Павел Ермаков - Все. что могли
— Определенно здешние.
— Ясное море, появись они на передовой, бои прекратились бы, всякий только на них бы и пялился.
— Ну, ты, жеребчик, не смущай девушек.
— Да они сами кого хошь в трепет бросят. Вон та особенно, я те дам…
— Которая?
— Ну, какая с краю.
Надя с Соней переглянулись и прыснули. Обе они были «с краю», шуточку эту слышали не раз. Что с них, мужиков, возьмешь, увидели молодых бабенок, кровь заиграла. Надя решительно повернула к ним, бросила руку под козырек.
— Подскажите, пожалуйста, как пройти в двенадцатую палату. И еще… где найти доктора… — она споткнулась на фамилии врача, от которого, писал Гудошников, зависело, куда его направят. Расстегнула полушубок, достала из гимнастерки письмо, глянула. — Доктор Вильегорский где может быть?
Самый шустрый и всезнающий петушком подскочил к Наде, раскосыми глазами стрельнув по ее петлицам с четырьмя старшинскими треугольниками, тоже козырнул и от виска по-шутовски протянул руку на входные двери.
— По коридору направо, там и предстанет перед вами доктор. Налево — нужная палата. Если не секрет, кого хотите повидать?
— Женихов своих, — сердито буркнула Соня, развела руки, показала, мол, с тем и прощевайте.
Открывая тяжелую дверь, девчата услыхали густой бас.
— Що ж ты, Грыцько, растерявся? Казав бы, бачьте, вот он я — жених, и женилка е…
— Не, с меня хватит, свой старшина допек. Эта, чую, по струнке ходить заставит, на шею сядет. Я сам желаю быть сверху.
Двусмысленность его понравилась. Бойцы ржали, перемывали косточки девчатам. Но Надя с Соней уже не слышали.
Первым, кого они встретили в затемненном коридоре госпиталя, неожиданно оказался именно Гудошников. Он был в полной военной справе.
— Яков Петрович, мы вас разыскиваем, а вы тут как тут, — обрадовалась Надя бодрому виду бойца. Ей в эту минуту отчетливо припомнилось, как его уносили с передовой, она с трудом верила тогда, что он выживет. — Требование привезли, чтобы вас направили обратно в снайперскую команду.
— Спасибо, родимые вы мои, — с губ его не сходила улыбка, от прищуренных глаз к вискам змеились морщинки. — Домой ведь меня отпустили, девочки. На три месяца, для поправки здоровья, — он обратился к Наде, как к своей напарнице по снайперской «работе», и как к фельдшеру. — Вылечили меня, да не совсем.
— Поправитесь, не тужите об этом. Соня, дай-ка сумочку. От нас гостинец детишкам отвезите.
Яков Петрович стал отказываться. Надя сама уложила в его вещевой мешок мясные консервы, черные сухари, кулек с пряниками — весь сухой паек, что получили они на сутки.
— Тороплюсь, как бы не опоздать. Сказали, машиной до станции подбросят, — поблагодарил он за гостинцы, быстро попрощался, обрадованный встречей и смущенный тем, что он уезжал домой, а они оставались тут и через несколько часов снова окажутся на фронте.
В гардеробной старенькая няня набросила им на плечи халаты, по-старушечьи сварливо подтолкнула:
— Ино, прошмыгнете. Ништо, ступайте.
По коридору, навстречу им, стремительно приближалась группа людей в белых халатах. Девчата прижались к стене. Шагавший первым, высокий, большеносый с лохматыми бровями, остановился перед ними, глянул сердито-удивленно.
— Кто такие, почему? Нынче не приемный день. Кто пропустил?
«Не прошмыгнули», — опасливо подумала Надя, торопливо начала объяснять, откуда они, зачем приехали.
— Продолжайте, — кивнул доктор своему окружению, заговорил с фронтовичками, попеременно глядя то на одну, то на другую. — Гудошников, снайпер? Осколком у него задето легкое. Вы, коллега, — рассыпал он перед Надей латинские термины, — знаете, время, спокойствие, улучшенное питание, чистый воздух излечат его. Сержант Кравцов? С ним — сложнее. Отняли ногу ниже колена. Едва предупредили распространение гангрены.
Соня ойкнула, прижала ладони к вискам.
— Невозможно его было сразу вызволить. Немцы сыпали минами, — пояснила Надя.
— Понятно, в бою — не на прогулке. К тому же, не все зависит от нас, медиков, — согласно подтвердил доктор. — Парень ударился в панику. Запсиховал. Человек вроде крепкий, а вот, поди ж ты. Поскольку вы здесь, разрешаю навестить. Ноги нет? Поставим на протез. Жизнь не кончается, нет, — щетинистые брови его сурово дернулись. — Так-то, девочки.
Смутился, скользнув взглядом по седым локонам Нади. Наверное, это и был Вильегорский, на которого надеялся Яков Петрович. Доктор каждой в отдельности церемонно поклонился и ушел.
В палате только две койки из четырех были заняты. Понятно, выписался народ. На ближней к двери лежал запеленатый в бинты боец. Он чуть шевельнулся, приоткрыл глаза на вошедших и сразу закрыл — пришли не к нему. В углу, закрывшись с головой, лежал другой.
— Петя! — звонко позвала Соня.
Однако лежавший не отозвался.
— Хорошенькое дело, — намеренно насмешливо вступилась Надя. — К нему гости, он ухом не ведет.
Соня села на табуретку, потянула одеяло. На подруг глянули холодные, словно незнакомые глаза. Но это был Петр Кравцов, осунувшийся, почерневший.
— Петя, тебе неловко из-за твоего письма? Соня ему не поверила, я тоже. Потому и приехали. Приветы тебе от ребят привезли, фронтовые новости.
— С тем и убирайтесь обратно. Знать не желаю. Не интересно мне.
— Врешь ты все, сержант Кравцов. Не знали бы мы тебя, может, и поверили бы, — все в том же насмешливом тоне продолжала Надя. — Ну, вы тут толкуйте, секретничайте, я пойду встречусь с красивенькой сестричкой, намну ей бока, чтобы не отбивала парня у фронтовички.
Переглянулась с Соней. Слабая, растерянная улыбка тронула бледные губы Кравцова.
— Дурной же ты, Петя, — мягко сказала Соня. — Кого надумал обманывать?
Надя обернулась от двери. Соня скинула шапку, склонилась к Петру. Пушистые волосы упали ему на лицо. Он припал к ним губами, что-то шептал. Собственно, идти Наде было некуда. Главное, нашла смешной предлог оставить ребят вдвоем. Врачебный обход, видимо, закончился, из палат появились «ходячие» раненые, потянулись к курилке.
— Надежда Михайловна, голубушка!
Удивительно знакомые и голос, и обращение. Ну, конечно, это военврач Зарецкий в госпитальной одежде. Байковая пижама свисала с узких плеч. Правый глаз, а с ним и полголовы были забинтованы.
— Рад видеть вас живой и здоровой. Впрочем, вы снова в фельдшерах и привезли кого-нибудь?
— Наоборот, Борис Львович, забрать хотела своего снайпера. Помните Гудошникова из нашего полка?
— Припоминаю, сибиряк, кажется. Агитировал, чтобы я отпустил вас в снайпера, — Зарецкий поправил сползающие очки.
— Домой на поправку едет.
— Присядем где-нибудь.
Они вышли в вестибюль, сели на жесткий деревянный диван, какие обычно стоят на вокзалах, и Зарецкий поведал, что случилось с ним. Его комиссовали подчистую. По зрению. Нелепое ранение доконало. Рядом взорвался снаряд. Отлетевший комок мерзлой глины ударил по глазу. За мгновение до взрыва Зарецкий снял запотевшие очки протереть. Иначе осколками стекла глаз изрубило бы. Знающий специалист обнадежил, зрение может восстановиться. Через неделю, самое большее, через две, Борис Львович уедет домой, в Москву. Его ждут в заводской медсанчасти, откуда он ушел в ополчение. Случится Надежде Михайловне заехать в Москву, вот адресок, домашний и заводской, рад будет ей. Понадобится работа, определит, с жильем тоже устроит. Им со старухой хватит одной комнаты, другую отдадут ей… Просил писать, с нетерпением будет ждать весточки с фронта. Очень жалел, что Надежда Михайловна перевелась из полка. Он добился бы, чтобы ее назначили вместо него, у нее бы пошло дело не хуже. Староват он тянуть полковую медслужбу. Ей в самый раз.
Он был самим собой, ее прежний начальник. О себе чуть-чуть, весь в заботе о других.
В вестибюль вбежал шофер почтовой машины, на которой девчата приехали сюда. Поторопил Надю — нельзя ему опаздывать, от начальства нагорит.
— Прощайте, Наденька, — Зарецкий по-отцовски обнял ее. — Перекрестил бы… вам ведь снова на войну. Но не верую.
Петра и Соню Надя застала в конце коридора, у окна. Те о чем-то оживленно разговаривали. Опираясь на костыли, Петр шагнул навстречу ей, взял ее руку в свою и молча поцеловал.
Когда уже тряслись в кузове почтовой полуторки, Соня сказала, дескать, договорились с Петром, удалось убедить его — пока это единственный выход, — он поедет к ее матери под Астрахань. Места там рыбные, прокормятся. Мужик он работящий, руки у него сноровистые. Его Ленинград освободят — будет видно, как поступить дальше. Пока он один на белом свете, если не считать ее, Соню Мальцеву.
«Как же не считать? Обязательно считать, не один он, а двое вас», — думала Надя, глядя в сияющие глаза подруги.
Почему-то в этот момент она вспомнила старшего лейтенанта-артиллериста. Вспомнила, и теплом окатило ее. Усмехнулась сама себе. Ишь ты, какая. Погладили, приласкали кисоньку, она и замурлыкала. Но не хотелось именно в эту минуту осуждать себя. Ведь что бы с нею ни случилось раньше, как бы ни истерзала, ни надругалась над нею война, что бы ни ожидало ее впереди, Надя чувствовала, как в ней пульсировали здоровые токи жизни, бродила кровь, кружила голову еще нерастраченная молодость.
