Артур Черный - Комендантский патруль
Со Сквозняком я попадаю на подвижной КПП. С нами наряд комендатуры и два БТРа грозненских армейцев.
Матерый, прошедший от лейтенанта до подполковника от начала до конца обе чеченские войны, офицер комендатуры Перекур ведет БРДМ на улицу Сайханова. Наша главная задача, которую никто и не собирается скрывать, — любыми усилиями протянуть время до обеда.
Я сижу в стороне от дороги на поваленном заборе и колю прикладом автомата всученные мне Перекуром грецкие орехи.
Как именно они растут, я никогда не видел, и поэтому поначалу долго ищу среди зеленых шариков в ветвях хотя бы один овал с коричневой скорлупой. Я теряюсь в догадках, где же их взяли прыгавшие здесь пять минут назад солдаты. Но, дойдя, наконец, умом и разобравшись, что в этих самых шариках, коконах, они и прячутся, по неопытности тут же измазываю руки и лицо их желтым йодовым соком, а заодно отбиваю себе прикладом все пальцы. Орехи еще не успели созреть, скользят и плохо колются, ядро выковыривается с трудом.
Остальные офицеры в это время пьют пиво. На дороге никто не стоит. Мы не видим в этом никакого смысла.
На обед мы разъезжаемся по своим подразделениям, а после встречаемся в комендатуре. В этот раз уже на БТРе выезжаем на Ханкальскую — Гудермесскую. Место расстрела чеченских милиционеров. На асфальте до сих пор можно разглядеть не смытые дождями бурые пятна запекшейся крови. Сейчас здесь стоит пост армейцев — экипаж БМП с приданными пятью солдатами.
Дует холодный восточный ветер. У обочины дороги, у простреленных, настежь распахнутых ворот пустого двора чернеют, будто глаза, глубокие нефтеколодцы. В воздухе тает летучий запах конденсата. Рядом, среди разросшихся на сплошных руинах молодых деревьев, свалены, один на другой, искромсанные, обгоревшие каркасы легковых автомобилей. Целое кладбище отслужившего металла. Не меньше полусотни изжеванных, распавшихся скелетов.
На белой «шестерке» без номеров, — наверняка давно числящейся пропавшей без вести, — к нам подъезжает какой-то чеченец. Он неряшливо держит в руках заляпанное красное милицейское удостоверение и, путаясь в словах, быстро начинает объяснять, что только что двое неизвестных на черной «Волге» попытались отобрать у него машину.
Мы активизируем службу и деятельно начинаем останавливать подряд все черные «Волги». Одна, вторая, третья…
Есть! Двое. Оба трясут «ксивами». Кадыровцы, сотрудники СБ. Первый, высокий и тощий, с перебинтованной рукой; из пропитанного кровью бинта торчит один средний палец, остальных нет. С высоты своего громадного роста он размахивает перед нашими носами удостоверением рядового милиции. Второй пьян до невозможности и дерзок до беспредельности, он даже лезет ко мне драться. Но управляемся мы скоро. Перекур, ткнув высокого в живот автоматным стволом, быстро ставит его на место, а неугомонного второго товарища я тащу к БРТу, и там, скрытый от ненужных любопытных взглядов, применяю к нему физическую силу, после чего бросаю внутрь брони. Перепуганный солдат-срочник таращит на него из темноты большие глаза. Я подбадриваю бойца:
— Будет дергаться, стреляй сразу в голову!
Тот исполнительно кивает и направляет на буяна оружие. Пьяница прижимает уши.
Осаженный примененной к нему силой, первый задержанный по сотовому телефону вызывает помощь. Через пять-десять минут здесь будут кадыровцы. На всякий случай мы разворачиваем в сторону дороги стволы своего БТРа и постового армейского БМП.
Наведя во всем полный порядок, мы приступаем к разбору полетов. Вскоре выясняется следующее: оказывается, что никакую машину у обратившегося к нам сотрудника никто не похищал, и вообще, задержанные нами два буйных хулигана не кто иные, как давнишние его товарищи, с которыми он полчаса назад не поделил женщину. Один тащил ее в «шестерку», двое других в «Волгу». Последние в деле этом преуспели, а первый, затаив большую обиду на друзей, натравил нас на них.
Шерше ля фам! Вот где причина всех наших несчастий на горькой этой земле! Так, так, так… Дело прямо на глазах принимает новый оборот. Я говорю Перекуру о том, что надо бы непременно поменять местами этого мнимого потерпевшего с сидящим в БТРе мнимым виновным. От чувства справедливости у меня так и чешутся кулаки. Но торчащий невдалеке потерпевший, чуя неладное, быстро прыгает в машину и тут же уезжает. Обоих его товарищей мы отпускаем. Они лезут в свою «Волгу», захлопывают двери и навсегда исчезают с наших глаз.
