Генрих Гофман - Герои Таганрога
Василий вспомнил речь Димитрова на процессе по делу о поджоге рейхстага. Ведь он восхищался тогда этим мужественным человеком, который в окружении гитлеровцев, в самом сердце фашистской Германии не побоялся назвать себя коммунистом.
На допросе 24 мая Василий Афонов признался в антифашистской деятельности и взял на себя всю ответственность за организацию городского подпольного центра. В этот же день сознались и Вайс и Константин Афонов. Они тоже решили погибнуть с высоко поднятой головой. Капитан Брандт торжествовал. Он обещал сохранить им жизнь, если они назовут всех участников таганрогского подполья и если укажут, где хранится оружие. Но этого не случилось. И тогда возобновились изощренные пытки.
* * *Каждое утро возле ворот городской полиции собирались родственники подпольщиков. Часами выстаивали они под палящим солнцем, выжидая, пока надзиратели начнут принимать передачи для арестованных.
Общее горе еще больше сблизило людей. Поэтому когда в возвращенных полицейскими пустых кастрюльках, чугунках или мисках кто-нибудь обнаруживал записку из тюремных камер, ее читали все. Каждый надеялся услышать что-либо о близком или родном человеке.
Однажды и мать Николая Кузнецова обнаружила в грязной посуде маленький скомканный клочок бумаги. Дрожащими руками она развернула его. Ее тут же обступили плотным кольцом родители подпольщиков.
Записка Кузнецова переходила из рук в руки. Люди жадно вчитывались в неровные строки, написанные торопливым ученическим почерком:
«Дорогая мамочка, родные, близкие и друзья! Пишу вам из-за тюремной решетки. Арестовали нас с Юрием Пазоном 28 мая в четыре часа утра на море у мыса Вареновского. Третий товарищ погиб, убитый из пулемета.
Полиции известно, что мы с Юрием Пазоном спалили дотла немецкий вездеход с пшеницей, автомашину, убили изменника Родины, крали у немцев оружие, совершали диверсии, террор. За это нас повесят или, в лучшем случае, расстреляют. Гвардия погибает, но не сдается. Били, мучили. Ничего, им же будет хуже! Скоро наши будут в Таганроге. На той стороне о нас помнят и никогда не забудут...
Крепись, мама! Береги здоровье ради Светланы.
Привет родным, близким. Привет Зине — моему другу. Товарищи наши имена не забудут. Гордись, мама!»
Ни мать Кузнецова, ни другие родители подпольщиков не знали, что третьим товарищем, который отправился на советский берег с Пазоном и Кузнецовым, был Виталий Мирохин.
Два дня просидели они в ржавых котлах за металлургическим заводом, не решаясь вернуться домой. А на третий, дождавшись ночи, ребята выбрались из котла и пошли в сторону Бессергеновки. Не доходя до населенного пункта, они спустились в овраг, вышли к морю и по горло в воде тихо побрели по мелководью вдоль берега.
Впереди, совсем рядом дробно выстукивали пулеметы.
Трассирующие пули светлячками впивались во тьму. Хотелось бежать бегом. Но движения сковывали волны.
Рассвет застал их всего в одном километре от передовых частей Советской Армии. Гитлеровцы обнаружили смельчаков. Пулеметная очередь просвистела над головами. Небольшие фонтанчики вздыбились вокруг.
Мирохин вскрикнул и ушел под воду.
Вступать в неравную перестрелку было бессмысленно. На открытой воде ребята являлись отличной мишенью. Кузнецов и Пазон подняли руки и устало потащились к берегу. Пазон незаметно выбросил пистолет. У Кузнецова оружия не было. На берегу их окружили гитлеровцы, а к вечеру доставили в городскую полицию.
Кузнецов и Пазон так и не узнали, что, подняв руки, отвлекли внимание немцев и этим спасли Мирохина, который всего лишь нырнул и отплыл в сторону. А когда поднялось солнце, он уже обнимал бойцов Советской Армии.
* * *С тех пор как Анатолий Мещерин попал в полицию, Нонна Трофимова не могла успокоиться. Ее очень взволновали и испугали аресты Василия и Константина Афоновых, Вайса и других подпольщиков. Но Анатолий Мещерин стал для нее с некоторых пор не только школьным товарищем, не только другом по общей борьбе — она полюбила его.
Матери больше нравился Коля Кузнецов. Нонна как-то даже поспорила с нею.
— Толя, конечно, красивей, — улыбнувшись, сказала Лидия Владимировна. — А Коля хоть молчалив и, может быть, не так начитан, но я чувствую, что он сделал бы для тебя самое невозможное. Ты никогда не замечала, какие у него преданные глаза?
