Свен Хассель - Направить в гестапо
— Смотри сам, — сказал Ольсен, отворачиваясь и не трудясь стоять навытяжку. — Мне все едино.
Пришли за ним после ужина. Повели во двор подземным туннелем. Первым шел священник, заунывно читавший молитвы. Казни совершались в небольшом огражденном дворике, укрытом от посторонних глаз. На воздвигнутом эшафоте стоял палач с двумя подручными, у всех троих были черные сюртуки, цилиндры и белые перчатки.
Осужденных казнили парами. Сотоварищ Ольсена по смерти был уже там. Когда на месте оказались оба, начальник тюрьмы проверил их личности, первый подручный вышел вперед и срезал у обоих погоны, лишая их звания и достоинства.
Лейтенант Ольсен стоял, наблюдая, как его сотоварищ медленно поднимается по лесенке. Священник начал молиться о спасении его души. Двое подручных помогли приговоренному занять нужное положение и привязали его. Палач занес топор. Лезвие в форме полумесяца ярко блестело в лучах заходящего солнца. Раскрыв рот, палач прокричал оправдание деянию, которое собирался совершить:
— За фюрера, рейх и немецкий народ!
Топор пошел вниз. С легким стуком коснулся плоти и прошел сквозь нее. Удар был мастерским, его нанес человек, знающий свое дело. Голова аккуратно скатилась в корзину, из разрубленной шеи брызнули две струи крови. Тело задергалось, закорчилось. Подручные быстро, ловко сняли его с помоста и опустили в подготовленный гроб. Голову положили между ногами трупа.
Присутствующие расслабились. Оберкригсгерихтсрат доктор Йекштадт, председатель вынесшего приговор суда, неторопливо закурил сигарету и обратился к доктору Бекману.
— Что бы ни говорили о такой казни, — заметил он. — нельзя отрицать, что она быстрая, действенная и простая.
— Если все идет по плану, — пробормотал ротмистр, стоявший позади Йекштадта и слышавший его.
— Должен признаться, — сказал доктор Бекман, — что нахожу ее неприятным зрелищем. Кажется, я никогда не перестану задаваться вопросом, что испытываешь, ожидая падения топора — при этом возникает странное ощущение…
— Мой дорогой друг, — сказал Йекштадт, — с какой стати изводить себя бесплодными мыслями? Эти люди предали свою страну и заслуживают справедливой кары. Но мы с вами, — он улыбнулся нелепой мысли, — мы с вами никогда не окажемся на их месте! Совершенно очевидно, мой дорогой доктор, что не будь нас, юристов, в стране сразу же воцарился бы хаос. Поэтому мы, осмелюсь сказать, совершенно необходимы.
— Вы совершенно правы, — согласился Бекман, поворачиваясь, чтобы видеть второе зрелище вечера. — Ни одна страна не может существовать без юридической системы.
Лейтенант Ольсен медленно, уверенно поднялся по лесенке. Подручные поставили его в нужное положение. Разум его был пуст. Почти пуст. Он вспомнил, что за секунды до смерти перед глазами человека должна пронестись вся его жизнь, и чуть ли не с раздражением подумал, почему даже теперь воспоминания не проходят перед ним для последнего осмысления.
Он начал целенаправленно обращать мысли в прошлое, в драгоценные личные воспоминания, в личную историю, но прежде чем в памяти возникла хотя бы одна яркая картина, топор опустился и жизнь его оборвалась.
В желудке Порты боролись за пространство четырнадцать кружек пива, девять стаканчиков водки и семь абсента, а сам Порта, шатаясь, тащился по залу к пианино.
Шел он на согнутых ногах, поскольку был так пьян, что не мог контролировать мускулатуру. Его заносило из стороны в сторону, он икал, хватался за столы и стулья, чтобы не упасть, то и дело смахивая на пол бутылки и стаканы. Три раза падал, и его приходилось поднимать на ноги.
Наконец Порта достиг своей цели, но эти усилия оказались невыносимыми для беспокойного содержимого его желудка. Повалясь на пианино, Порта открыл рот и позволил всему вылиться.
Пианист свалился навзничь с табурета.
— Грязная свинья! — заорал он. — Смотри, что ты наделал с моим инструментом!
Вместо ответа Порта лишь непроизвольно взмахнул рукой и свалил на клавиши полную кружку пива. Шатаясь, подошел к табурету и грузно плюхнулся на него. Сосредоточенно нахмурился и толстыми, как сардельки, тяжелыми, как свинцовые гири, и дрожащими, как соломинки в бурю, пальцами, забренчал подобие хорошо знакомой мелодии.
Поилец Бернард вскочил на стол и двумя бутылками шампанского принялся отбивать такт о потолок. Зал огласился звучанием пьяных голосов, лишь отдаленно приближавшихся к унисону:
Vor der Kaserne, vor dem grossen Tor,
Stand eine Laterne und steht sie noch davor
So wollen wir uns da wiedersehn
Bei der Laterne wollen wir stehen
Wie einst, Lili Marlene[60].
