Георгий Егоров - Книга о разведчиках
В течение пяти месяцев я время от времени посылал в Идринское небольшие письма и ждал весточку. Но не дождался. Обратился в райком партии — может, Исаев болеет, может, он уехал из района, может… — мало ли что может случиться с человеком, которому уже перевалило за полсотни.
Секретарь райкома, ведающий вопросами идеологии, ответил, что мои волнения напрасны, ничего с моим однополчанином не случилось, что он жив и здоров, и что только сегодня он был у него на квартире, и Иван Никитович обещал в ближайшие дни все-таки собраться и написать мне ответ на все мои письма и на книгу одним махом.
И он написал. Маху его хватило лишь на писульку, в которой даже намека нет на то главное, чего я ждал: прочитал ли он «Книгу о разведчиках» и как он ее воспринял и помнит ли он меня (всякое ведь может случиться за треть века, он разведчик легендарный, его все должны помнить, его нельзя не помнить, а я ничем особенным не выделялся, поэтому он меня мог забыть. Тут обижаться не будешь — дело такое). Об этом он ни слова, ни полслова.
Подумал: может, обиделся — вдруг в книжке что не так о нем написал, вдруг что перепутал — это ведь не исключено. Написал ему большое обстоятельное письмо о том, что такое художественное произведение, что такое литературный герой и что такое авторский домысел и так далее в таком же духе полдесятка страниц на машинке — чуть ли не реферат по литературоведению. И что дальше? А ничего. Опять словно не в почтовый ящик, а в прорубь опустил письмо — проходит месяц, второй, а из Идринского ни звука.
В это время вышло второе издание «Книги о разведчиках», значительно дополненное, в хорошем оформлении, с его портретом. Я послал и эту книгу Ивану — ну, думаю, может, этот подарок растормошит его. Жду опять месяц, второй… Наконец, когда дождался его письма — а дождался я его через три месяца! — то понял: эта переписка — напрасная трата времени на ожидания, она ничего не добавит к моим субъективным взглядам на наш взвод разведки. А мне уж очень хотелось к новому изданию книги заполучить хотя бы еще одну точку зрения на те же самые события, которые я описывал. И я понял: надо ехать к нему, не откладывая до весны, до встречи однополчан во Владимире-Волынском в праздник Победы.
И вот я еду. О глухомани здешних мест каждый знает с детства (мне так к хочется процитировать много раз цитированные письма Владимира Ильича Ленина о том, как трудно добираться в Шушенское, какое здесь бездорожье и какая глушь!). Поэтому я готов был буквально к самоотверженности. Товарищи из Красноярска не советовали ехать на поезде до Абакана потому, что от Абакана на Идринское, мол, вообще нет дороги и там ездят далеко не круглый год и то лишь в случаях чрезвычайных, а мне советуют лететь на самолете через Красноярск на Идру — хотя признают, что вот уже несколько дней самолеты не летают из-за большого тумана, который распространяется от Красноярского моря.
Но выбора у меня нет — я уже на полпути, я уже в Новокузнецке, а утром следующего дня буду в Абакане. А там горком партии уведомлен о моем приезде и, видимо, до Идринского райкома партии тоже дозвонились из Красноярска — словом, как-нибудь кто-нибудь увезет.
Но все оказалось гораздо проще. Прямо-таки гениально просто: в Абакане я добрался до автобусной станции, встал в очередь в кассу, купил билет, сел (немного погодя) в рейсовый автобус и через три часа был в Идринском без приключений и без неудобств… Глухоманью-то и не пахнет!
Село Идринское большое, по-настоящему сибирское, рядом с современными домами сохранились и старые, с заборами из тесаных бревен, глухими крытыми дворами, с воротами под двускатными крышами, подернутыми мохом. Еще до выезда, дома, посмотрел в Сибирской Советской энциклопедии, что основано оно в 1794 году. Значит, не изможденные засухами да безземельем переселенцы столыпинских времен, а исконные сибиряки, люди неукротимые, осевшие в этих местах после пугачевской войны вдали от глаз царских опричников, закладывали это село — вот от каких корней идет род Исаевых!
От райцентра до поселка, где живет Иван, осталось семь километров. Конечно, можно уехать и сейчас, на ночь глядя. Но стоит ли? Если я заявлюсь сейчас, то это наверняка всю ночь мы с ним спать не будем — будет без конца вспоминать, разговаривать. А после такой дальней дороги — тяжело. И я решил выспаться в гостинице.
Можно подумать, что я спал в эту ночь!
Как бы не так! С полночи глазел в потолок. Ругал себя за такую «предусмотрительность». А потом начинал думать о том, получили ли Исаевы мою телеграмму, а то явлюсь завтра как снег на голову — надо бы пораньше, с запасом послать…
Но не только ругал себя, а и старался представить нашу завтрашнюю встречу.
