Рикардо Фернандес де ла Регера - Ложись
— Давай, давай, не тяни.
— Я и говорю ей: «Ладно». И ложусь с ней, вроде как муж.
Потом все взгрустнули. Родной дом далеко, воевать надоело до ужаса, много друзей погибло.
Из задумчивости их вывел Хинольо, задав, как всегда, один из своих странных вопросов.
— Послушай, Рока, как нужно сказать, слуга господень или служака господень?
— Слуга.
— Слуга? Но у меня было изображение покровителя нашей деревни и…
— Слуга, слуга, дружище, не будь таким упрямым, — вмешался Прадо.
— Слуга? Может быть, потому, что родился от прислуги.
Все покатились со смеху.
— Ну и осел же ты, Хинольо! — воскликнул Карлос.
— Не болтай-ка чего не надо, — с достоинством возразил Хинольо.
Глава двадцать шестая
Внезапно Аугусто останавливается, замолкает и смотрит на этого человека. Это уже не в первый раз. Кто он? Гусман видит, как он кричит, кидается из стороны в сторону, ругается на чем свет стоит, оскорбляет солдат, таскающих ящики со снаряжением. Те слушаются неохотно, и у него появляется желание наброситься на них с кулаками. «Если ты так торопишься, таскай сам». Чтобы показать пример, он принялся за работу. Однако его пример не произвел впечатления. Наконец машина нагружена. Еще не остыв и бормоча под нос проклятия, уставший и потный капрал направился к кабине. Но кабина занята двумя больными. Выругался, забрался в кузов и дал приказ двигаться.
Рядом с ним Эспиналь. Он ласково трогает Аугусто за плечо.
— Ладно, дружище.
И тогда, успокоившись, он думает об этом грубияне, который чертыхался несколько минут назад. «Жалкий тип, жалкий. Неужели это я?»
Ночь великолепна. Прояснилось. Небо безоблачное. Луны нет, но поразительно много звезд. Аугусто отыскал Полярную. Когда он смотрит на нее, его всегда охватывает тоска по дому. Полярная звезда показывает север, там его очаг.
Очень холодно. Но пока это приятно. Мороз освежает потное лицо и успокаивает.
Аугусто улыбнулся. Вспомнил Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть. Пуля, которую тот получил в боях под Эль Педрегалем, задела легкое. Несколько месяцев Сан-Сисебуто пробыл в госпитале и только что вернулся в роту. Он по-прежнему не любит работать, по-прежнему, несмотря ни на что, всегда в хорошем настроении.
Аугусто часто отчитывает его.
— Эй, Сан-Сисебуто, таких лодырей, как ты, свет не видывал!
— Знаете что, капрал, я не трактор. А эти ящики порядком тяжелы.
— Ты так думаешь? — Аугусто хватает ящик. — А ну давай, хватит бездельничать!
Тогда Сан-Сисебуто Шестьдесят Шесть, чтобы умиротворить Гусмана, прибегает к одной из своих тирад. Он обогатил лексику, пока лежал в госпитале. С забавной торжественностью он поднимает приплюснутый, словно утиный клюв, указательный палец и глядит на Аугусто своими хитренькими глазками.
— Послушайте-ка, капрал. Вы дядюшка терапевтический всегда и во веки веков никогда и ни за что на свете не показывали, что стипендия и патология фантомины слова…
— Хватит трепаться, принимайся за работу! И не обращайся ко мне на «вы», я этого не люблю! — перебил его Аугусто.
— Слушаюсь, ваша милость! — Он отдал честь, вывернув руку, грохнул своими огромными сапожищами и вытянулся по стойке смирно.
Прежде чем выехать на главное шоссе, они пересекли рощу черных тополей. Там в ожидании машин солдаты жгли костры. Аугусто увидел лица своих товарищей, освещенные медно-красными отблесками огня. Искры летели вверх, словно поднятые ураганом. За ними взмывало пламя — красное, голубое, золотистое, громко трещали зеленые ветви, которые беспрерывно подбрасывали в огонь.
Выехали на шоссе. Вдали шли колонны машин с зажженными фарами. В темноте казалось, что они стоят на месте. Словно гигантские трансатлантические лайнеры, поставленные на якорь в бесконечности моря и ночи.
В пять утра, после трудного шестичасового пути, закоченевшие от холода, прибыли на фронт под Теруэлем. Рока, Аугусто и Эспиналь развели костер у дороги. Улеглись спать. Их разбудил грохот взрывов. Вскочили испуганные. Было уже светло.
— Что случилось?
— Самолеты!
