Георгий Брянцев - Конец осиного гнезда. Это было под Ровно
Деревня, тянувшаяся в одну улицу, казалась вымершей. Мы не заметили ни единого живого существа, ни намека на огонек.
— Полицейское время, — сказал мне Логачев. Я усмехнулся и заметил:
— Только полицейских самих не видно…
— Их счастье!
Мы благополучно миновали половину деревни и круто, под острым углом, свернули налево, на лесную дорогу. Машина поубавила ход и поползла по мягкому грунту. Ее швыряло из стороны в сторону, подбрасывало на пнях и корневищах. Мы прыгали в кузове, точно мячи, а когда нас стали безжалостно хлестать ветки, то сели и ухватились друг за друга.
Я надеялся на машине проехать хотя бы до поворота на поляну, но машина вдруг остановилась.
Я вскочил и при свете фар увидел обломки моста через проток — тот самый проток, который выходил из знакомого нам озера. Здесь он был значительно шире, с крутым правым берегом. О переправе нечего было и думать.
— Шабаш! — сказал Фома Филимонович, вылезая из кабины.
— Слезай! — приказал я и первым выпрыгнул на землю. — Давайте мешки!
Их оказалось четыре, и все набитые доверху.
— Здесь глубоко?.. — спросил я, подходя к краю протока. — Надо спустить туда машину, а сами переберемся по бревнам.
— Дело! — одобрил Фома Филимонович.
Березкин сел за баранку, осадил машину назад, а затем, взяв немного вправо, подогнал ее к самому берегу. Выключив скорость, он вышел. Все пятеро уперлись в машину сзади.
И Фома Филимонович скомандовал:
— Раз, два… взяли! Е-ще р-раз… взяли!
Машина послушно подалась вперед, на секунду повисла передними колесами и, нырнув носом в проток, встала на попа.
— Теперь ее без трактора не выручить, — заметил Логачев.
— Пошли! — сказал я и, чиркнув спичку, взглянул на часы. — В нашем распоряжении час и пять минут. Успеем?
— А тут всего минут сорок хода, — ответил Фома Филимонович. — За мной топайте. Я прямиком выведу.
Он постоял некоторое время, вглядываясь в лес, в небо, и затем уверенно зашагал вправо от лесной дороги.
46. Гюберт не хочет в самолет
И кто мог подумать, что шутка Трофима Степановича обернется правдой? А получилось так.
Трофим Степанович подоспел со своими лихими хлопцами на поляну буквально за пять минут до прихода самолета. Мы стояли уже у костров, со спичками в руках, вслушиваясь в тишину ночи, поджидая с нетерпением рокота моторов.
Привязав коней и сложив трофеи возле Гюберта и Похитуна, которых охраняли двое бойцов, партизаны во главе с Трофимом Степановичем кучкой устремились на поляну.
И в это время Таня крикнула:
— Летит! Слышите, летит!
Все замерли. Действительно, с востока наплывал гул моторов.
— Пали костры! — во всю глотку крикнул я.
В шести местах взметнулось пламя, такое яркое, что поляна сразу приобрела фантастический вид.
И в этом тоже сказался сметливый ум Миши Березкина. Он еще в то утро, когда мы покидали поляну, припрятал две бутылки с жидкостью «КС» и не сказал об этом никому ни слова. А сегодня, вернее — несколько минут назад, вручил мне их и сказал:
— Не ругайтесь, Кондратий Филиппович… Так будет лучше. Без них мы обошлись, а случись дождь — могли бы запоздать с сигналами.
Костры пылали, высоко выбрасывая белые языки пламени. Я пустил белую, а вслед за ней и красную ракету. Рокот моторов приближался, потом ослаб. Самолет мягко опустился на поляну, побежал по травяному ковру и остановился, урча приглушенными моторами. Все опрометью бросились к нему.
Кто-то выпрыгнул из открывшейся дверцы самолета, не ожидая, пока спустят лесенку. Я подбежал. Это был майор Петрунин.
— Кондратий Филиппович! Старина! — И он обнял меня. — Как дела? Говори скорее!
— Все в порядке!
— Провели?
— Сделали все, что можно было сделать, и немножко больше.
— Даже?
— Честно.
— Гасите костры! — крикнул Петрунин.
Ребята мгновенно забросали костры приготовленной землей, и они погасли. Сразу стало темно. По поляне потек едкий белый дым.
Потом из самолета вылез лейтенант Костя Воронков, и мы обнялись.
— А это что за народ? — спросил меня шепотом Петрунин.
— Партизаны! Они нас крепко выручили!
На землю сошли пилоты, штурман, механик, радист, стрелок и два бойца, вооруженные ручными пулеметами. Тут же подоспели мои ребята и партизаны. Все знакомились, трясли друг другу руки, засыпали друг друга вопросами, шутили, смеялись.