Жизнь все-таки интересная штука. Вот жил-жил — тридцать три года! — и вдруг обнаружилось: совсем недалеко, считай, рядом живет твоя юность! Само собой разумеется, что все эти годы я представлял Ивана только прежним, только юным потому, что никаким другим его никогда не видел и вообразить его другим не мог. Вот и завтра словно перемотаю кинопленку в обратную сторону, вернусь назад, в сорок второй, в сорок третий годы. И, конечно, завтра утром я увижу его, восставшего из снежной метели приволжских степей, раскрасневшегося, без шапки, таким, каким он был в ту декабрьскую ночь сорок второго. Столько неиссякаемой силы в нем! Завтра все будет, как тогда. Даже поземка на улице метет и ветер хлопает где-то ставней, будто с передовой доносятся отдельные выстрелы. А Иван ползет в белом маскхалате и совершенно не виден на снегу, если сейчас выйти за огороды…
Боже мой, и чего только не лезет в голову длинной-предлинной бессонной ночью!
И только одно не лезло мне в голову в ту ночь — узнаю или не узнаю я завтра Ивана. Я не сомневался. Я мысли не допускал, что человек может измениться до неузнаваемости, стать, по существу, другим! Такого быть не может…
А когда утром, уже из его, исаевской квартиры, ожидая Ивана с работы, увидел в окно подходившего к калитке мужчину на протезе, я остолбенел — этот темноволосый человек с глубоко избороздившими лицо морщинами никогда не был Исаевым. Больше того, я убежден, очутись мы с ним за одним столом где-нибудь в доме отдыха или санатории, весь месяц просидели бы рядом, не подозревая, что не раз вместе смотрели смерти в лицо — вроде бы куда уж ближе быть!..
И только чуть позже — уже за столом, уже после парь; стопок, после того, как я без конца, не отрываясь, смотрел и смотрел на него — в какое-то мгновение (именно в одно мгновение) вдруг исчезли Ивановы морщины, и я неожиданно увидел в сидевшем напротив пожилом мужчине того самого Ивана Исаева, гладкого, крепкого, подвижного, не знающего, куда девать свою силу, того самого Ивана Исаева, с которым вроде бы вчера сидели перед коптилкой в землянке около железной печурки, ели и.» одного котелка «шрапнель» с кониной.
— Вот теперь, Иван, вижу, что это ты! — радовался я. — Вот теперь ты похож!.. Только почему у тебя волосы темные? Были же белые?
— Ага. — Иван, разрумянившийся, держал неуклюже в щепотке вилку («Вилы ему в эту медвежью лапищу», — мелькнуло у меня) и глазами искал по тарелкам, что бы поддеть ею. — Ага, были белые, а потом темнеть, темнеть начали…
— По-моему, у тебя и глаза были другими, а? Кажется, голубыми…
— Нет. Глаза я не менял. Те и остались… А у тебя шея куда делась? Ты же был худющий и шея длинная? Где она?
— Шея, что ли? Салом заросла… А ты помнишь, как мы с тобой под Малой Россошкой полк поднимали?
— А как же!.. А разве это было под Малой Россошкой? Разве не под «Баррикадами»?
— Не-ет. А помнишь…
— Погоди. А где мы с тобой… Или это не с тобой?..
Конечно, третьему человеку с нами за столом делать нечего. Он бы ничего не понял!
— А ты почему на письма по стольку месяцев не отвечал?
Иван приглушил свой басок:
— Знаешь, откровенно тебе сказать, грамотей я липовый, каждый раз просить надо кого-нибудь, чтобы написали… Ты хорошо сделал, что сам приехал — милое дело: и выпить можно, и поговорить…
— Ну ладно, прощаю. — Я был великодушно добр. — Ты вот что скажи: книгу-то прочитал?
— Признаться ежели, положа руку, — нет.
У меня даже челюсть отвисла.
— Ну ты дае-ешь! — Больше и сказать мне нечего было.
— Она по всему селу ходит. Я ее даже в руках не подержал.
— Ну и ну…
— Я тебе писал, чтоб привез еще штуки четыре…
— Привез. Шесть штук привез. В гостинице, в чемодане…
— Вот теперь прочитаю.
Потом, когда вылезли из-за стола, Иван предложил:
— Давай пройдемся по селу, проветримся. В котельную ко мне зайдем. А го давеча Анатолий Федорович, секретарь райкома, сказал, что привез тебя, я и не успел предупредить напарника, скорей домой. Зайдем сейчас, я ему скажу, чтоб подменил по такому случаю. И вообще обсмотришь, как я работаю.