He присоединился к хору только Малыш. На колене у него сидела девица, он неторопливо раздевал ее с тем же небрежным упорством, с каким можно ощипывать курицу. Девица то сучила ногами, то вопила, не зная, наслаждаться ей или возмущаться.
Пианист, будучи уже не в состоянии выносить вида своего инструмента, залитого пивом и рвотой, сделал решительную попытку согнать с табурета Порту. Порта перестал играть, любовно обвил его шею руками и сжал их. Через несколько секунд несчастный пианист летел головой вперед в сторону кухни. У самой стены он упал к ногам Хайде и почти коматозного Барселоны.
В то время, когда шло это веселье, по коридору фульсбюттельской тюрьмы двигалась мрачная процессия. Шестеро солдат в мундирах СД, священник, врач, несколько судебных чиновников и старушка. Шли они медленно, чуть ли не с трудом, к обитой зеленым сукном двери в конце коридора. Казалось, им хочется оттянуть тот миг, когда они повернут дверную ручку и войдут. Но этот миг все-таки наступил, и процессия медленно прошествовала в находящуюся за дверью комнату.
Через четверть часа дверь открылась снова, и процессия вышла в коридор. Теперь все шли быстрее. Шестеро солдат из СД, священник, врач и несколько судебных чиновников. Только вот старушки с ними уже не было.
IX. День рождения
Шум, несшийся из «Трех зайцев» на Давидсштрассе, был слышен с ужасной ясностью за несколько улиц — даже в лазарете на Бернхард Нохтштрассе, где завидующие пациенты беспокойно метались, ворочались и бранились. Это был шум безудержного, кружащего голову, одуряющего пьянства, и вырывался он в ночь в нескончаемом крещендо.
Владелец «Трех зайцев», широко известный как Поилец Бернард, отмечал свой день рождения в особой комнате в задней части бистро. Допущены туда были только самые привилегированные из завсегдатаев.
Первым там появился Малыш — вскоре после полудня. Нашел он Поильца сидевшим на маленькой стремянке и руководящим подготовкой к вечернему увеселению. По комнате были протянуты бумажные гирлянды и китайские фонарики, по углам стояли ящики с пивом и шампанским.
— Кое-кто сказал, что у тебя день рождения, — начал Малыш.
Бернард кивнул.
— Кое-кто прав.
— Отлично, — сказал Малыш. — В таком случае, поздравляю. Я только хотел сперва удостовериться.
— Да? — Бернард посмотрел на него и понимающе улыбнулся, потом повернулся на стремянке и крикнул парню, шатавшемуся под ящиком пива: — Не туда, болван! Вот сюда, в угол!
Малыш проводил ящик жадным взглядом, потом небрежно повернулся снова к Поильцу.
— Ты… э… устраиваешь небольшую попойку?
— Совершенно верно. — Бернард высморкался прямо в громадную кастрюлю с мясом. Равнодушно поглядел на него. — Ничего, это всего-навсего мешанина, еще чуть-чуть приправы ей не повредит. Один черт, там все приобретает одинаковый вкус. Одна из девчонок на той неделе вывалила туда кофейную гущу — никто и слова не сказал. Все перемешивается, разницы не ощутишь.
— Да, — сказал Малыш, — надо полагать. — И в изумлении поглядел на ряды бутылок за стойкой. — Кто будет разделываться со всем этим?
Бернард посмотрел на него, потом повернулся и плюнул в открытое окно.
— Мои друзья, — ответил он прямодушно.
Малыш хмыкнул, не зная, заявить ли, что он один из самых близких знакомых Поильца, или избрать какую-то другую тактику.
— Мы скоро отбываем, — решился он, утирая тыльной стороной ладони жаждущий рот.
Поилец кивнул без малейшего сочувствия.
— Да. Так оно и ведется.
— Нас посылают обратно на фронт, — упорствовал Малыш. — Батальон уже почти полностью укомплектован. Мы получили новые танки и все прочее — но, смотри, никому не слова, это считается совершенно секретным. Такому другу, как ты, я могу доверять, только распространяться по этому поводу не надо.
— И в голову не пришло бы, — ответил Бернард. — Не знаю никого, кому это интересно.
Он встал на верхнюю ступеньку стремянки и стал прикреплять бумажную цепь к потолку над своей головой. Стремянка стояла твердо, но Поилец опасно пошатывался. Он задолго до завтрака начал пить пиво.
— Осторожно, — сказал Малыш, протягивая громадную мозолистую руку. — Ни к чему ломать себе шею в день рождения. — Он подпер ладонью спину Бернарда и обаятельно улыбнулся. — Сколько тебе стукнуло?
