Бруно Апиц - В волчьей пасти
Апельплац наполнился, гигантский квадрат построился, человек подле человека, молча, с ожиданием во взоре. Тысячи глаз были обращены к воротам, где Рейнебот устанавливал микрофон, где появился Вейзанг, первый помощник начальника лагеря, и где стояли ненавистные всем блокфюреры — грубое, циничное зверье.
Кремер подал Рейнеботу список личного состава лагеря. Орава блокфюреров рассеялась по каре отдельных блоков, чтобы проверить счет. Что же теперь будет? Сорок шесть человек не явились на перекличку! Подобного в лагере никогда не бывало! Разразится ли буря? Заключенные затаили дыхание. Они вслушивались в разлитую вокруг тишину. Напряжение достигло такой степени, как в стальном тросе перед разрывом. Почему не заорал еще ни один блокфюрер?
Кремер стоял спиной к построившимся блокам, на своем особом месте. Он ощущал за собой огромную пустоту, как если бы находился один-одинешенек на широком плацу. Он проверил состояние своих нервов и мускулов. Как бьется сердце? Спокойно. Не налились ли свинцом руки? Нет ли давления в желудке? Ничего подобного! Легкие работают равномерно. Значит, все в порядке! Он ждал, что будет дальше. На расстоянии двадцати метров от него рапорта блокфюреров ждал Рейнебот, ждал нализавшийся Вейзанг. Почему сегодня не принимает перекличку Клуттиг? Время от времени за спиной Кремера раздавался голос одного из старост:
— Блок шестнадцатый, смирно! Шапки долой! Блок шестнадцатый построился на перекличку при трехстах пятидесяти трех заключенных…
— Блок тридцать восьмой, смирно! Шапки долой! Блок тридцать восьмой построился на перекличку при восьмистах двух заключенных. Один отсутствует.
Это был голос Бохова! Кремер на несколько секунд задержал дыхание. Что происходит теперь за его спиной? Он испытывал еле сдерживаемое стремление обернуться. Только слышать — ему было мало.
Бохов совершенно не испытывал страха, когда докладывал об отсутствии Рунки. «Его» блокфюрер, для которого он разрисовывал изречения, лишь на миг поднял глаза от журнала, куда он вписывал цифры, и без особого удивления спросил:
— Где он?
— Не знаю.
Больше об атом речи не было, и Бохов сразу же подумал: «Они получили указание».
Блокфюрер направился вдоль фронта, скользя взглядом по непокрытым головам и считая ряды по десять человек. Заключенные исподтишка следили за ним. Почему не разражалась гроза? Все шло так тихо! Быть может, молчание блокфюреров таило большую, еще неизвестную, опасность? Все взволнованно смотрели на верхний конец плаца. Блокфюреры один за другим рапортовали Рейнеботу, который делал пометки, словно ничего не случилось.
Кремер мог хорошо наблюдать за комендантом. Тот складывал цифры отдельных рапортов, сопоставлял их с общим составом, считал, вычислял снова, и чуть заметная циничная усмешка кривила его рот. Наконец он справился с выкладками. Вместо того чтобы подойти, как обычно, к микрофону, он обратился к Вейзангу. Кремер не слышал их разговора, но по лицам и жестам ему было ясно, что речь шла о сорока шести отсутствующих. Вейзанг что-то лопотал, нервно размахивая руками. Он, видимо, давал Рейнеботу указания. Тот поднял плечи и развел руками, как бы говоря: «Пожалуйста, как вам угодно!» Потом он подошел к микрофону.
— Приготовиться! Смирно! Шапки долой!
Глухо, как всегда, ударили руки по швам.
Советских военнопленных подсчитывали особо, во время переклички они оставались в своем бараке, оцепленном колючей проволокой. То, что говорилось в микрофон, они могли слушать через громкоговоритель у себя в бараке. Многие из этих восьмисот пленных принадлежали к группам Сопротивления. Их предводителем был Богорский. Среди этих людей тоже действовал закон конспирации, и только лучших и самых надежных принимали в группы. Пленные сидели за столами и ждали окончания переклички.
Ван Дален, Кён и санитары, в том числе принадлежащие к санитарной команде, слушали передачу в приемной лазарета. Узнав голос Рейнебота, они многозначительно переглянулись. Что-то будет!
В Малом лагере, где подсчеты также велись особо, понадобилось много хитроумия, чтобы скрыть тайный прирост состава. Несколько умерших — а умирали каждый день — были утаены и вместо них сосчитаны те, кого нужно было спрятать. Благодаря искуснейшей мимикрии они смешались с остальной серой и убогой массой.
Грозные и опасные минуты пришлось пережить подпольным руководителям вместе со всем лагерем: Кремеру, Бохову, Богорскому, Прибуле, Кодичку, Риоману и ван Далену. Они ждали бури… Разве прежде не поднималось нечто невообразимое, когда при перекличке не хватало всего одного заключенного, заползшего куда-нибудь из страха перед новым днем? А сегодня не хватало сорока шести! Неужели начальство даже не обратит на это внимания?
Рейнебот, как всегда, отрапортовал помощнику начальника лагеря, затем, тоже как всегда, вернулся к микрофону.
— Шапки надеть!.. Поправить!.. Готово!
Рейнебот отошел от микрофона, и его место занял Вейзанг. Он держался за штатив, его баварский диалект звучал в громкоговорителе, как труба.
— Ну-ка, слушать всем! Сегодня все остаются в лагере. Сегодня ни одна рабочая команда не выходит за ворота! Все сидят в бараках, и чтоб никто не шлялся по территории!
Он переступил с ноги на ногу. Видно было, что ему трудно говорить. Казалось, он хотел что-то добавить, однако предоставил слово более хитрому Рейнеботу. С двусмысленной улыбкой тот подошел к микрофону.
— Вызванным заключенным явиться ко второму щиту. Всем остальным разойтись!
Он выключил микрофон. «Вызванные заключенные» были те же сорок шесть.
Когда массы заключенных устремились к баракам, а блокфюреры исчезли за воротами, Рейнебот шепнул Вейзангу:
— Не придет ни один прохвост, они все попрятались.
— Вот уж в самом деле свинство!
У шлагбаума в конце длинной подъездной дороги, которая вела к лагерю, остановились два крытых грузовика. Рядом с машинами стал взвод вооруженных карабинами эсэсовцев под командой гауптштурмфюрера. Часовые у шлагбаума ходили взад и вперед. В маленькой каменной сторожке сидел Клуттиг и ждал.
Войдя в свой кабинет, Рейнебот взялся было за телефонную трубку, но снова положил ее на рычаг. «Не стоит руки марать! — подумал он. — Пусть Клуттиг с начальником сами расхлебывают». Ситуация создалась неприятная, и Рейнебот счел более разумным держаться в стороне. Исчезновение сорока шести было равносильно объявлению войны и казалось Рейнеботу настолько непостижимым, что он только покачал головой. Положение начинало осложняться. После совещания у начальника лагеря, которое многое раскрыло Рейнеботу, он стал осторожнее. Сегодняшнее происшествие показало, что в лагере действуют тайные силы, которые он, тщеславный и самовлюбленный юнец, никогда не хотел принимать всерьез. Привыкший видеть в заключенных лишь безвольное стадо, он теперь смутно почувствовал, что совсем не так просто начать палить по этой массе из пулеметов. А кроме того… Рейнебот медленно прошелся по кабинету и задумчиво остановился перед картой. Цветные головки булавок что ни день перемещались все ближе к лагерю. Юноша озабоченно поджал губы. Дело табак, Адольф!.. На письменном столе стоял портрет в серебряной рамке. Самодовольно опустив углы рта, молодой комендант рассматривал изображенного на портрете мужчину — идола с зачесанной на лоб прядью волос. И вдруг Рейнебот щелкнул пальцем по подпертому усиками носу портрета.
— Так-то, Адольф! — презрительно заметил он.
Вейзанг доложил начальнику лагеря об исчезновении сорока шести заключенных. Швааль взволновался. Подперев кулаками бока, он простонал:
— Ну, конечно! От этого Клуттига только беспорядок в лагере!
Швааль не мог заняться длительными поисками: на веймарском вокзале уже стоял товарный поезд в ожидании первых эшелонов.
После вспышки раздражения Швааль стал удивительно молчалив. Задумчиво расхаживал он по кабинету. И вдруг остановился перед Вейзангом, который, развалясь в кресле у стола совещаний, озабоченным взглядом следил за своим хозяином.
— После нас придут большевики? — неожиданно спросил Швааль.
Вейзанг заморгал и проглотил слюну, словно ему задали вопрос на экзамене.
— Ясно. А кто же другой?
Швааль был явно огорчен. Он снова прошелся по кабинету, а затем, устремив указательный палец на растерявшегося Вейзанга, произнес:
— Одно известно твердо! На конференции министров иностранных дел союзников в Москве в сорок третьем году было постановлено предать суду военных преступников.
Швааль многозначительно постучал себя пальнем по груди.
— Вот так штука! — выпалил изумленный Вейзанг.
— Да, мой милый. Все не так просто решается, как хотелось бы Клуттигу. — Швааль горестно вздохнул. — Начать стрелять — это просто. Может быть, мне повезет и я проскочу. Может быть, отращу бороду и пойду в дровосеки где-нибудь в Баварии.
