Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник)
– Да ладно, чего там. Попаду и без ордена.
Господи, какие хорошие ребята были во взводе! У сержанта Яши Звонарева пропали без вести два старших брата, а скоро должны были призвать в армию младшего. Он переживал за него больше, чем за себя, прикидывал, закончится ли война через полгода или хотя бы через год. И с грустью поразмышляв, сообщал свое мнение, что через год война никак не кончится. Слишком далеко зашли фашисты.С немецкими танками мы столкнулись. Но в тот период (как я позже пойму) фрицы только готовились к главным ударам. Пока же наступали мы, хоть и с остановками. На наши позиции с ходу пошли штук двенадцать танков и несколько бронетранспортеров. Вряд ли бы мы выдержали такой удар, но за ночь подбросили батарею ЗИС-З, сильных противотанковых орудий конструктора Грабина.
Бой фактически шел между артиллерией и танками. Мы сидели в траншее и вертели головами, слушая, как летят снаряды. Особенно противно и нервозно выли противотанковые болванки, хотя для нас они были менее опасны и шли в сторону наступающих панцеров.
По нашим орудиям били осколочно-фугасными снарядами и 80-миллиметровыми минами. Тяжело пришлось батарее ЗИС-З. Если для приземистых «сорокапяток» и полковых трехдюймовок успели отрыть орудийные окопы, то массивные ЗИС-З стояли практически на открытом месте. Вырыли ямки с полметра, и вся защита.
Они нанесли немцам наибольший урон, но вскоре три из четырех пушек были разбиты. Творилось что-то невообразимое. Немцы набросали дымовых шашек и тащили в тыл под прикрытием серо-желтых клубов подбитые танки. Один танк взорвался, языки пламени виднелись сквозь дымовую завесу.
Взвод «сорокапяток», стоявший у нас за спинами, действовал как-то странно. Пушки сделали по нескольку выстрелов с близкого расстояния (по-моему, никого не подбили), и расчеты исчезли в норах. Возможно, в этом был смысл, потому что приблизившиеся два немецких Т-3 с усиленной броней открыли по орудийным окопам огонь из своих 7 5-миллиметровых пушек. Окопы и пушки, укрытые в них, за считаные минуты превратились в рыхлое месиво земли, торчавших железяк, сплющенных гильз.
Мой помкомвзвода Никита Пинчук не мог сидеть сложа руки и стрелял из противотанкового ружья. Толку от его стрельбы не было, но, спасибо саперам, накидали с вечера в снег тяжелых противотанковых «тарелок». Передний Т-3 наехал на мину. Ахнуло так, что заложило уши. Когда осела завеса снега и крошево земли, мы увидели, что у панцера оторвало левое ведущее колесо, измочалило гусеницу, а два листа брони выгнуло под прямым углом.
В подбитый танк летели пули из всех стволов. Второй Т-3 попятился и, вращая башней, повел беглый огонь по траншее из пушки и двух пулеметов. Он сумел загнать нас на дно траншей и собирался подцепить подбитый танк на буксир. Появился колесно-гусеничный транспортер и тоже добавил огня из пулеметов. Бежала немецкая пехота, и отсиживаться внизу становилось равносильно смерти.
Никита попал зажигательной пулей в узкий, похожий на свиное рыло, двигатель бронетранспортера. Пыхнул огонек, безобидный на вид, но немецкие механики сразу дали задний ход. Когда бронетранспортер исчезал в защитном дыму, огонь уже выбивался из-под радиатора.
Главную опасность для нас представляли оба танка. Подбитый и тот, который пытался его вытащить. Оба вели сильный огонь. Мы могли противопоставить им лишь два противотанковых ружья. Одно вскоре накрыло снарядом вместе с бронебойщиком. Кусок человеческого тела шлепнулся в трех метрах от меня.
Будь это в другой обстановке, я бы, наверное, ошарашенно уставился на оторванную человеческую голову вместе с плечом и рукой. Но в бою мозг работает по-другому. Танки были слишком близко от траншеи – в «мертвой зоне». Панцер, который пытался вытащить подбитого собрата, не доставал нас снарядами, они пролетали выше. Зато поврежденный Т-3 лупил по траншее довольно точно. Ходовая часть от взрыва опустилась, и пушка могла стрелять под отрицательным углом.
– Заткнуть ее! Спалить вместе с блядским экипажем! – Может, я это выкрикивал, а может, мысли просто проносились в голове.
Я приказал Никите отбежать в сторону и ударить из ПТР в борт недобитого Т-3. Посылать людей с гранатами на танки было бесполезно, их смели бы пулеметным огнем.
– Бутылки! Кидай гранаты и бутылки! – орал я.
Кто-то сгоряча метнул одну-другую противотанковые
гранаты. Они взорвались, не пролетев и четверти нужного расстояния. Я бросил бутылку с КС. Она разбилась, но лужица огня разгоралась метрах в пятнадцати от танка. Швыряли бутылки, «лимонки», бесполезные в данной ситуации РГ-42. Все это взрывалось и горело, усиливая дымовую завесу. Завада, стащив с себя телогрейку, метался, выбирая место попросторнее.
Рядом с ним свалился боец, раненный пулей в голову.
Завада метнул две бутылки с зажигательной смесью. Они тоже не долетели, но разлившаяся лужа огня подбиралась к подбитому танку. Взрывы «лимонок», очереди ручных пулеметов мешали подцепить Т-3 на буксир. Все же, потеряв двух ремонтников, немцы закрепили трос и уволокли машину прочь, и пока она не исчезла в дыму, маленький украинец посылал в танк пулю за пулей из противотанкового ружья.
Бой закончился. Немцы утащили свой недобитый Т-3, но перед позициями батальона остались догорать еще три танка и бронетранспортер, лежали трупы пехотинцев и танкистов в черных комбинезонах. Большие потери понесли и мы. Этот бой был самым тяжелым в первоначальный период моего пребывания на фронте.
Позже я получу назначение командовать взводом в штрафной роте, а там взводы насчитывали и 80, и 100 бойцов. Не уверен, справился бы я, не пройдя эти ожесточенные бои сорок третьего года. Я окончил полный курс военного училища, полтора года преподавал. Однако настоящую школу я прошел вместе со своим 1-м взводом, наступая и отбивая вражеские атаки. Все было совсем не так, как в учебниках. Постичь военную науку можно только в бою.
Эпицентр войны! Так иногда именовали этот период. Ох, и несладкое было времечко!Глава 4
Полк с короткими передышками вел наступательные бои примерно числа до десятого февраля. Нам хорошо помогали танки, прорывая оборону, прикрывая наступающие части. 25 января 1943 года был освобожден Воронеж, 16 февраля – Харьков. Но самым главным успехом, пусть и не нашего Воронежского фронта, было завершение битвы под Сталинградом.
Наверняка все оставшиеся в живых ветераны помнят праздничную атмосферу, царившую после разгрома немцев под Сталинградом. В плен попало 90 тысяч немцев (венгров, итальянцев, румын), в том числе 24 генерала во главе с фельдмаршалом Паулюсом. Трехдневный траур, объявленный в Германии, сообщения во всех газетах, торжественные сводки Информбюро с пробирающим до дрожи голосом Левитана.
Наш полк и дивизия не дошли до Харькова и остановились для пополнения и формировки недалеко от города Короча. В роте остались в строю примерно 40 человек, у меня во взводе 12 или 13, то есть одна треть.
Погибших офицеров в нашей роте не было (в соседних были убиты четыре командира взвода), но Иванцов и я получили ранения. Осколок мины размером с двухкопеечную монету попал мне в шею за ухом. В санбате осколок вытащили, а меня оставили на лечение.
Иванцов поймал несколько мелких осколков, а один, от танкового снаряда, словно ножом располосовал предплечье. Рана была довольно глубокая, но младший лейтенант пролежал в санбате всего ночь, а на следующий день отправился в роту. Даже поругался с врачом:
– Во взводах людей не осталось, а я вылеживаться буду. Если что, приду еще на перевязку. А вместо себя, вон, грамотея из Ташкента оставляю. Ему-то обязательно отдохнуть надо, аж целый месяц воевал.
Сказано было с таким пренебрежением, что я от злости не нашелся, что сразу ответить. Сгоряча попросил, чтобы отпустили и меня.
– Буду на перевязки приходить, – обещал я.
– Лейтенант, ты хоть не дури! – раздраженно ответил капитан-хирург. – В героев играют. Ты в башку железо поймал, и неизвестно, чем еще все кончится. Ты из Ташкента родом?
– Нет, из Заволжья. А в Ташкентском училище курсантов обучал.
– Тогда сам должен понимать. Отсыпайся как следует и на процедуры вовремя приходи.
Я и без хирурга знал, что раны в лицо или голову – штуки поганые. Случаются частые осложнения, даже заражение крови. А если мозг задело, выживешь или нет, только богу известно. Мой осколок вроде до мозга не достал, но чувствовал я себя неважно. Усилилась боль в ухе, она пульсировала, отдаваясь во всей голове.
Я решил, что Иванцов все же гадостный парень. Чего он из санбата убежал? В бой рвался? Так полк все равно в тылу стоит. Покажет Гладкову и подчиненным, что плевать ему на раны, и завалится в землянку спирт хлебать. Толку от него с поврежденной рукой все равно никакого. А у меня к ночи поднялась температура, раздуло лицо. Делали уколы, но они не помогали. Я не мог спать, и мне дважды вводили морфий. Собрались было переводить в госпиталь, так как требовалась операция. Потом операцию сделали на месте.