Бегом кинулись к ближайшим кустам. Две эскадрильи с небольшой высоты били по ним из пулеметов. Зенитки отвечали редко, осторожно. Появился истребитель националистов. Послышались радостные крики. Снова вскочили, чтобы поглядеть бой. Машины делали большие круги, преследовали друг друга, тарахтели пулеметы. Один из истребителей упал, объятый пламенем. Остальные самолеты врага поспешно скрылись.
Рока и Аугусто с трудом пробирались по шоссе сквозь густую толпу солдат. Дивизия сконцентрировалась на небольшом участке. Недавно рассвело, но уже ослепительно сияло солнце. В воздухе пахло сыростью, людским и конским потом, землей. Мулы, минометы, пушки, полуторки, болтающие и смеющиеся солдаты, лошадиное ржание, слова команды. Безостановочно двигались колонны всех родов войск. Батальон Аугусто сразу же вышел на позиции.
И началось мотание по окопам, которые словно клещами сжимали Теруэль. Сперва они оказались в Ла Муэле. Аугусто и солдаты из его кухонного расчета принялись рыть траншею и землянку. Ночью на их место пришли другие. Два дня они провели на новой позиции. Потом два или три дня еще на одной, и так еще долго скитались с места на место. Больше они уже не делали глупостей и не рыли ни окопов, ни землянок. Спали прямо под открытым небом, у костра.
Борьба за Теруэль была долгой и кровавой. Самолеты непрерывно бомбили оборонительные сооружения противника. По хорошо укрепленным позициям без устали била артиллерия. Над городом вздымались гигантские столбы дыма и пыли. В воздухе стоял густой черный туман. Эскадрильи истребителей, сменяя друг друга, целый день поливали пулеметным огнем позиции врага. В окопах только и было разговору, что о майоре Морато и капитане Атилано. Имя последнего произносили почти с суеверным восхищением. Вездесущность Атилано казалась сверхъестественной. Если верить солдатам, он командовал всей артиллерией фронта и каждой батареей в отдельности. Едва на каком-нибудь участке огромного фронта рвался снаряд, солдаты восклицали: «Опять эта сволочь Атилано здесь!»
Получали довольствие на походном интендантском складе, но так как со снабжением дела обстояли неважно — не хватало вина, а нередко растительного масла и картошки, — то каптерам почти ежедневно приходилось отправляться в тыловые деревни: Монреаль, Вильяфранко дель Кампо, Селью… Иногда, чтобы купить фруктов, овощей и других продуктов, которых не поставляло интендантство, их посылали в Дароку и Калатаюд.
В тыловые деревни ехали через Сан-Блас. Дальше шоссе было перерезано. Поэтому, свернув с него, поднимались по крутой дороге, петлявшей по склону и, пробравшись по лабиринту проселков, прихотливо извивавшихся среди возделанных земель, попадали на дорогу, накатанную машинами прямо по полю. Крутой подъем у Сан-Бласа машины преодолевали очень медленно, на первой скорости, то и дело останавливаясь. Несколько батарей противника непрерывно били по машинам. Обстрел начинался уже на шоссе, но особенно яростным становился на этом чертовом откосе. Весь этот участок и значительная часть плоской вершины холма были изрыты воронками. Когда-то Аугусто читал, что воронки — самое надежное место для укрытия, потому что по теории вероятности вторично снаряд не может угодить в то же место. Но здесь эта теория легко опровергалась. Снаряды по нескольку раз ложились в одно и то же место. Почти ежедневно под ураганным обстрелом они проезжали этот участок, едва не умирая от страха. Именно в минуты отчаяния, когда не оставалось ничего другого, как, съежившись на дне машины, ожидать своей судьбы, Аугусто вспоминал утверждение неизвестного автора. Он смотрел, как гигантские взрывы мгновенно образуют из старых воронок глубокие колодцы, и у него еще хватало сил улыбаться: «Каких только глупостей не напишут!»
В общем-то артиллерия не проявляла большой активности, но бывали ужасные дни. И тогда, охваченные ужасом, они издали смотрели в сторону Сан-Бласа, почти совсем скрытого занавесом из земли и дыма. Чтобы приостановить движение машин, артиллерия била непрерывным огнем.
В такие дни мало кто рисковал пускаться в дорогу. «Вот увидите, — озабоченно говорили каптеры, — хватим мы хлопот с таким снабжением. Они нас просто перебьют». И действительно, как назло, на походных продуктовых складах ничего не было.
Иногда Аугусто вспоминает тот день. Самый страшный день, какой ему довелось пережить до того, как их перебросили на эту негостеприимную равнину у Кампильо.
Около семи вскочили: противник начал артиллерийский обстрел, продолжавшийся полчаса. В результате — двое раненых. Немного позже последовал интенсивный ружейный огонь. Через несколько минут он прекратился, но на фронте было как-то неспокойно.
