Сергей Лойко - Аэропорт
Ника вспомнила, как чуть не бросилась ему на шею, когда он вошел в зал прощаний в крематории. Высокий, красивый, молодой и такой... знакомый.
— Как ты... Простите, как вы... — запнулась она, не зная, как это сказать.
— Похож на отца?
— Да, именно. Удивительно похожи.
— Вы были знакомы с моим отцом? — Арсений улыбнулся ей такой знакомой улыбкой, с такими знакомыми ямочками у рта.
— Да... Он спас мне жизнь. Два раза.
— Это его любимое занятие — спасать мир, — улыбка сошла с лица Арсения. — Вам повезло. Свою жену, мою маму, он не смог спасти. Ни разу...
Арсений летел бизнес-классом до Хьюстона, не выпуская из рук урну с прахом отца.
— Пап, помнишь, как ты вез меня ребенком в Америку в первый раз? — прошептал сын, прижимая урну к груди. — Как мы надолго потом расстались. А вот теперь я везу тебя. Домой, в Америку. Навсегда.
Он не притронулся к роскошной, даже по меркам бизнес-класса, еде, только выпил свой дежурный Jameson со льдом. Так и заснул — с урной в руках.
Хоронили отца и дедушку всей маленькой семьей. Еще пришел его друг и коллега по рыбалке Рэнди. Когда в могилу опустили прах, дети — пятилетняя Зоя и трехлетний Макс — опустили туда старинный серебряный кувшинчик с черненной арабской вязью. Они положили в него несколько «золотых» монет из того пиратского клада, который нашли вместе с дедушкой в прошлый его приезд в их лесу. Дедушке, которого они называли Деда, «первое время в раю могут понадобиться золотые», — сказала Зоя, а Макс согласно закивал головой.
Джейн подошла к ним, присела, обняла детей, потом поднялась, обняла мужа. Она любила и Ксюшу и Алексея, как родных родителей, и искренне и беззвучно плакала.
Вскоре на могильном камне под именем Алексея появилась вторая дата — 22 января 2015 года. Ксюша умерла 22 июня 2014 года. Они жили недолго, но счастливо и умерли почти в один день...
А между тем Украинский дом вдруг опустел. У дверей появились крепкие ребята в штатском, и в зал решительной походкой вошел высокий, статный, седоватый человек средних лет, в строгом, хорошо сидевшем на нем сером костюме, без галстука. Он стал медленно обходить выставку, останавливаясь у каждого портрета, у каждой военной фотографии.
За ним следовали помощник, две журналистки без камер и начальник охраны. Никто не нарушал мертвую тишину в зале. Даже Нике пришлось ожидать снаружи.
Седеющий красивый человек не был царем горы, он не был королем быдла, хотя некоторые, за спиной, называли его шоколадным королем. Сам он, испробовавший кучу профессий, высокие государственные посты, с нуля создавший свою мини-бизнес-империю, в своей прошлой жизни называл себя просто бизнесменом. Как любит говорить его vis‑a‑vis, тот самый Царь горы МБЧ, «скромность устрашает». Однако скромность Президента никого не устрашала, особенно тот вольный народ, который честно его избрал.
Он не был человеком войны. Он не хотел воевать. Он не знал, как это делать. Даже для мирной жизни у страны не было достаточно денег, а ей приходилось вести кровавую войну, никому не нужную ни в Украине, ни в России, кроме одного-единственного Маленького Большого Человека, который и сам толком не мог объяснить даже самому себе, зачем...
Президент с печальными усталыми глазами в красных прожилках медленно шел от портрета к портрету, склоняя время от времени голову, словно отдавая поклоны.
Вот он остановился у последнего портрета. В Аэропорту, на уцелевшей части одной стены, оставался большой кусок потрескавшегося зеркала с расходящимися паутиной кольцами от пулевых отверстий. Лицо грустного и усталого пожилого человека в каске, который смотрел на себя в зеркало, было не в фокусе. Он сделал этот автопортрет от бедра, и фокус пришелся на трещины на переднем плане.
— Шестьдесят первый, — вслух сказал Президент, словно все это время считал про себя количество фотографий киборгов на стенах.
— Простите, господин Президент, на самом деле киборгов на этих фото всего шестьдесят, — мягко поправил своего шефа помощник, стоя за его спиной. — Это не киборг. Это сам фотограф.
Президент повернулся к нему. В его глазах впервые появилась какая‑то эмоция, кроме печали и скорби.
— Я знаю, кто это, — сказал он в лицо помощнику. — Это вы не киборг. А их здесь шестьдесят один. Так и запишите.
Две журналистки усердно стали записывать за ним в свои блокноты.
