Сергей Дышев - Почти живые
— Достаточно, чтобы хорошо понять друг друга.
Покачав головой, он ушел. Я бросился к сейфу, быстро вставил ключ, провернул. Хорошо, здесь не было всяких там хитроумных запоров, номерных кодов. Взрывоопасные бумаги хранились в примитивном «совковом» ящике, который с натяжкой можно назвать сейфом. Дверца открылась с сопутствующим визгом. На верхней полке лежали тюбики, коробочка с духами, салфетки, губная помада, расческа, а на нижней — кипа бумаг, газет и пара книг. Я вытянул все наружу, бросил на стол, лихорадочно стал перебирать: явно, что здесь хранилось много чего не представляющего интереса. Наконец я обнаружил обычную пластиковую папку светло-голубого цвета. Уже с первого взгляда я понял, что нашел. Угловые штампы заоблачных высот: комитеты, министерства, комиссии… Стопку бумаг и газет я сунул на место, быстро закрыл сейф, а секретную папочку сунул за пазуху, под рубашку. Теперь надо было исчезать, причем сделать это по-английски. Меня ждали дела, ждала дева Мария, бандеровка чертова. Шеф молчаливо ждал от меня материалы из Первотравного. Я был нужен своей Родине, маме-России, всему миру — особенно с таким жестоким компроматом в штанах, который позволит вычистить грязь из стана наших вождей-небожителей. И мы все заживем лучше, веселее, честнее…
Я направился к лестнице, но прежде, чем моя нога опустилась на первую ступеньку вниз, я заметил поднимавшегося негодяя Удава. Он, как всегда, был живее всех живых. «Почему я тебя не сдал там?!» — мысленно простонал я.
Он не увидел меня, не встретился глазами, а я уже ускоренным шагом уходил за поворот коридора. Навстречу мне медленно шла плачущая девушка, на поминках она сидела в дальнем углу и все время молчала, прижимая платок к лицу… Она не заметила меня.
Я услышал голос Удава, теперь уже никаких сомнений не оставалось, что это он.
— Девушка, извините, я из ассоциации «Надежда вашего дома», я хотел бы внести небольшие пожертвования нашей организации в помощь семье покойной…
— А вы пройдите в актовый зал, — всхлипывая, ответила она, — там Ксюшины мама и папа. Отдайте им…
— Вы знаете, им сейчас не до меня, — бойко продолжил Удав. — Я не хотел бы тревожить. Сумма не очень большая, сто пятьдесят долларов, но хоть какая, я не хотел бы тревожить маму и папу в такой день… Давайте я лучше положу на ее стол. И у меня цветы…
По звуку шагов я понял, что нежданного гостя повели в кабинет. Он пробыл там не более двух минут, потом быстро спустился вниз по лестнице. Все это время я стоял спиной к входу, с поднятым воротником пальто и плотно натянутой шапкой, готовый тут же ретироваться. Девушка еще находилась в кабинете, она тоскливо смотрела на лежащий на столе конверт, на нем значилось: «Блажен верующий!» На сейфе лежали четыре алые розы.
Я со злорадством понял, что обскакал Удава.
— Есть хорошие люди, — со вздохом сказала девушка. — Погибает совершенно незнакомый человек, а они чувствуют, они не могут равнодушно пройти, беспокоятся.
— Ничто не бывает бесплатным, даже благотворительность, — сорвалось у меня — я не собирался касаться этой темы.
У девушки недовольно дрогнули губы.
— Вы, наверное, просто циник, раз не верите в добродетельность и бескорыстие?
— За добродетелью кроется желание искупить свои былые грехи, а бескорыстие — это тщательно скрытая корысть.
Не знаю, чего меня понесло. Но девушка не стала спорить. Возможно, пожалела меня. Ведь я только вернулся с войны. Мозги набекрень. Насмотрелся всякого…
— Вы подруга Ксении?
— Да, Ксюша моя лучшая подруга, — как эхо, отозвалась она.
— Разве среди журналистов одной редакции бывают подруги?
— Бывают. Почему вы об этом спрашиваете?
— Конкуренция вечная, конфликты творческого коллектива… — ответил я и, решив переменить тему, спросил: — Как вас звать?
— Настя.
— Красивое имя. А меня Володя.
Меня не похвалили, но зато дали рабочий телефон. Я тоже оставил свой.
— Скажи, Настя, Черныш не посвящала тебя в свои, скажем так, творческие планы? Какие публикации собиралась готовить?
— В общих чертах… У нее прошли два материала о криминальной нефти… И то, когда главный был в отпуске. Такой скандал был. А ей мало, говорила, что скоро достанет такие материалы, которые могут вызвать даже смену правительства, кучу уголовных дел на лучших представителей руководства страны. Правда, она всегда говорила, что нельзя не делать поправку на всеобщую криминализацию страны… Я уговаривала ее бросить это дело, добром не кончится… И вот, видишь… Почему из всех журналистов решили расправиться только с ней? Почему тебя не убили? Телевизионщиков?
Я не стал говорить, что чудом уцелел, когда мне в спину летели автоматные пули… Оставшиеся в живых всегда не правы.
Папка, которую я спрятал за пазухой, уже провалилась в штаны и сильно выпирала, когда я, распрощавшись с Настей, спускался по лестнице. Старушка на проходной посмотрела на меня безумными глазами.
— Все нормально! — воскликнул я.
Было около семи, когда я пришел в редакцию. Сидоренко ждал меня. Я сказал, что был на похоронах, потом вытащил из штанин, как говаривал пролетарский поэт, «дубликатом бесценного груза». Мы тут же закрылись. В папке находились копии счетов за поставки нефти на миллионные и даже миллиардные суммы, распоряжения об отправке и перетранспортировке эшелонов, авизо на долларовые суммы, бланки правительственных постановлений… И всюду мелькали фамилии, имена, которые знала вся страна…
Просмотрев всю папку, Владимир Михайлович растерянно взглянул на меня. Моя физиономия была, наверное, не менее вытянутая.
— Да ты хоть понимаешь, что припер? Если кто узнает, что у нас есть даже копии этих документов, нас тут же передавят, как клопов…
Он снова углубился в документы, закурил «Яву», роняя пепел прямо на стол.
— Я знал, знал, что вот этот, — он пальцем ткнул в подпись на бумаге, — сволочь и воришка, но чтоб до такой степени!.. А вот этот, радетель за судьбы Отечества, старушки плачут, когда он на митингах выступает, кричит, за решетку «прихватизаторов»! Монстр, гадина… Неужели столько подонков, Володька, неужели все это правда, что не фальшивки, что все это схвачено, схвачено и поделено? Общак на миллиарды долларов… А мы опять на своих кухоньках вполголоса ругаем и клянем свои власти?..
Мы молча курили, думая об одном: что будет, если все это напечатать?
Наконец Сидоренко вынес приговор:
— Пока торопиться не будем. Покажу пару документиков своим друзьям из МВД и Генпрокуратуры, посмотрим, что скажут.
Я согласился: с бухты-барахты такие вещи не делаются. Потом Михалыч спросил, какие материалы я сделаю из Первомайского. Я пообещал написать о собровцах Москвы и Краснодара и о погибшей Ксении.
— Давай! Как напишешь, можешь взять отпуск. У нас спонсоры появились, верят в нас. Можешь поехать на отдых в Анталию, на Кипр, в Египет. Но сначала материалы сдашь.
Я возвращался домой с надеждой, что моя гостья уехала с обновленной душой и покаянием на Украину. И одновременно чуял тайное желание вновь увидеть ее, а может, и не только увидеть. Чудная дивчина, бестрепетная амазонка, схватить бы ее, заломить белые ручки с грязными фронтовыми ногтями, повалить, сопротивляющуюся, на ту же постель, на которой она впервые за многие дни спала в полной безопасности (я — не в счет).
Она действительно ждала меня. В комнате из-под кастрюли курился запах чего-то сугубо домашнего.
— Уж не борщ ли ты сварила? — спросил я с порога.
— Ты, наверное, никогда не ел украинского борща, раз такое говоришь, — отозвалась она.
И действительно, где я мог есть украинский борщ: не в Дагестане же или в Таджикии, как выражался экс-президент Михаил Ставропольский.
Передо мной поставили огромную тарелку с дымящейся коричневатой жидкостью, из которой, как валуны из лавы, выглядывали куски мяса и картошки.
— Как это называется? — поинтересовался я.
— Венгерский гуляш… Не бойся, не отравлю. Водку свою пить будешь?
— А ты?
— Я купила еще немного вина.
— Откуда у тебя деньги?
— У знакомых заняла.
Я не стал уточнять, что за знакомые появились у нее.
— Когда на Украину?
Она сказала, что не поедет на Украину. А потом сообщила такое, что я чуть со стула не упал: по телефону разговаривала с Раззаевым. Более всего меня удивило, что Шамиль знает мой телефон. Мария успокоила — она сама звонила ему с телефона-автомата.
— И где он сейчас?
— На своей базе, в столице Ичкерии. Он сказал, что мои деньги ждут меня, предлагал приехать и забрать и заодно обсудить кое-какие общие интересы. Я согласилась.
Я сказал ей, что она свихнулась, возможно, из-за контузии. После поездки в Москву он заподозрит измену и в последствиях можно не сомневаться. Но она настояла на своем, тем более ей надо отдавать долг. Воевать же Мария не собиралась. По крайней мере, так заявила.