Через доли секунды в эфире звучит команда о выдвижении на Минутку.
По пути к площади навстречу нам несутся четыре машины спешащих к месту происшествия кадыровцев. Не подозревая, кто учинил сей переполох, их вооруженная пулеметами и гранатометами колонна пролетает мимо.
Минутка занимает нас на какие-то десять минут, после чего по решению Перекура прекратить вредную службу комендачи довозят меня и Сквозняка до отдела.
Не успев зайти в ворота, мы под конвоем начальнической охраны попадаем прямо в кабинет Тайда. Я даже не успеваю скинуть камуфляж и переодеться в милицейский сюртук. Прямо с порога начинается крик:
— Я только сегодня объявил об операции «Камуфляж»! А ты что, плюнул на меня?! Чтобы я больше не видел этого камуфляжа! Ты денег до хрена получаешь, покупай себе нормальную форму!
Пока мы там, на передвижном КПП, выясняли неровные отношения с местным населением, кадыровцами и милицией, уже целый министр из чеченского МВД позвонил Тайду и пожаловался, что его сотрудники на Ханкальской — Гудермесской ни много ни мало занимаются похищениями людей и одного уже похитили!
Утаивая лишь о коротком физическом внушении, примененном к одному из задержанных, я рассказываю Тайду, что произошло на самом деле, как мы быстро среагировали на происшествие и приняли нужные меры. Начальник, неправильно информированный министром, поначалу кричавший и топающий ногами, заметно успокаивается и в конце довольный, что еще не растеряна честь РОВДа, даже поддерживает меня:
— Ну и по башке надо было этому задержанному настучать!
Я улыбаюсь и полностью раскалываюсь перед Тайдом:
— А как же! Сразу и настучали!
Мой камуфляж прощен!
С облегчением вздохнув, мы в приемной пишем рапорта о происшедшем. Их, на случай разбирательства свыше, уносит в дежурку Капитан-Кипеж.
Он, Кипеж, как и всякий вышколенный, преданный начальству работник, все это время терся под дверью и ждал развязки, готовый в любую минуту попрекнуть и осудить нас или же поздравить и сообща порадоваться. Довольный, что все так удачно прошло в его дежурство, что все обошлось без всяких ЧП (к которым никакого отношения он не имеет, но тем не менее трясется на работе при любом телефонном звонке), Кипеж летит впереди нас с нашими рапортами.
Мы стоим во дворе. Длинные разорванные клинья улетающих на юг журавлей курлычут над нами. Неся за собой желтые знамена осени, громадные цепи птиц торжественно летят над руинами разоренного города.
Не отрывая взгляда, задрав к небу головы, мы провожаем все удаляющиеся к горизонту черные нити ломаных линий.
Сколько бы нам ни было лет, на какой бы земле мы ни находились, каждый раз с чувством сладкой, непередаваемой словами грусти о чем-то родном мы долго смотрим на небо, в котором плывут журавли. С ними в наши сердца тихо входит родина… Слабое дыхание покинутой нами, далекой сейчас России колышет уставшие от разлук души, ласково перебирает мягким ветром короткие волосы стриженых голов. Слышите?..
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех давних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль, так часто и печально,
Мы замолкаем, глядя в небеса…
Бессмертная песня Расула Гамзатова об отгремевшей, далекой войне, тянется вслед за журавлиным клином через подожженную междуусобицами землю.
В отделе нет воды и света. В кромешной темноте русские и чеченцы собираются в ночные секреты и патрули. Негромко бряцает оружие. Остающиеся здесь молча наблюдают за сборами, иногда одалживая свои патроны и гранаты уходящим. Отдел ощетинивается по периметру района горсткам своих сотрудников, группами по два-три человека, посылаемых зачастую на глухие, недоступные участки с плохой связью, иногда без нее, без дополнительного запаса боекомплекта, без какой-либо необходимой силовой поддержки. В сущности, как правильно сказал Плюс, на убой. Никто из нас не боится. Но видя такое наплевательское отношение, никто и не собирается рвать на себе тельняшку. Никому ничего не надо. Часто все эти патрули и секреты сразу же по выходу из отдела просто расходятся по домам.
В Урус-Мартановский отдел милиции сдался боевик. Как он сам пояснил, к этому поступку его толкнули события в Беслане.
