Максим Михайлов - Своих не сдаю
— Ты же русский, парень… Ты русский… — еле выдавил из себя Люд, глядя лишь на мальчишку. — За что же ты меня… Почему…
Он хотел сказать еще что-то, но мертвеющие губы уже не слушались, шевелились вхолостую.
— Скорую, скорую вызывай! — долетел откуда-то издалека до него крик.
Приехавший лишь через полчаса после вызова, замотанный к концу дежурства врач местной подстанции скорой помощи, выдыхая устойчивый винный перегар и шелестя наброшенным на плечи замызганным белым халатом, официально констатировал смерть. Чеченцы тоже были убиты наповал.
— Специалист валил, — будто в подтверждение своих слов доктор громко рыгнул и, нимало не смущаясь, продолжил: — Два выстрела, два трупа. Даже в упор трудно сделать, уметь надо.
Доктор знал, о чем говорил, до нынешнего места работы, он сполна хлебнул военной практики в одном из полевых госпиталей в Афганистане. Пулевых ранений, во всяком случае, навидался.
Эпилог
Поплавский смотрел сквозь решетку, толстые, крашенные черной краской прутья, будто стеной отгораживали его от остальных присутствующих в зале людей. Теперь все они для него были чужими, далекими жителями совсем другого солнечного и счастливого мира. Того мира, где пели, радуясь долгожданному теплу, птицы, где пьяняще пахло цветущими каштанами, а в лужах, остатках освежающего короткого дождя, играло солнце. Того мира, где веселилась и играла весна, гуляли по парковым аллеям влюбленные пары, проносились, шурша шинами яркие блестящие машины. Того мира, где все без исключения были счастливы, хоть и не осознавали порой своего счастья. Того мира, частью которого совсем недавно был и Поплавский. Сейчас он все бы отдал лишь бы вырваться отсюда, вернуться обратно туда, но шансов на это у него практически не было. Так сказал ему адвокат, невысокий рано полысевший еврей с глубоко посаженными печальными глазами. Адвокату можно было доверять, он полностью отработал свой гонорар, он стоил каждой потраченной копейки и даже больше, но он ничего не мог сделать. Весь опыт десятков и сотен выигранных судебных процессов у него за спиной не мог сейчас повлиять на исход дела. Поплавский должен быть осужден. Такова воля государства, такова сегодняшняя политика. Он не верил до последнего, он не считал себя виновным.
— Ну почему, Абрам Моисеевич?! — до хруста ломая пальцы нервно сцепленных рук, кричал он. — Почему?! Я уже был оправдан на прошлом процессе! Присяжные признали меня невиновным! Почему на этот раз они хотят меня посадить?! Почему?!
Старый умудренный жизнью еврей лишь горестно качал плешивой головой:
— Это на самом верху, молодой человек… Это на самом верху… Судья получил четкую команду, потому Вы будете сидеть, что бы мы не предприняли… Бороться можно только за величину срока… А остальное… — он устало махнул рукой. — Вы же не глупый человек, значит, сами должны понимать, почему на этот раз процесс идет без присяжных. Это же ясно. И судья и заседатели получили четкую команду… С ними гораздо легче договориться, чем с десятком дураков-присяжных, пытающихся судить по справедливости. А значит, Вы будете сидеть. Будете… Можете сейчас отказаться от моих услуг, я даже не возьму с Вас неустойки, но я не стану обещать Вам оправдательного приговора на этот раз. Его просто не может быть. Это большая политика государства. Оно думает, что ему выгодно Вас наказать, и оно Вас таки накажет. Не берусь судить, принесет ли это выгоду самому государству, но оно хочет поступить именно так…
Конечно, Поплавский умом понимал правоту старого адвоката, но душой, сердцем верить не хотел, продолжал на что-то надеяться, то ли на чудо, то ли на вдруг проснувшуюся у судьи или прокурора совесть и принципиальность. И вот сегодня подошел тот самый момент, когда станет окончательно ясно, кто же из них был прав прожженный циник адвокат, или он романтик-офицер, до сих пор верящий в существование чести, долга, и невозможность сдавать своих, тех, с кем пусть только номинально, по писаным законам и правилам, но все же делаешь одно дело. Судья облаченный в дурацкую черную мантию, где они только понабрались этих показушных ритуалов и нелепых традиций, поправил сползающие на нос очки в тонкой золотой оправе и, откашлявшись, продолжил чтение приговора:
— Рассмотрев в закрытом судебном заседании в помещении суда уголовное дело по обвинению военнослужащих войсковой части 87 444:
капитана Моргенштейна Эдуарда Вольфовича, родившегося 24 июня 1973 года в городе Новосибирске, с высшим профессиональным образованием, холостого, несудимого, состоящего на военной службе с августа 1990 года, в том числе в качестве офицера — с июня 1994 года, в совершении преступлений, предусмотренных п. «е» ч. 2 ст. 105; ч. 3 ст. 33, п.п. «а», «в», «ж», «к» ч. 2 ст. 105; ч. 3 ст. 33, п. 2 ст.167; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ;
лейтенанта Балаганова Александра Евгеньевича, родившегося 7 ноября 1977 года в поселке Иволгинск Улан-Удэнского района Республики Бурятия, со средним профессиональным образованием, холостого, несудимого, состоящего на военной службе с апреля 1996 года, в том числе в качестве офицера — с декабря 1999 года, в совершении преступлений, предусмотренных п.п. «а», «в», «ж», «к», ч. 2 ст. 105; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ;
прапорщика Погодина Владимира Николаевича, родившегося 23 июля 1979 года в селе Копкуль Купинского района Новосибирской области, со средним профессиональным образованием, холостого, несудимого, состоящего на военной службе с августа 1996 года, в том числе в качестве прапорщика — с мая 1999 года, в совершении преступлений, предусмотренных п.п. «а», «в», «ж», «к» ч. 2 ст. 105; ч. 2 ст. 167; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ;
майора Поплавского Алексея Викторовича, родившегося 14 декабря 1971 года в городе Балашове Саратовской области, с высшим профессиональным образованием, женатого, несудимого, состоящего на военной службе с августа 1989 года, в том числе в качестве офицера — с июня 1993 года, в совершении преступлений, предусмотренных ч.ч. 3, 4 ст. 33, п.п. «а», «в», «ж», «к» ч. 2 ст. 105; ч.ч. 3, 4, 5 ст. 33, ч. 2 ст.167; п.п. «а», «б», «в» ч. 3 ст. 286 УК РФ.
Поплавский прислонился пышущим жаром лбом к холодной решетке, это принесло минутное облегчение. Голос судьи отдалялся, плыл, становился монотонным и неразборчивым. Поплавский не хотел его слушать, не хотел вновь окунаться в обстоятельства дела, вывернутые сотни раз наизнанку, досконально сверенные, по десять раз перепроверенные записанные с его слов, со слов остальных, с показаний свидетелей, за несколько лет, что длился этот процесс выученные им практически наизусть. Он уже не воспринимал происшедшее с ним почти пять лет назад, как действительно случившееся, а лишь набором казенных штампованных оборотов, которые следовало произносить в правильной последовательности и не путать между собой. Сейчас судья этим и занимался бесстрастно, казенно, абсолютно без выражения описывал обстоятельства дела. Поплавский скользнул глазами по залу и почти сразу же уперся в горящий ненавистью взгляд. Молодой чернявый парень смотрел с такой злобой, что казалось, готов броситься на него, и лишь толстые черные прутья решетки не дают ему этого сделать. Увидев, что Поплавский на него смотрит, чеченец универсальным жестом чиркнул себя по горлу ребром ладони, показывая, что он сделает когда-нибудь с ненавистным русаком. Подсудимый лишь презрительно усмехнулся, таких угроз за службу на Кавказе он навидался вдосталь, как впрочем, и грозивших чеченцев. Он не боялся их, в отличие от большинства разобщенных и запуганных русских, что в избытке встречал здесь в городах благодатного юга, постепенно заполоняемых наглыми и скорыми на расправу кавказцами. Он был сибиряком, пусть не по праву рождения, но сроднившимся с крепким кряжистым сибирским народом, с представителями которого довелось служить после окончания училища, впитавшим от местных спокойную силу и уверенность, а также умение отвечать ударом на удар, защищая себя и своих близких. И воевал он также, без лишней ненависти и злобы, без надрыва, по-крестьянски деловито и обстоятельно. И ведь прав оказался, как выяснилось, вовсе не чеченцы были его главными врагами. От них ничего другого и не ждал, как-никак немало ихнего брата отправил на свидание с гуриями в райских садах Аллаха, понятно, что они отомстить хотят. Но ведь судят-то его сейчас свои. Нет ни одного чеченца в составе суда, и прокурор тоже свой, русский. Свои судят. Судят за то, что слишком хорошо воевал, слишком честно служил, слишком верил своим командирам, судят за выполненный приказ старшего начальника.
Он равнодушно отвернулся от скалящегося чеченца и скользнул взглядом по отполированной множеством сидельцев деревянной скамье. Вот она как выглядит знаменитая скамья подсудимых. Не каждому человеку дано ее увидеть, и еще меньше людей могут похвастаться тем, что ощущали ее под своей задницей. Ему вот выпало такое сомнительное счастье, хотя скажи об этом кто-нибудь еще пять лет назад, ни за что не поверил бы. Не за что ему было оказываться здесь. Не за что! Служил честно, не воровал, горькую не пил! С чего бы вдруг ему сесть на эту позорную скамью? Ан нет, вот, как все повернулось! Правильно мудрый и многострадальный русский народ говорит — не зарекайся! Что от сумы зарекаться негоже ему объяснили сразу после училища, когда оказалось, что лейтенантская получка позволяет существовать лишь впроголодь, буквально во всем себе отказывая. Ладно, хрен с ним, зато честь офицерская, зато служба ратная на благо Родины, на благо России, пусть откровенные воры с бандитами, да продажные чинуши жируют. Зато честные мы, благородные, живот положить готовы для Родины. Теперь вот к тому идет, что и честь отнимают. Не офицер ты теперь, а бандит и убийца вдруг оказался в одночасье. Так что и от тюрьмы зарекаться не след.
