Михаил Крикуненко - Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья
Мне снится Ольга. Они улыбаются мне с Ольгой Ивановной и предлагают чаю. На Ольге — вязаные носки и пуховый платок. Она выглядит очень трогательно. Я отказываюсь от чая, и Ольга уходит в комнату прошлого. А потом — взрыв, фрагменты тел, я лечу в пропасть. Ищу кольцо парашюта и не нахожу. Земля совсем близко. Вдруг понимаю, что кольцо в руке. Рву его от себя, но купол не раскрывается. В «соты» попал снег, стропы замерзли, и чехол не может сойти с купола, бьется надо мной длинной кишкой. Отцепочных замков на этом типе парашюта нет, а резать лямки ножом не успеваю. Земля, раскачиваясь, несется навстречу. Чехол над головой крутится пропеллером — «запаску» бросать бесполезно, она обязательно намотается на нераскрывшийся купол. Но надо пробовать. Других вариантов нет. На высотометре пятьсот метров. Четыреста. Почему-то совсем не страшно. Наверное, из-за времени. Когда его нет — страха тоже нет. Ведь на страх нужно время. Планета совсем близко, до нее секунд восемь. Хватаю кольцо запаски. Но тут упругий встречный поток с треском разрывает чехол, и из него вываливается купол основного парашюта. В глазах темнеет от спасительного удара раскрывшегося, но еще не до конца наполнившегося купола. Четыре секунды. Прижимаю к животу купол запаски, чтобы не запуталась в основном. Ее ранец все-таки успел раскрыть прибор. Две секунды, купол почти наполнился. Удар. Падение смягчил огромный сугроб на краю аэродрома.
Это был двадцатый прыжок. Мне было семнадцать.
— Я пришла за тобой, — говорит Черная Пантера и кладет лапу мне на грудь так, что стало трудно дышать.
— Расслабься, так будет лучше, — у большого Черного Пса приятный баритон.
— Рахмат, — говорю боевикам волшебное слово, и они опускают оружие.
— Ты же не женщина, чтобы своим ушам верить, — шепчет мне прапорщик, которого душманы прозвали Девана́, что означает — «псих, ненормальный», — посмотри сам, — и протягивает бинокль ночного видения. Я вижу караван душманов, переправившихся через Пяндж. Они совсем рядом с нами, в нескольких десятках метров.
— Огонь, — также шепотом командует старшина и первым дает очередь.
— Как думаешь, ногу мою сожгли или закопали? — трясет меня Степан.
— Тело надо обязательно сжечь, чтобы душа соединилась с Великой Шанти! — говорит Лакшми.
— Предать земле! Только земле! — орет доктор в окровавленном халате. — Трупы не брать, мать вашу! Не довезем!
— Мир — это раненая ядовитая змея! — сурово говорит Хлоя.
— Земля — это космический Алькатрас, где отбывают наказание души грешников, закованные в телесные оболочки, как в кандалы! — кричит бывший программист, одетый в клетчатую юбку.
— Мы все — герои компьютерных стрелялок! — смеется Зула и пускает себе пулю в висок.
— Почему вы все время отказываетесь от чая, Миша? — спрашивает Ольга Ивановна, а я думаю, как же ей идет строгий серый костюм с белой блузкой, хоть и давно вышедший из моды. Только пиджак слегка испачкан в побелке. Распахнулась комната жуткого настоящего, из дыры в стене повалил снег. Стало холодно. Я ищу Ольгу, но ее нигде нет.
Всю ночь меня мучил страх. Он подкатывал тошнотворным комом, ненадолго отпускал и снова душил, сильнее прежнего. Я метался в холодном поту, вскакивая и снова проваливаясь в обрывки снов, уже не отличая их от реальности. Иногда нащупывал пустую подушку Канты и вспоминал, что она ушла от меня. Но потом улыбался, понимая, что это кошмарный сон, накрывался одеялом с головой, ёжась от озноба, чтобы забыться в этом сне и поскорее проснуться в реальности, где Канта прижимается ко мне горячим телом, разметав по подушке каштановые волосы…
Черная Пантера превратилась в кошку Каську и беспомощно мяукает из фруктовой корзины. Каська боится огромной птицы, которая громко орет. Крези Берд, догадываюсь я. Каська боится сумасшедшей птицы!
Открываю глаза. По пустой подушке Канты медленно ползут лучи розового солнца. Обычно Канта просыпалась не от криков Крези Берд, а от моих поцелуев или рассветных лучей, путавшихся в ее длинных ресницах. Подушка пахнет Кантой и все еще хранит ее тепло. Целую подушку. Зарываюсь в нее головой. Сильно зажмуриваюсь, убеждая себя, что это кошмарный сон. Просто мне никак не удается проснуться, и на самом деле моя Канта сейчас лежит рядом со мной. Наверняка она уже проснулась и смотрит на меня, а я никак не могу вернуться к ней из мира снов. Изо всех сил щипаю себя за руку и снова прячусь под одеялом. Я не хочу находиться в реальности, где нет Канты. На какое-то время снова проваливаюсь в тяжелое забытье…
Просыпаюсь от невероятной духоты. Понимаю, что пропустил утреннюю медитацию и распределение на работы. Это не беспокоит меня. Как и то, что в Серебряном Эллипсе можно было увидеть Канту. Дотягиваюсь до часов. Полдень. Комната раскалена от солнца, но меня знобит. Простынь мокрая от холодного пота. Голова тяжелая, кажется, поднялась температура. Встаю на ватных ногах, открываю шкаф. В спешке Канта забыла белое хлопковое платье. Мое любимое. Пью воду из пластиковой бутылки, не чувствуя вкуса. Падаю на кровать, снова проваливаясь в пропасть.
Ровно через сутки я открыл глаза и увидел на подушке Канты такие же розовые рассветные лучи, что и вчера. В этот раз я не слышал Крези Берд и мне абсолютно ничего не снилось. Голова все еще тяжелая, меня знобит, несмотря на жару, и тошнит. Просыпаясь и снова проваливаясь в другой мир, я потерял счет дням. Это уже не мир снов. Это мир небытия. Я как бы есть, но сознания моего нет. Даже сны больше не снятся. Одна пустота, во время которой меня нигде нет. Ни там, ни здесь. Сознание включается лишь на несколько минут в день. Каждый раз, открывая глаза, я надеюсь, что увижу рядом с собой Канту. Но ее все нет. Выходить на улицу нет ни сил, ни желания. Я поднимаюсь только, чтобы сходить в туалет, выпить воды и снова, накрывшись с головой одеялом, провалиться в темноту, которая стала мне союзником. Она защищает меня от недружелюбного внешнего мира, в котором я вдруг почувствовал себя бесконечно одиноким.
Однажды из трещины в стене появилась маленькая ящерица. Она с любопытством разглядывала меня, но всякий раз юрко пряталась обратно в щель, стоило мне пошевелиться. Постепенно ящерица поняла, что мне не до нее, и, перестав бояться, стала разглядывать меня уже бесцеремонно, зависнув прямо на стене над моей головой. Иногда, возвращаясь из небытия и открывая глаза, я вижу ее перед собой. Почему-то раньше она не появлялась. Обычно ящерица убегает утром, после криков Крези Берд, по своим делам и возвращается, когда солнечные лучи становятся матовыми и в окно можно смотреть без рези в глазах. Я стал разговаривать с ящерицей, и мне кажется, что она слушает меня, неподвижно застыв на потолке или на стене, нарушая законы физики, время от времени показывая мне длинный язык. Мне кажется замечательным, что ящерица не умеет говорить, а только слушает и никогда не спорит. В основном я разговариваю с ней, как говорил бы с Кантой, приводя разные доводы и объяснения, почему она должна вернуться ко мне. Иногда читаю стихи. Я заканчивал декламировать ящерице стихотворение Пастернака «Не волнуйся, не плачь, не труди…», когда скрипнула дверь и появился Люк:
— «…Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,
Наша честь не под кровлею дома.
Как росток на свету распрямясь,
Ты посмотришь на все по-другому»[2],
— читал я вслух.
Увидев Люка, ящерица юркнула в щель, успев показать мне язык. Люк не заметил ящерицы и ничего не понял по-русски. Он решил, что я разговариваю сам с собой, что было почти правдой.
— Я все знаю, — сказал Люк. — Но ты не переживай. L’amour fait passer le temps, et le temps fait passer — любовь убивает время, а время убивает любовь. Тебе надо действовать.
Мне казалось, с тех пор, как ушла Канта, прошло не меньше недели. Выяснилось — всего три дня.
— Для начала тебе надо поесть, — сказал Люк. Только теперь я вспомнил, что три дня пил одну воду, ни разу не подумав о еде.
Он достал из бумажного пакета маленькую кастрюлю с рисом и рыбными котлетами, пару бананов. Но есть мне все равно не очень хочется. Тяжесть в голове и озноб еще ощущаются.
— Сначала приму душ, — сказал я Люку.
Рыбные котлеты с рисом оказались, на удивление, вкусными. Дойдя до бананов, я почти поверил, что Люк абсолютно реален, а не голограмма из мира моего воспаленного сознания. Стараюсь есть маленькими порциями, чтобы не было проблем с желудком после трехдневной незапланированной голодовки. Тем временем Люк рассказывает мне новости. Оказывается, он заходил ко мне еще в первый день, когда узнал, что Канта ушла. Но я спал, и он не стал будить. Вчера Люк тоже заходил, но застал ту же картину. Канту он почти не видит, только по утрам в Серебряном Эллипсе. Она сосредоточенно медитирует, не общаясь даже с Ратхой. У Полозова за эти дни Канта также ни разу не была. Вообще она показалась Люку грустной и подавленной. Профессор и остальные стараются на эту тему не говорить. Совету общины Люк сказал, что у меня температура. Хлоя выразила надежду, что я не подцепил тропическую малярию, иначе меня придется изолировать и отправить в больницу за пределы Санвилля. Люк заверил ее, что у меня обычная простуда.