На выходе у дверей Президент остановился, повернулся в пустой зал и тихо сказал, словно отвечал на чей‑то вопрос:
— Это бетон не выдержал...
— Простите, что? — переспросил помощник, пока журналистки переглядывались между собой с немым вопросом.
— Ничего, — ответил Президент и вышел из зала. — Ще не вмерла...
Потом тысячи людей проходили за день через выставочный зал. Женщины рыдали, некоторые мужчины тоже не могли сдержать слез. Посреди зала, как на похоронах, вырос огромный холм из цветов. Очередь на улице растянулась через площадь до гостиницы «Днiпро».
В конце дня, когда последние посетители разошлись и пожилая женщина в синем халате начала призывно звенеть связкой ключей, Ника, в строгом черном платье, с волосами, просто убранными назад, подошла к автопортрету в зеркале. Она держала руку чуть ниже груди, под сердцем, там, где уже шевелился сын Степана.
«Мальчик мой, мальчик мой», — без единой слезинки прошептала она, качая головой и глядя на портрет, и только ей одной было понятно, к какому мальчику относились ее слова...
* * *И последнее: The last but not the least,[203] — как говорится.
Легендарный разведчик Салам, покинувший Аэропорт по приказу Степана в крайний день, чтобы во что бы то ни стало отыскать и пригнать транспорт для эвакуации хотя бы раненых, бесследно исчез.
Сепары забрали своих убитых со взлетки и из терминала, чтобы отправить тела на родину в восьми белых рефрижераторах из «гуманитарного конвоя». Они разрешили украинцам забрать оттуда же остававшиеся там тела их бойцов. Тела Салама среди других не было. Среди пленных, которых впоследствии обменяли, его тоже не обнаружилось. Он как будто растворился.
Его друзья и родные, а теперь и тысячи читателей верят, что он не погиб. Они ждут его возвращения. Домой, в Украину.
Салам — по-арабски значит «мир».
КОНЕЦ
КОРИНФ, ТЕХАС — МОСКВА — КИЕВ — ДНЕПРОПЕТРОВСК — ХАРЬКОВ — СЛАВЯНСК — КРАМАТОРСК — ДОНЕЦК — ДОНЕЦКИЙ АЭРОПОРТ
2014 — 2015
ОТЗЫВЫ
Это, без сомнения, самая лучшая книга о войне, которая мне попадалась. Автору удалось передать реалии войны с «добрым братом-соседом» на все сто десять процентов.
Тут таланта писателя не достаточно. Чтобы так изобразить войну, нужно в ней очень хорошо разбираться. Надо было там прожить вместе с нами столько дней. Читаю, и мурашки бегут, и сердце стучит и холодеет, будто я опять там, в Аэропорту. Даже запах войны чувствуешь и слышишь стрельбу и взрывы.
Да и от остальной части романа не оторваться. Читается на одном дыхании.
Очень для нас, украинцев, важно, что эта книга выходит сейчас, когда война еще идет. Я как профессиональный военный и непосредственный участник боев в Аэропорту подтверждаю реальность фактов, изложенных в этой книге.
Я ношу с собой в кармане снайперскую пулю, застрявшую у меня в каске, в сантиметре над бровью. Теперь у меня есть еще и книга, в которой об этом написано...
Сергей Танасов, киборг, позывной «Танас», участник битвы за АэропортНачала читать — слезы градом полились, и воспоминания, дрожь, боль, слезы...
Виктория Курята, вдова Ивана Куряты, пулеметчика батальона «Днепр-1»Начну с того, что главный герой «Аэропорта» Алексей Молчанов не имеет ко мне никакого отношения. Но я имею отношение к героям этой книги и этих событий. Всем им, без исключения, — безграничная благодарность и почет. Каждому, кто вписал хоть одну букву или знак препинания в эту историю и в эту войну. Войну, которой не должно было быть. Рекомендую к прочтению по обе стороны...
Алексей Мочанов, волонтерСергей Лойко — замечательный журналист, честный и самоотверженный. Он мог бы просто собрать и издать свои статьи, репортажи, военные заметки, приложив к ним фотографии, сделанные в том или ином кругу военного ада. Была бы журналистская книга, и мы бы ее читали, вновь переживая события.
Но эта книга другая. Лойко подошел к самому обрыву журналистики и, набрав побольше воздуха, прыгнул в водоворот романа. Вся страсть, которую сдерживает наша профессия, вся любовь, которую пытается высушить газетная строка, гнев и боль, которые нужно прятать в нерабочих отсеках души, вырвались, закричали, запели.
Это роман о настоящих событиях. Но события, которые взял Лойко в свой романный полет, преобразились и выросли. Их оболочки остаются на земле, в новостях и статьях, а сущность, душа и стремление летят и искрятся.
