Сигурд Хёль - Моя вина
Шаги приближались. Шли по другой стороне улицы. Без фонарика. Поравнялись. Прошли мимо! Я сразу обмяк, прислонился к спинке сиденья, застонал от боли и тут заметил, что я весь мокрый от пота.
— Доктора нет дома! — услышал я ее голос. — Мне сказали, что они уехали за город[35]. Признаться, я этого ждала. Теперь попробуем к Гармо. Впрочем, может быть, он тоже уехал…
Она села рядом, осторожно развернулась. Мы тронулись. Сначала проехали немного назад, потом повернули. Много раз поворачивали. Мы ехали очень медленно. И все же я никогда не думал, что этот паршивый городишко может быть таким огромным. И состоял он из сплошных поворотов.
Тогда-то я и спросил ее, не объяснит ли она мне… ну, она знает, что я имею в виду.
Она сначала ничего не ответила. Когда она заговорила, я по голосу понял, что она вконец измучена.
— Все это так давно было…
Она еще помолчала.
— До того, как я встретила тебя, я была с Карлом. Я хочу сказать, именно он и был тем человеком… Я жила с ним. Ты меня понимаешь?
Трудно было не понять.
— А что я не говорила тебе, как меня зовут и вообще… Я не за себя боялась. За маму. Понимаешь, у меня был отчим…
Собственно говоря, я догадывался. Мать ее теперь умерла. Отчим тоже. Отец умер, когда она была ребенком. Она его почти не помнила.
— Могилы, кругом одни могилы, — сказала она. — А мы с тобой еще тут, и знаешь, мне иногда кажется, что я всего-навсего тень, тень чего-то, что некогда жило, дышало. И если я еще бываю иногда немножко несчастна, так это просто потому, что прах мой еще не успокоился окончательно.
Она рассказала мне историю своей юности. Историю, в сущности, весьма банальную, как банальны бывают подоплеки очень многих вещей в нашей жизни. Добрая и слабая мать. Сильный и строгий психопат отчим. Она не хотела говорить о нем плохо, намерения у него наверняка были самые благие. Он был, что называется, человек с характером. Работа, долг, дисциплина, наказание. Последнее распространялось в основном на нее. У него бывали приступы бешенства, и тогда он бил. Основательно, тростью. Это продолжалось до пятнадцати лет. Пока она однажды не укусила его за руку.
— А зубы у меня были острые!
Она не желала больше, чтобы ее так наказывали. Она заметила, что его это странным образом возбуждает.
— Мы, женщины, к таким вещам особенно чувствительны, — сказала она. — Даже в детстве.
С тех пор он ее никогда не бил; теперь за дочь всякий раз доставалось матери. А мать была беззащитна, она любила и боялась его так, как Лютер велел нам любить и бояться бога.
Но пусть я не думаю, будто он был какой-то изверг. Он умел быть и добрым и ласковым. Просто часто выходил из равновесия. Как это со многими бывает. В роду у них, между прочим, были нервные заболевания.
Как к ним попал Хейденрейх?
Он приходился отчиму какой-то родней. Двоюродный племянник. Или что-то в этом роде. Целый год, как раз перед тем, как мы с ней познакомились, он жил у них в доме. Ну и отчим…
Тут она надолго замолчала.
— Он помог это устроить! — решилась она наконец.
— Что устроить?
— Что Карл меня добился. Ну, было что-то вроде помолвки сначала. Мы должны были пожениться, когда он окончит учебу. Но…
Это была трудная тема.
— Отчим был ярый поклонник всего древнескандинавского, — продолжала она. — Считал, что все, что было потом, — сплошное вырождение. Он говорил, что брак, как мы его теперь понимаем, — религиозная чепуха. Раньше ведь как было: мужчина, посватавший женщину, тем самым уже имел на нее все права… Нет, на самом-то деле все обстояло сложнее… Мне кажется…
Снова пауза.
— Он, мой отчим, так любил Карла! Относился к нему, как к сыну, если не лучше. Карл изучал медицину, отчим когда-то сам об этом мечтал, но у него не было возможности. Ну и — да, мне кажется, это так — он видел в Карле как бы второго себя. Он возрождался в нем юношей. Они, кстати, похожи были друг на друга, и родом из одних мест, и…
Ну, и мне кажется — противно это выговорить, и, кроме того, он уже покойник, — но мне кажется, что когда Карл мной обладал… ему казалось, что он как бы сам…
Это длилось целый год. Потом она взбунтовалась.
— Собственно, против самого Карла я ничего не имела! Он был влюблен и очень мил — по отношению ко мне, во всяком случае.
