Георгий Брянцев - Это было в Праге
— Штурмбаннфюрер Зейдлиц и следователь Крузе.
— Что они сейчас делают?
— Спят.
— Собаки есть?
Да, есть: две овчарки — Форвард и Рекс. Но они без команды не подают голоса. Знают ли они его? Конечно, знают.
— Я вижу, ты любишь жизнь, — сказал Мрачек. — Жизнь хорошая штука и дается человеку только один раз. И часто случается, что продление ее зависит от самого человека. Очень часто так случается… Ты понимаешь это? А теперь я попрошу, чтобы ты отвел нас туда, где играют в карты твои товарищи, и чтобы ты приласкал собак. Вот и все, что от тебя требуется. Сознайся, это не слишком большая цена за продление жизни. Ну, как ты смотришь на это?
Немец молчал и только водил глазами. На острове четко постукивал электродвижок.
Глушанин легонько ткнул гитлеровца под ложечку.
Отдышавшись, немец шепотком сказал:
— Пойдемте.
Его подняли на ноги, подхватили под руки и повели.
— Рекс, Форвард, спокойно! — не совсем твердым голосом крикнул немец, когда дорогу к дому преградили им две рослые овчарки. — Спокойно!.. Спокойно!.. Фу!.. Фу!
Собаки, чуя недоброе, вели себя настороженно. Они поочередно обнюхивали всех, но не вернулись на свои места, а отошли в сторонку, сели и замерли в неподвижных позах.
Немец, не говоря ни слова, показал на открытую дверь дома, а потом на окно, завешенное изнутри.
Связанного немца отвели за угол и положили на землю, засунули в рот кляп. Одного из партизан Мрачек оставил при нем. Остальным приказал:
— Трое со мной, двое здесь! Разведайте, как можно перебраться на соседний остров. Живыми возьмем тех двоих и этого, — он кивнул в сторону связанного немца. — Обследованием острова займемся позже. Теперь за мной!
Мрачек взял в каждую руку по пистолету и шагнул в открытую дверь. Из прихожей ясно был слышен беспорядочный шум голосов. За Мрачеком следовали Глушанин и Морава. Перед закрытой дверью Мрачек остановился и перевел дыхание. Досадно! Как будто и не бегал много и тяжестей не ворочал, а только рванул немца на себя, да и то это было минут десять назад, а дыхание спирало, сердце рвалось из груди. Вот так же, как в те минуты, на дрезденском вокзале, когда он оказался в темном товарном вагоне.
«Их четверо, нас трое, — высчитывал он. — Но у нас то преимущество, что мы нападаем». И он шепнул Мораве:
— Открывай настежь!
Морава дернул дверь на себя, и Мрачек шагнул в освещенную комнату.
— Хенде хох! Штиль гештанден![2]
Один из немцев тасовал колоду карт, второй наливал пиво. Белая пена вываливалась через край эмалированной кружки. В углу, на тумбочке, гудел своими лопастями электрический вентилятор и лохматил волосы немца, который сидел к нему спиной.
Эсэсовцы дружно задрали руки вверх. Вошли Глушанин и Морава.
Пока партизаны осматривали остальные две комнаты, пока снимали оружие с убитых эсэсовцев, пока разбивали радиоаппаратуру, за стенами дома поднялась возня. Глушанин первый услышал шум и бросился к выходу.
Метрах в семи от порога, раскинув руки, неподвижно лежал человек, а подле него на песке катались три человеческих тела, тесно сплетясь и словно связанные друг с другом. Один из борющихся резко выделялся в темноте — он был в ночном белье.
Вначале Глушанин ничего не мог понять, а когда подбежал ближе, борьба уже окончилась. Человек в белье хрипел, теряя последние силы, двое партизан вязали его ноги шнуром.
— Боров проклятый! — выдохнул один из партизан, вставая с земли и утирая рукавом пот. — Вот же орясина, еле-еле свалили.
Все разъяснилось. Двое партизан по собственной инициативе перебрались в весельной лодке на соседний остров и захватили спящими Зейдлица и Крузе. Заткнули им глотки, связали руки и оттащили в лодку. На первом острове гестаповцы понемногу пришли в себя и, видя, что против них тоже только двое, решили сопротивляться. Зейдлиц, рослый, здоровый, освободился от кляпа, что-то сказал по-немецки своему соплеменнику и сильно ударил ногой в живот партизана, который шел сзади. Партизан, корчась, упал на землю. Второй не растерялся: ударом автомата сбил с ног Крузе и бросился вслед Зендлицу, — тот бежал к дому, рассчитывая на помощь солдат. Партизан повис на плечах Зейдлица, но никак не мог его свалить. Только вместе с подоспевшим товарищем они опрокинули гестаповца на землю.
Рассказывая все это, партизан тяжело дышал, поохивал и хватался за живот. «Хорошо, что так кончилось», — подумал Глушанин, наклоняясь над неподвижно распростертым Крузе.
— Жив, отойдет, — сказал он, осмотрев немца.
— Товарищ комиссар, — доложил партизан, — на том острове у них целые вороха бумаг.
— Хорошо, — сказал Глушанин.
Из дома вышли Мрачек и Морава.
— Что случилось? — спросил Мрачек.
Глушанин доложил.
Мрачек промолчал.
Начали обход острова. В большом подвале под домом партизаны обнаружили штабель из человеческих трупов. Тела убитых были сложены аккуратными, плотными рядами, осыпаны гашеной известью и залиты карболовой кислотой. Подсчитывать трупы не было времени, да и не имело смысла.
На соседнем острове, в доме, где жили Зейдлиц и следователь, партизаны разобрали архив и захватили с собой папки с документами, фотоснимками с протоколами допросов. Одна из комнат дома до потолка была забита одеждой и обувью. Из сейфов извлекли портсигары, часы, запонки, заколки, брошки. Двух овчарок втащили в дом и посадили на привязь.
В первый рейс катер отвез на берег трофеи.
Потом на него погрузили пленных гестаповцев: Зейдлица, Крузе и солдата. Но едва катер дошел до середины острова, солдат внезапно ударил головой сидящего с ним рядом партизана, перевалился через борт и скрылся под водой.
Мрачек резко повернул руль. Все случилось в какие-нибудь секунды, партизаны и за пистолеты не успели схватиться.
Катер, бороздя воду, ходил по кругу.
— Сбавь ход, — приказал Мрачек мотористу.
Немец не показывался на поверхности.
«Классный пловец, — подумал Мрачек. — Со связанными руками — и так долго держится под водой. Если только уже не пошел ко дну».
Наконец голова эсэсовца вынырнула из воды метрах в тридцати от катера.
— Вон!.. Вон!
— Вынырнул!
Мрачек перевел катер на прямую. Уже было слышно, как немец шумно вбирает и выдыхает воздух, уплывая в глубь озера. Катер мчался прямо на него. Но когда расстояние между ними уменьшилось метров до восьми, гестаповец снова скрылся под водой.
Он проделал это три раза.
Тогда Мрачек вынул из кобуры кольт и, сказав:
— Сам виноват! — выстрелил. Это был первый выстрел за все время операции.
Через полчаса автомашина с надписью «Била Лабуть» мчалась в ночной темноте к лесам Брдо.
Глава пятнадцатая
По ходу беседы Обермейера с Мрачеком Блажек мог заключить, что его кандидатура одобрена. Иначе Обермейер не стал бы раскрывать перед ними цель своей игры с лондонскими посланцами. А уж если это так, то, значит, дело приняло нужный оборот.
Не дешево обошлась Блажеку вся эта история. Кажется, впервые за годы своей сознательной жизни Блажек на целые сутки утратил обычное спокойствие и пережил все, что испытывает человек, у которого земля уходит из-под ног.
Началось со вчерашнего вечера. Блажек уже готовился уходить со службы, когда задребезжал телефонный звонок. Он поднял трубку и услышал голос Обермейера. «Нашли человека?» — интересовался гауптштурмфюрер. Блажек ответил утвердительно. Обермейер спросил: «Когда вы покажете его мне?» Блажек сказал, что завтра. Обермейер задал третий и последний вопрос: «Как его фамилия?» И Блажек назвал: «Иржи Мрачек».
И тут почувствовал, что сделал рискованный шаг. Хоть подполковник и не проходил по разыскным учетам как бежавший из лагеря, но где-то в делах гестапо непременно должен быть зафиксирован его арест в тридцать девятом году. Подполковник содержался под стражей и подвергался допросам в гестапо. Может быть, сохранились протоколы допросов, переписка, данные проверки, — Мрачек прошел по всем внутренним учетам. Обермейеру только стоит поднять трубку, сказать два слова, и гестапо выложит перед ним все эти данные. А может быть, они уже лежат на его столе.
Всю ночь Блажек не мог сомкнуть глаз. Мозг его работал как-то выборочно, бессистемно. То рисовались Блажеку картины неизбежного провала, то он отыскивал выход из создавшегося положения, то пытался преуменьшить опасность, то, наоборот, преувеличивал ее.
Лишь под утро он взял себя в руки и спокойно стал раздумывать над тем, как предотвратить катастрофу.
В тумане этих раздумий появился какой-то просвет. Маленький просвет, жалкий, но, кажется, реальный. Если Обермейер уже знает, кто такой Мрачек, то он, Блажек, скажет, что Обермейер неправильно расслышал фамилию: речь, мол, идет не о Мрачеке, а о Грачеке. Но действительный Грачек, которого Блажек знал очень поверхностно, ни с какой стороны не подходит для выполнения задуманного Обермейером плана. Грачек, тоже носивший имя Иржи, был служащим банка. Когда-то Блажек допрашивал его по долгу службы, а сейчас совсем потерял из виду.
