Николай Сташек - Крутыми верстами
— Пожалуйста, поедем.
Заикин поднялся в кузов и, поздоровавшись с женщиной, прижимавшей ребенка, сел рядом.
— Будем попутчиками? — спросил он, наклоняясь к ребенку, когда тот посмотрел на незнакомого человека. — Сколько ему?
— Три месяца на второй год, — ответила женщина, взглянув на малыша, а тот, кувыркнувшись на бок, потянулся к груди.
Заикин поинтересовался:
— Далеко держим путь?
— Сюда, в хозяйство.
— Тамошние?
— Да нет. Приезжие мы. Из Кинеля. Не слышали такого?
— Это который за Куйбышевом?
— Он самый. — Женщина вздохнула, помедлила. — Говорят, папка наш здесь. Капитан он, Лукин, Не встречался?
— Не приходилось. Только из госпиталя. Женщина покосилась на его пустой рукав.
— А-а-а, — протянула она. — А я и…
— Муж, значит? — спросил Заикин вроде лишь для того, чтобы сменить тему разговора.
— Да как вам сказать? Сами не поймем. Ему вот батя, — чмокнула женщина малыша в щеку. — Стояла их часть у нас на формировке. А потом угнали куда-то под Сталинград. Было всего одно письмо, еще с дороги, — женщина тяжело вздохнула. — А уж когда он появился, — кивнула она на малыша, — написала на часть. Оттуда прислали, что давно, мол, нет такого, что якобы был тяжело ранен да и не выдержал. Поплакала. Сама виновата. Вот его назвала Мишкой, как отца. Так и жили больше года одни, а тут вот письмо от него, — женщина достала из кармана измятый листок. — Оказалось, что жив. Вот и едем, да что-то не верится, что тут он.
— Правильно сделали, что поехали. Раз отозвался и дал здешний адрес — значит, ждет. Сейчас разыщем твоего батьку. — Заикин пощупал выбившуюся из одеяла Мишкину ножку.
Дальше ехали молча. Каждый думал о своем, а когда машина въехала во двор, Заикин спрыгнул на землю, направился под навес, где, сгрудившись, несколько мужчин вели горячий спор. Заикин прислушался. Одни доказывали, что находившаяся здесь, под навесом, молотилка ввиду большой изношенности ремонту не подлежит, в то время как другие такое мнение категорически отрицали, утверждая, что сейчас не то время, когда можно надеяться на получение новой.
— Дурное дело нехитрое. Выбросить можно все! — разгоряченно выпрямив широкие плечи, поднялся на ноги один из мужчин. — Так добросаешься, что потом будешь хлеб цепами молотить. А она вон, пшеничка, стоит как стена.
Оглянувшись, мужчина встретился с Заикиным взглядом, и Василий понял, что бутуз Мишка прибыл куда надо. Малый был похож на этого кряжистого мужчину как две капли воды.
— Хватит бушевать, — сказал ему Заикин. — Ты вон лучше посмотри, кого тебе привез, — кивнул он назад.
Оглянувшись и увидев приближающуюся к нему женщину с малышом на руках, мужчина побледнел, но, тут же спохватившись, негромко выкрикнул:
— Надя! Надюха! Что же ты?.. А я думал…
Все люди, находившиеся под навесом и во дворе, притихли, глядя, как офицер, охваченный радостью, вначале прижал к себе женщину, а затем, выхватив у нее из рук улыбавшегося малыша, подбросил над головой.
— Вот ты какой! Ты и есть Мишка? Мой сын?
Прижав к себе ребенка, офицер, несколько прихрамывая, направился в сторону видневшегося под развесистой грушей шалаша.
Надя поспешила за ним, утираясь концом платка.
С облегчением вздохнув, Заикин пошел представляться начальству.
Директор подсобного хозяйства — Антон Иванович Белов — встретил его приветливо.
Взяв Заикина под руку, направился к домику, а подходя, закричал:
— Настасья, принимай гостя!
По тому, как прозвучало имя женщины, можно было подумать, что сейчас появится действительно «Настасья». К удивлению гостя, в зелени палисадника выпрямилась совсем молодая, лишь несколько располневшая девушка. «Ну что ж? Настасья так Настасья», — подумал он.
— Чего тебе, Антоша? — отозвалась женщина, приближаясь.
— Так говорю же, принимай гостя. Вот он, видишь? — по-доброму взглянув Заикину в лицо, Антон Иванович пропустил его вперед.
— Это можно, — бойко отозвалась Настасья. — Но договоримся так, — взглянула она на Василия большими серыми глазами. — Скажу садиться, значит, без разговоров, что подам — должно быть все съедено, а то вон, — она посмотрела на его бледное лицо и свободный ворот, — майору будем тебя сдавать по весу, — улыбнулась она.
Василий в первые дни съедал все, что любезно предлагала Анастасия Федоровна, удил рыбу, бродил по полям, а ночью крепко спал под открытым небом на свежескошенном душистом сене. В иные дни, поднимаясь с восходом, уходил далеко на Волгу и, забравшись на обрывистый берег, часами разглядывал бескрайние заволжские дали. Вглядываясь в манящую синеву, мысленно улетал к себе на родину, к матери.
Незаметно пролетело две недели. Накануне возвращения в полк, когда Заикин направился к столовой, его встретил Антон Иванович.
— Ты, Василий, маленько погуляй, — заговорщически подмигивая, прошептал он, — тут Настенька что-то затевает. Подыши на берегу.
Кивнув в знак согласия головой, Заикин направился к реке.
Спустя полчаса в кустах послышался шорох. Заикин оглянулся.
— Пошли, Василий! — позвал Антон Иванович.
Встречая мужчин, Анастасия Федоровна проговорила:
— Жду, пожалуйста.
Приглашая Василия к столу, Антон Иванович взглянул жене в глаза.
— Решила женушка отметить два события сразу: ваши проводы да и день моего рождения.
— Это сколько же, Антон Иванович, если не секрет?
— Да вот аккурат три годка исполняется.
Заикин усмехнулся.
— Три с нулем?
— Да нет. Без нуля, но это уже второе рождение…
— Антоша! Зачем же? Ты обещал… — взглянула на мужа Анастасия Федоровна.
— Да, да, Настенька, обещал, — поспешил Антон Иванович успокоить жену, а Заикину подмигнул, мол, потом…
За все время после ранения Василий не пил спиртного, а тут угостили, и отказаться было неудобно. Не был пристрастен к выпивке и Антон Иванович, но сегодня согласился выпить, как именинник.
То ли потому, что хмель зашумел в голове, то ли нашел Антон Иванович наступившие минуты достаточно подходящими, чтобы рассказать о пережитом, — после второй рюмки, не сдержав данного жене обещания, начал рассказывать о том, почему они отмечают день его второго рождения.
— В мае сорок первого призвали меня на учебный сбор. Там и прихватила война. Полк бросили по тревоге на границу. Вел он тяжелые бои день, другой, третий, а потом вынужден был попятиться. Тут и наткнулся на меня комбат. «Иди, — сказал он, — со своей батареей поддерживать пехотную роту. Оставляем ее на большаке, будет прикрывать отход». Пошли мы тогда к большаку на высотку. Задачу ставил сам генерал. А какая там батарея? Два орудия-сорокапятки да снарядов не более чем по десятку. — Антон Иванович умолк, прикрыл жилистой рукой лицо, как бы намереваясь разглядеть детали того боя.
— Не надо, Антоша. Просила ведь, — наклонилась Анастасия Федоровна к мужу. — Тяжело ему, как начнет… — посмотрела она на Василия.
— Ладно, ладно, Настенька. Это так. Пройдет, — сказал Антон Иванович и продолжал: — Так вот. Пошел я с ротой, а тут налетели немцы, сбросили бомбы. Через несколько минут появились их танки. Один словно вырос из-под земли. Хорошо, что успели развернуть орудия. Грохнул выстрел. Наползавший танк тут же загорелся, но появились другие. Как потом шел бой — почти ничего не помню. Контузия, ранение… В сознании сохранились лишь отдельные моменты, но, судя по всему, рота билась долго. Хорошо запомнился прозвучавший рядом взрыв связки гранат и чье-то крепкое ругательство. Затем уловил над самым ухом шепот и горячее дыхание в лицо. Кто это был — не знаю, но я очнулся, лишь когда припекло солнце и донесся еле уловимый шум моторов. Рядом, по большаку, тянулась моторизованная колонна немцев. Не успела ее голова где-то у опушки леса затормозить, как из машин высыпала пехота. Солдаты подняли шум-гам. Все двинулись к реке, а один плюгавенький направился в мою сторону. Что-то прокричав, дал длинную очередь по сорвавшейся с дерева невесть как сохранившейся сороке. Пули провизжали над самой головой. В глазах потемнело, а немец приближался. Казалось, он в эту же секунду еще раз нажмет на спусковой крючок. Глаза сомкнулись сами, но неожиданно прозвучавший взрыв подбросил меня. Когда дым рассеялся, увидел медленно уползавшую колонну, а на траве, в нескольких шагах от себя, подорвавшегося на противопехотной мине фашиста.
Прошло много времени, а я и теперь не могу представить, сколько пришлось тогда лежать в бесчувственном состоянии. Знаю лишь, что пришел в себя от монотонного стука колес да дребезжания бортов платформы.
Заикин посмотрел на Антона Ивановича с нескрываемой тревогой.
— Как же вы попали в поезд?
— Трудно представить, но случилось именно так. Как получилось, это вот она, женушка, рассказала потом. Произошло, казалось бы, самое невероятное. После того как противник, обходя высотку, на которой закрепилась рота, двинулся вперед, тот солдат, который свалился после взрыва рядом с моим орудием, очнулся. Определив по каким-то признакам, что я жив, оттащил к речке и там, упрятав в кустах, положил под голову кусок хлеба, а на сук повесил котелок с водой. Мне в карман гимнастерки вложил наспех нацарапанную записку. В ней написал: «Ты, браток, крепись и знай, что фашист будет побит и мы с тобой еще встретимся. Твой билет и все документы передам своим. Силенок очень мало, но я пополз. Буду догонять! Понял?!» Дальше подпись-крючок с завитком да раздавленной точкой на конце.