Да, Нонна, конечно, видела это, но, как говорится, сердцу не прикажешь, Нонна промолчала, и на том их разговор с матерью закончился.
Но когда начались аресты подпольщиков, Лидия Владимировна заметила какую-то непонятную ей грусть в глазах дочери.
— Что с тобой, девочка? — спросила она однажды вечером.
— Ничего, просто устала сегодня.
— Почему не видно твоих друзей?
Нонна пристально посмотрела на мать.
«Сказать или промолчать? Нет, пусть пока ничего не знает».
Только сегодня днем Нонна повстречала на улице мать Николая Кузнецова, и та сообщила ей об аресте сына. Весь вечер Нонна думала о своих друзьях.
Ей очень хотелось поделиться с матерью своим горем и страхами, но она промолчала,
Анатолий Мещерин не выдержал испытания. Когда следователь ударил его железной линейкой по голове, он закричал от боли и стал называть имена товарищей. Первой он выдал Нонну Трофимову.
Это случилось утром 28 мая. А днем Стоянов сам отправился в немецкую воинскую часть, где работала Нонна, и прямо оттуда увел девушку в полицию.
На первом допросе Нонна Трофимова отрицала все. Ночью ее поместили в общую женскую камеру.
На другой день капитан Брандт узнал об аресте Нонны. И он и другие офицеры германской тайной полиции, знакомые с ней, не могли поверить, что такая интеллигентная, мягкая и застенчивая с виду девушка была связана с подпольной организацией.
Брандт потребовал от Стоянова веских доказательств. Он и в мыслях не допускал, что его, старого, опытного гестаповца, водила за нос обыкновенная русская девчонка.
Для большей убедительности Стоянов распорядился выбить показания у Николая Кузнецова, на которого тоже ссылался Мещерин. Николая привязали к столбу и секли жгутами из телефонного провода. Он молчал. Тогда его подвесили за ноги на двух крючьях, вделанных в стену, и стали резать на спине ремни, разбили голову железной линейкой, но, почти теряя сознание, он настойчиво продолжал твердить:
— Нонна Трофимова мой школьный товарищ. Она ничего не знала о нашей деятельности.
Брандт только ухмылялся, выслушивая очередной доклад Стоянова. Он уже беседовал с матерью Нонны, которая приходила в полицию просить за дочь. Она уверяла, что Нонна не интересовалась политикой и не могла принимать участия в борьбе против немцев. Вилли Брандт и сам думал так же. Вспоминая вечера, проведенные у Трофимовых, разговоры с Нонной о музыке и литературе, о прелестях немецкого языка, он в душе посмеивался над подозрениями Стоянова. Но, не веря в виновность девушки, он решил сам побеседовать с ней, прежде чем освободить ее. Ему хотелось продемонстрировать перед Нонной справедливость и объективность германских властей.
Брандт допрашивал Нонну в присутствии Стоянова в просторном кабинете начальника русской вспомогательной полиции. Он ни разу не повысил голос. Она вежливо отвечала на его вопросы, переходя иногда на немецкий язык.
Нонна, казалось, была искренне удивлена своим арестом и клялась, что никогда и ничего не слышала о подполье.
Вилли Брандт уже готов был принести извинения за допущенную ошибку, когда Стоянов попросил у него разрешения пригласить на очную ставку заключенного Мещерина. Не задумываясь, капитан согласно кивнул головой. Он хотел сам услышать показания этого парня.
Вскоре Мещерина ввели в комнату. Он был измучен: весь в синяках, лицо опухло, голова рассечена. Нонна едва удержалась, чтобы не вскочить со стула и броситься к нему навстречу.
— Вы знаете этого человека? — спросил у нее Брандт.
— Да! Мы вместе учились в школе.
— Ты тоже ее знаешь?
Мещерин потупил взор.
— Она состояла в вашей банде?
Мещерин молчал.
— Отвечай! Она была в вашей банде? — Брандт повысил голос.
Молчание.
Волоча ногу, Стоянов подошел к Мещерину и с силой ударил его по плечу толстой палкой, с которой никогда не разлучался.
— Да, да! Она участвовала! Она доставала чистые бланки и документы, добывала важные сведения, — торопливо проговорил Мещерин. — Нонна, прости! Посмотри, что они со мной сделали. — Анатолий рванул на груди рубашку и показал исполосованное рубцами тело. — Отпираться не надо. Они и тебя не пощадят... Скажи им все, Нонна. Они замучают тебя. Они тебя убьют.
На какую-то долю секунды Нонне показалось, что она теряет сознание. Все это было как во сне: непроницаемое лицо Брандта, Стоянов со своей палкой, исполосованное страшными рубцами тело Анатолия, его полубезумный взгляд. И, почти не помня себя, Нонна закричала:
