Валентин Варенников - Неповторимое. Книга 4
Президент — военный человек и он четко и ясно представлял себе возможный наихудший вариант развития событий и высказал открыто это Огаркову.
Но Николай Васильевич «не сдавался» и тоже, как и в разговоре с министром обороны и начальником Генштаба, старался показать, что все это, несомненно, мы учитываем. Однако сегодня ситуация значительно изменилась даже в сравнении с недалеким прошлым, и она вселяет оптимизм. Особо зримые изменения произошли в укреплении системы ПВО и ВВС. В этом отношении сделано действительно многое. И как только два зенитно-ракетных полка дальнего действия системы ПВО будут поставлены на боевое дежурство — возможности противовоздушной обороны страны сразу же кардинально изменятся. «Цель нашего приезда и состоит в том, чтобы эти новые возможности максимально задействовать, а боеготовность и боеспособность армии Сирии максимально повысить», — заявил Огарков.
Президент, приветствуя это, сказал, что он даст все необходимые распоряжения, чтобы нашей группе была представлена возможность всесторонне изучить состояние дел в Вооруженных Силах.
Руководители беседовали, а мы делали в своих блокнотах пометки, не забывая наблюдать за происходящим. Я, например, позволил себе хорошо рассмотреть Асада. Это был высокий, хорошо сложенный, подтянутый человек. Величественное благородное лицо, высокий, немного шишковатый лоб, большие умные глаза, неторопливые, но выразительные жесты. Держится уверенно и чувствует себя твердо.
Правда, некоторые считают, что Асад излишне суров, что он поощряет жесткие действия общинных и религиозных судов в отношении аморальных поступков. Например, в отношении лиц, совершивших кражу, насилие, бандитское нападение и т. п. К этим преступникам принималась одна мера наказания — лишение жизни через повешение. Лично я полагаю, что это хоть и суровая мера, но она быстро очищает общество от мрази.
Как-то уже в ходе нашей работы, когда мы ехали по делам с генерал-лейтенантом Али — первым заместителем начальника Генштаба (он был постоянно со мной, неплохо говорил по-русски), я задал ему вопрос:
— Скажите, почему у вас многие частные магазины — без продавцов? Я наблюдаю, что магазины выставляют даже свой товар на тротуар, а хозяина нет.
— Хозяин есть. Может быть, он сейчас у себя дома, наверху. Если кто-то что-то хочет купить, то надо подергать за шнур и колокольчик вызовет хозяина.
— Никакого ущерба нет от того, что хозяин оставляет магазин?
— Нет, конечно. Он даже может уйти к соседу или куда-то по делам, а магазин не просто бросить открытым, но многое вынести с прилавками вместе на тротуар. У нас воровства вообще нет. За воровство, изнасилование и подобное общинные суды (а в Дамаске они в каждом районе) приговаривают совершившего преступление только к высшей мере наказания — казнь через повешение. Давайте поедем к месту казни — может, кто-то висит и сегодня.
Не спрашивая моего согласия, он дал команду водителю и мы отправились к этому месту. Оказывается, под мостом, расположенным в центре города, установлены виселицы и казнь вершится как обыденное дело. Даже без стечения большого количества людей. Наверное, на мое счастье, никто под мостом не висел. Я просто не нашел бы что сказать по этому поводу. Однако генерал продолжал повышать мои знания в этой области. Проезжая в центре города одно видное здание, он сказал:
— Это центральный банк. Не так давно директора этого банка уличили в хищении 70 тысяч долларов. Судили и повесили, но не под мостом. Соорудили виселицу прямо перед банком и повесили. Неделю висел. Сотрудники обозревали своего бывшего начальника. Не нужна никакая агитация по поводу недопущения воровства.
Я не вправе давать какие-то оценки всему этому. Тем более преступление налицо. Однако чувствую, что сам факт прилюдной казни и тем более демонстрация повешенного в течение многих дней не очень согласуется с принятыми международными канонами.
Но международные каноны не могут быть стандартом для всех народов. А вы посмотрите, какой уровень преступности в передовых странах мира, и сравните его с нашими показателями. Их вообще нельзя сравнивать. Но зато в этих странах не казнят при народе или казнь вообще не предусмотрена. На мой взгляд, одобряя гуманность в принципе, надо оценивать ее, исходя из интересов человечества, его будущего, а не только сегодняшнего дня и интересов одного конкретного Рафика или Иванова. Если мы даем слабину, то позволяем развиваться гниению здорового тела. Но если мы с корнем уничтожаем все гниение— обеспечиваем здоровую жизнь всему организму, хотя и остается шрам.
