Василий Щур - Пограничными тропами
Двое запустили руки в его карманы и вдруг третий, стоявший поодаль и, видимо, заметивший, что плечи Рыжухина вздрогнули от прикосновения патрульного, тонким мальчишеским голоском выкрикнул:
— Он жив!
И в то же мгновение Рыжухин всем телом навалился на взрыватель…
«И это говорит пограничник пограничнику!» — стрельнуло в голове у Рыжухина, и все померкло…
Перед глазами Иоганна мелькнула искореженная, вскинутая взрывом вывеска магазина, и он смог прочитать на ней только две буквы: «и К°»…
А в уши Карла, перекрывая страшный скрежет и грохот, ударил страшный крик: «Луна все-все видит…»
…Карл попытался открыть глаза — это оказалось очень трудно. Их жгло, словно кто-то поднес к ним горящую головешку. И все же он превозмог боль, и веки медленно, неохотно полезли кверху, снова приоткрыв для него целый мир — мир света и теней, лесов и дорог.
Больше всего его поразило не то, что ни Франца, ни человека, к которому они подошли, не было видно, а то, что еще светит луна. Он был уверен, что когда-то очень давно (может быть, еще в детстве) луна сделалась багрово-черной, а потом исчезла. А она, оказывается, вовсе не исчезала и продолжала светить, только ярче, чем прежде.
Постепенно глаза его привыкли к этому яркому свету, и тут он снова увидел Берту: она сидела поодаль, прямо на земле и прижимала к лицу какой-то предмет — он никак не мог понять, что это могло быть, но догадался, что она приникла к нему губами.
«Берта! Берта, это я, ты видишь, со мной плохо, почему же ты не идешь?»
Ему казалось, что он кричит, но он не кричал: рот не слушался, язык распух, и горло, накрепко перехваченное чем-то горячим, не могло издать ни единого звука. Он был убежден, что кричит, очень громко кричит, и потому его возмутило, что Берта не обращает никакого внимания на его зов, на его мольбу, даже не смотрит в его сторону!
Приглядевшись, Карл наконец понял, что это вовсе не Берта. Инстинктивно поискал глазами оружие: почти рядом с ним лежал автомат. Он напрягся, подтянулся к нему — нет, не достать. Подтянулся еще и вздрогнул от горячей боли. Еще — и его рука, тонкая, костлявая, уже лежит на автомате и хрупкие пальцы привычно, хотя и медленно, сжимают холодное, мокрое от росинок цевьё.
Сейчас, сейчас… Он снова посмотрел на девушку. Она все так же была недвижима. Но, бог мой, до чего она снова похожа на Берту! Нет, он не сможет стрелять в нее…
Но даже если бы Тоня не была похожа на Берту и даже если бы он захотел убить ее, все равно не смог бы этого сделать — рука выронила автомат и с тихим глухим стуком распласталась на щетинистой блеклой траве.
V
— Здесь, господин майор!
Машина, тормозя, завизжала, словно собака, которой внезапно наступили на хвост. Приземистый офицер, не вынимая рук из глубоких карманов реглана, медленно вышел из кабины, хотя адъютант стремительно распахнул дверцу. Вслед за ними к обочине прижалась грузовая машина и добрый десяток солдат высыпал из нее.
Они окружили Тоню. Ничего от живого не было в ней, хотя она была жива: даже предрассветный ветерок, вспугнутый откуда-то с теплого, насиженного местечка, не смог пошевелить жиденькую русую прядку ее волос, беспомощно свесившуюся на опущенное к земле застывшее лицо. Офицер потянул за фуражку — она не поддавалась: Тоня намертво прижала ее к груди, словно предчувствовала, что фуражку могут отнять.
— Пещерные люди, эти русские, — с сожалением сказал офицер.
Один из солдат воспринял это как сигнал и схватил Тоню за плечи, пытаясь отвести их назад. Другой силился приподнять ее с земли — ничего не получилось. Вдвоем они с трудом вырвали у нее фуражку и почтительно протянули офицеру. Он внимательно рассматривал ее, пробитую осколками.
— Знакомая, — произнес офицер. — В июне сорок первого мы называли пограничников «зелеными чертями». — Помолчав, он добавил: — Этот солдат мог стать генералом.
Но, увидев перед собой притихших солдат и вздернутые кверху, словно стволы зениток, искореженные рельсы, воскликнул:
— Не патрули, а недоноски!
И бодрым, повеселевшим голосом приказал:
— Солдат и девчонку — в машину!
Команда, будто вихрь, подхватила солдат, и они, гремя оружием, заняли свои места. Офицер сказал адъютанту:
— Сообщение в газету: неизвестный русский случайно подорвался на мине. Пытаясь спасти его, пострадал немецкий патруль.
Офицер передохнул: что-то кольнуло в груди — так недалеко и до инфаркта — и уже спокойнее, медленнее закончил:
— И секретный приказ: немецким солдатам не подходить к обнаруженным трупам русских без предварительных контрольных выстрелов. Только после того, как солдат окончательно убедится, что труп — это действительно труп… Надеюсь, понятно?
«И это мы, повергнувшие к ногам фюрера чуть ли не всю Европу, должны бояться теперь даже мертвых?» — хотелось спросить адъютанту, но он промолчал, крепко сжав тонкие, скользкие губы. Он очень хорошо знал, к чему приводят подобные вопросы. Тем более, что майор, несомненно, прав: в этой России даже мертвые продолжают сражаться.
Машины умчались по шоссе. И там, где совсем недавно прогремел взрыв, стало невыносимо тихо.
А луна по-прежнему смотрела на землю.
ПОГРАНИЧНЫЕ БУДНИ
Евгений Воеводин
ЗАМПОЛИТ ЗВАНЦЕВ И ЕГО ДРУЗЬЯ
Есть люди, при встрече с которыми начинаешь удивленно понимать, как мало ты видел и как слабо разбираешься в человеческих душах. Быть может, поэтому я могу слушать Степана Григорьевича Званцева часами. Но мы встречаемся с ним урывками, редко, наспех. Оттого я, видно, так плохо еще знаю этого человека.
Он шутит: «Вот, уйду в отставку, тогда…» Но это будет еще не скоро. Замполиту немногим более сорока. Он среднего роста, у него чуб, как у казака, чуть приплюснутый некрасивый нос и — совершенно ослепительная улыбка.
Но не это главное, разумеется: главное — у него множество друзей, и, мне кажется, любой человек, только раз встретившись с замполитом Званцевым, как бы прикипает к нему душой. Я не исключение в этом смысле. И написать о нем я задумал давно, сразу же после нашей первой встречи.
В тот день, покосившись на мой блокнот, Званцев спросил:
— Вы хотите каких-нибудь особенных историй? Таковых со мной не случалось. А с людьми мне приходилось встречаться действительно особенными. Вот одна история. Назовите ее, как хотите, а я бы назвал ее так: Два Степана.
I
Новичков на базу привел мичман Жадов.
Ребята шагали, оглядываясь. В этих северных краях им предстояло служить еще два года. После городка на Черном море, где они учились, перемена была слишком заметной. Шел холодный осенний дождь. Скалы, поднимающиеся из воды на противоположном берегу бухты, казались угрюмыми морскими чудовищами, вылезшими поглазеть на прибывших матросов. Холодные скалы, низкое холодное небо и ветер, сразу облепивший новенькие форменки, — все это было так неприятно, что кто-то из новичков не выдержал и сказал: «Хлопцы, закаляйся, как сталь!»
Жадов, не оборачиваясь, прикрикнул: «Разговорчики в строю!» — хотя отлично понимал сам, каково сейчас этим коричневым от южного солнца ребятам. Уже завтра он самолично будет раздавать им сагрипин в бутылочках и следить, чтобы они принимали лекарство, но все равно несколько человек свалятся с температурой. Ничего не поделаешь — перемена климата. Впрочем, мичман фыркал: детишки! Дунь на них — сразу начнут чихать!
Мичман имел все основания думать так, потому что за тридцать два года своей жизни не болел ничем, кроме аппендицита, и то в детстве, когда наглотался черемухи с косточками. Никакая перемена климата на него не действовала, и, как все здоровые люди, он с подозрением и иронией относился к любым болезням.
Новичков встречали с оркестром. Все офицеры дивизиона, оказавшиеся в этот час на базе, вышли на просторный плац перед штабом и, ожидая, кутались в плащи и шинели. Капитан-лейтенант Званцев, замполит с «большого охотника», в шутку предложил сплясать — благо оркестр имеется. Стоявший рядом с ним командир «большого охотника» Ратанов усмехнулся:
— Погоди, еще попляшем. На неделе обещают восемь-девять баллов.
— Ну, — усмехнулся в ответ Званцев, — нам-то с тобой этот танец не в диковинку, а вот новичков по такой погодке окатать недурно…
Тут же он подумал, что расписывать новичков по кораблям будут только через несколько дней, а сегодня у них законные баня, концерт, кино и мировой ужин с комфортом.
Капитан-лейтенант Званцев ожидал прибытия новичков с нетерпением. Год назад он выезжал в командировку — отбирать призывников для морских пограничных сил, — и многие ребята запомнились ему именно тем, что были удивительно славными людьми. Сейчас ему хотелось встретиться с ними, а дальше сделать так, чтобы лучшие попали на его корабль.