— Рассказывайте, Кондратий Филиппович, рассказывайте! — дергал меня за руку Костя.
— Что тебе рассказывать? — усмехнулся я.
— Расправились?
— Полностью.
— А документы?
— Четыре мешка.
— Вот это да! — воскликнул Костя.
— И два живых фашиста в придачу! — подсказал подоспевший Сережа Ветров.
Костя присвистнул. Петрунин наклонился и стал всматриваться в лицо Сережи.
— Наш радист, — представил я смущенного, краснеющего хлопца.
— Ветров! — в один голос воскликнули Петрунин и Воронков.
— Он самый! — вынужден был ответить я, так как Сережа молчал. — А это остальные обитатели «Полюса недоступности». Знакомьтесь — Кольчугин, Кольчугина, Логачев, Березкин. Все налицо.
Петрунин и Воронков с искренней теплотой жали руки друзьям, которых до этой минуты знали только по фамилиям.
— А что за фашисты? — спросил Костя.
— Фашисты знатные! — ответил ему Фома Филимонович. — И серьезные…
Окружающие дружно рассмеялись.
— Как это понимать?
И тут Сережа Ветров опять не выдержал, хотя мы и договорились молчать до последней минуты о том, кого мы схватили.
— Майор Гюберт и шифровальщик Похитун, — произнес он и спрятался за чью-то спину.
На короткое мгновение воцарилось молчание. Березкин толкнул в бок «предателя», но было уже поздно.
— Это… это серьезно? — оторопело спросил Петрунин.
— Серьезно, друже! Сущая правда, — ответил я.
— А где они?
— Совсем рядом. Упакованы и готовы к отправке, — сказал Логачев.
— Вот оно как… — еще не придя в себя от такой вести, пробормотал Петрунин. — Гюберт и Похитун? Хм… Ну, знаете…
— Сколько пассажиров? — раздался сердитый бас пилота.
— Восемь, — ответил я.
— А груз?
— Четыре вещевых мешка, личные вещи и оружие.
— Дайте-ка мне провожатого, — сказал пилот. — Я погляжу поле.
Сопровождать его вызвался Березкин. Вместе с ним пошли и два партизана.
— Давайте грузиться, товарищи! — потребовал второй пилот. — Через полтора часа начнет светать.
Все отправились за вещами. Гюберт отказался идти. Когда его поставили на ноги, он повалился на землю.
— У моего начальника, видать, заскок приключился! — произнес Фома Филимонович и постукал себя пальцем по лбу. — Это бывает. Придется его волоком тянуть.
— Волоком не волоком, а дотянем… — пробурчал рослый партизан, обросший черной бородой. Он без посторонней помощи схватил Гюберта в охапку, легко подбросил и, взвалив на плечо, зашагал к самолету.
— Вот каков наш Филя! — похвастался Трофим Степанович. — После войны в чемпионы пойдет.
Гюберт извивался, дергал ногами; Филя серьезно и спокойно предупредил его:
— Не ёрзай, не ёрзай, господин, а то уроню. Похитуну развязали ноги, но он стоял не двигаясь.
— Вам что, господин на тонких ножках, особое приглашение? — обратился к нему Трофим Степанович. — Или тоже на ручки хотите? Марш вперед!
Похитун пустился вприпрыжку и скоро догнал партизана, несшего Гюберта.
Со мной рядом шагал Петрунин, и я обменялся с ним мнением по одному вопросу.
Когда началась погрузка вещей, я распорядился:
— Друзья! Пистолеты, автоматы, гранаты, табак и лишнюю одежду оставить Трофиму Степановичу. Быстро!
Карягин смутился, но остался очень доволен.
— Расщедрился ты, майор! — сказал он. — А не жалко?
— А как бы вы поступили, будучи на нашем месте? — спросил его Петрунин.
— Что ж, спасибо… Больше ничего не скажу, — проговорил Трофим Степанович.
А когда я объявил ему, что оставляем партизанскому отряду радиостанцию с питанием к ней на четыре месяца, он расчувствовался и обнял поочередно меня и Ветрова.
— А уж радиста-то мы отыщем. Есть на примете, — сказал он.
Ветров протянул ему бумажку и наставительно пояснил:
— Берегите ее, как самого себя. Тут всё: позывные, частота, время… Специалист разберется.
— Залезайте, залезайте! Пора! — строго приказал вернувшийся пилот.
Мы бросились к самолету. Взбирались по лесенке, подавая друг другу руки. Втащили Гюберта и Похитуна.
Опять прощались с партизанами. И пробыли-то мы вместе менее суток, а прощались как давние знакомые, как закадычные друзья.