Вот такой был удивительный разговор.
Наша группа остановилась в одном из домов в центре города. Вверху место для отдыха, внизу — гостиная, место для ведения деловых разговоров, здесь же была устроена для нас столовая. Кроме нашей группы в доме больше никто не проживал, если не считать охраны и, очевидно, части обслуги.
Первая ночь в Дамаске принесла всем, кто был там впервые, интересный сюрприз. Под утро (ориентировочно в 4.20), когда солнце только-только собиралось нарушить сон спящего города и осветить темное небо, вдруг почти одновременно заговорили множество мечетей. Муллы через мощные динамики обращались к жителям столицы, призывая их к молитве во имя Аллаха. Это было так неожиданно, так громко и так эффектно, что я быстро поднялся с кровати, не понимая, что же происходит, подошел к окну и открыл его. Голоса сотен мулл с новой силой ворвались в комнату. Я стоял как завороженный, глядя на хорошо освещенный даже в эту раннюю пору город. Красивые, с подсветкой высокие минареты при мечетях, как ракеты, стояли по всему городу, подпирая темно-синее небо с еще не погасшими огромными и яркими звездами. Какой сказочный мир! В итоге-то я понял, что происходит, но зато какой картиной удалось полюбоваться!
Минут через двадцать все муллы успокоились. Но город уже зашевелился. Чувствуется, что он уже бодрствует, дышит полной грудью. Конечно, до подъема я уже не спал. Начал еще и еще раз перебирать в памяти свои сведения о исламе. «Еще раз» потому, что в него я немного был посвящен, когда в юности жил на Северном Кавказе. Затем понадобилось обогатить свои знания в этой области, когда после войны командовал полком, дивизией и военным округом — ведь в подчинении много было и верующих в ислам. Наконец, сейчас в Генштабе: перед вводом войск в Афганистан — знание ислама было одним из важнейших факторов. И вот сейчас, приехав в страну, где почти все поклоняются исламу, надо было быть на высоте.
Кроме того, что ислам возник в Аравии и его основателем был Мухаммед, а источником власти Мухаммеда был Аллах, который наделил своего посланника абсолютной религиозной прерогативой, надо, конечно, знать и другие принципиальные основы, на темы которых обычно возникают разговоры во встречах. Для меня было очень важно (да и для любого), что ислам, помимо Мухаммеда, признает высшими из категории посланников Бога (или расуль) такие фигуры, как Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иисус Христос.
Я знал, что в основу ислама положены пять положений, которые должны выполняться при всех условиях. Это произнесение молитвы (шахада) должно делаться вслух, богослужение (намаз) должно быть пятикратным в день, соблюдение поста в месяц рамадан, проявление благотворительности или подача милостыни, паломничество в священный город Мекку.
Понятно и появление в исламе, кроме ортодоксального суннизма, другой параллельной ветви — шиизма. Даже понятно и зарождение в последнем (т. е. у шиитов) различных сект, в том числе исламистов (кстати, в Афганистане среди них у меня было много друзей). Но вот почему ислам делит всех людей на «правоверных» (т. е. мусульман) и на «неверных» (т. е. всех остальных), это усвоить не мог. Так же, как и «джихад» или «войну за веру», так сказать, «священную войну». На эту тему у нас было много бесед, в том числе со «специалистами» (т. е. мусульманами), но ясности в этом вопросе нет по-прежнему. И, видно, не будет потому, что в основе каждой религии лежит добро, справедливость, равенство, братство, а не вражда и война. Но беда в том, что во все времена власти и отдельные служители культа нарушали эти каноны, разжигали религиозные войны.
Утром собравшись на завтрак за общим столом, мы обменивались впечатлениями. В центре разговоров оказывалась деятельность столичных мулл. С нами постоянно был генерал от сирийского генштаба, который следил за протоколом и выполнением намеченных дополнительных мероприятий. Он тоже завтракал с нами, и мы старались использовать его присутствие для выяснения некоторых обстоятельств. Кое-кто шутил. Например, говорил, что если бы военные вот так работали, как муллы, — у нас бы не было проблем. Генерал, улыбаясь, говорил, что мы не должны особенно обольщаться работой мулл. После нашего напора — что же он, генерал, имеет в виду? — генштабист просветил нас:
