Художница взяла кисточку и долго смотрела вслед Инге.
— Ну, подруга! — прошептала она.
15На какое-то время Инга забылась, успокоилась. Счастливый дар детей: забывать на время о своем горе.
Под вечер Инга пришла домой. Она уже не чувствовала себя такой разбитой и несчастной. Словно за этот день успела далеко уйти от студии, от всех бед, которые ее там подкарауливали.
Она как бы очутилась на другом, безопасном берегу. И с этого берега смотрела на свой вчерашний день спокойно и почти с любопытством.
Когда папа пришел с работы, Инга лежала на диване, а рядом на столе валялся ее паричок, похожий на шкурку какого-то забавного рыжего зверька.
— Ты больна? — спросил папа и рукой коснулся лба дочери.
— Я здорова, — был ответ.
— Температуры нет? — спросил папа и увидел на столе паричок. — Что это? Парик?
— Можешь его выбросить, — сухо отозвалась дочь.
— Зачем же выбрасывать? Тебе он больше не нужен?
— Не нужен.
— Верни на студию. Вещь же не твоя.
Инга отвернулась к стене.
— Все равно выброси. Я больше сниматься не буду.
— Почему? — встревожился папа. — Ты устала?
Инга повернулась к папе. Потом вскочила на пол и прижалась к папиному пиджаку, пахнущему лекарствами.
Она искала у папы защиты.
— Устала. Я так устала, папа. Я поеду к бабушке.
— Хорошо, Инга… Ты поедешь. Я напишу бабушке. Видимо, это кино тебе не по силам.
И тут Инга заплакала. Она плакала, а папа утешал ее, гладил:
— Ну, ну, успокойся… Больше не пойдешь туда… И все будет в порядке. Слышишь?
Инга постепенно утихла. Успокоилась. Папа ушел на кухню.
Потом вернулся и сказал:
— Никогда не пойдешь! — Он очень твердо произнес эти слова.
И вот тогда раздался звонок.
Папа открыл дверь, и в прихожую вошел Павел Карелин. Его шапка была белая, а бородка покрылась инеем, и он был похож на этакого худого, моложавого Деда Мороза.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
Дед Мороз снял шапку, и с нее посыпался снег.
— Я хотел бы видеть Ингу.
— Ингу, — отец осекся, однако после короткого раздумья сказал: — Хорошо. Раздевайтесь. Проходите. Я позову Ингу. Нам надо выяснить отношения. — Голос его звучал сухо.
— Непременно надо, — согласился Карелин, и его голос был тоже жестким.
Гость и хозяин холодно посмотрели друг на друга и направились в комнату.
Тут режиссер заметил, что в глубине коридора мелькнула и исчезла фигурка девочки.
— Инга! — позвал отец. — Инга!
Никто не отозвался.
— Странно. Только что была дома.
А Инга в это время сидела в темной ванной и чувствовала, как пылают ее лицо и уши. Она ждала, что будет дальше.
Отец провел режиссера в комнату. Предложил ему сесть. Сам не сел, а растерянно стоял перед неожиданным гостем.
— Скажите, что случилось? — наконец спросил он. — Почему Инга плачет? Может быть, ее обидели?
— Нет. Ее никто не обидел. Ее любят.
— Странная любовь, — вздохнул отец. — Любят, а девочка рыдает.
— Все наладится, — ответил Карелин. — Все очень скоро наладится.
— Да уж наладится! — пробурчал отец. — Я пойду поищу ее. И поставлю чайник.
Он вышел из комнаты.
И тут перед гостем возникла Инга.
— Пришли жаловаться?
— В отличие от тебя я надежный товарищ, — сказал режиссер.