— Но я была слишком молода. Я не любила. Ты понимаешь, что я имею в виду. И мне казалось, в этом есть что-то возмутительное, — то ли меня продали, то ли просто так отдали, то ли… И в один прекрасный день я взбунтовалась.
Кончилось это тем, что Хейденрейх от них уехал. И помолвка, если это можно назвать помолвкой, была расторгнута.
— Вернее, отложена, — поправилась она. — Пришлось пойти на компромисс из-за мамы. Пришлось обещать, что, когда Карл кончит учебу, мы, как говорится, еще вернемся к этому вопросу.
— Бедная мама! — вдруг вырвалось у нее.
Она сама подумывала уйти из дому. Она работала в нотариальной конторе и в случае нужды могла бы себя содержать. Кроме того, у нее было маленькое наследство. Ее опекун предлагал ей переехать к нему. Но она не решалась бросить мать.
— Странная семья! — сказал я.
— Согласна, но ты не находишь, что большинство семей странные — не в том, так в другом?
Все это — то есть уже самый разрыв — произошло примерно за год до нашего с ней знакомства.
— И ты не виделась с Карлом все это время?
— Как же! Каждое воскресенье в двенадцать! Это было, так сказать, одним из пунктов нашего мирного договора.
— Но…
— Он приходил, сидел у нас час-другой и уходил.
Все же лучше, чем ничего. Мужчина, когда он влюблен, со многим мирится. Я же терпела это ради матери.
Это было в тот самый год, как вы с ним познакомились, верно ведь? Он в то время без конца крутил с какими-то девицами, то с одной, то с другой. Я была в курсе. Он мне все это рассказывал, чтобы возбудить во мне ревность.
Снова пауза.
— Бедный Карл! — сказала она. — И ты бедный, что попал в эту историю. И все мы, наверно, бедные…
В тот вечер, когда мы с ней познакомились, она с подругой как раз провожала Карла на бергенский пароход. И вот на обратном пути…
— Это было так удивительно! — сказала она. — Я согласилась пойти его проводить, только чтобы избежать неприятных разговоров дома. И вот встретила тебя. В тот вечер мне было так беспричинно радостно все время, и вот… мне показалось, это сама судьба!
Мы въехали в другую часть города, здесь дома были низкие, стандартные, насколько я мог различить. Около одного из них она остановила машину, вышла и сразу будто растворилась в темноте.
На этот раз прошло больше времени.
Улица лежала темная, тихая, вымершая. Ни души, ни звука. И опять…
Кованые, мерные шаги. Они приближались.
«Ich warte auf Dr. Heidenreich. Ich warte…»
Сердце стучало молотом, и меня вдруг охватила паника. «Warte auf» — это правильно? Ведь это, кажется, значит — прислуживать, ухаживать? Я прислуживаю доктору Хейденрейху! «Erwarte» — вот как! «Ich erwarte Dr. Heidenreich». Чепуха! «Warte auf» и то и то может означать. Разговорный оборот!
«Ich warte…»
Они быстро приближались. Он шли по этой стороне тротуара. Но они шли, не бежали. Если бы разыскивали меня, они бы бежали, и зажгли бы карманные фонарики, и освещали бы все по пути.
Зажегся фонарик.
«Ich warte auf Dr. Heidenreich. Ich erwarte Dr. …»
Они осветили машину. Световой конус прошел через заднее стекло, на ветровом стекле появилась тень моей головы.
Один из них сказал что-то остальным.
Они поравнялись с машиной. Их было четверо.
Все, конец. «Ich warte… Ich erwarte…»
Один повернул голову.
Они не остановились. Прошли мимо.
Я не шевелился, из последних сил вцепившись в ручку дверцы. Рука не гнулась и болела, словно нарывала. Я знал: в третий раз я не выдержу, я закричу, или свалюсь, или…
Подошла она.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, просто патруль прошел. Она села.
— Гармо тоже уехал. Я говорила с экономкой.
Она посидела немного молча.
— Тебя необходимо перевязать. Можно бы поехать назад, сделать это у меня дома. Но только… Или можно бы прямо тут — у меня все с собой, экономка бы помогла. Но мне бы хотелось поскорее доставить тебя на место. Ты выдержишь?
Я сказал, что, кажется, да.
Мы снова поехали, на этот раз прочь из города, ухабистой грунтовой дорогой. Черт с ним, главное — подальше от города.
Дома исчезли. Угадывались деревья по обочинам, изгороди. Время от времени смутно серела узкая полоска проселка. Она по-прежнему вела машину медленно, осторожно. Машина будто кралась, принюхиваясь к дороге. Она смотрела внимательно — то прямо перед собой, то по сторонам. Лицо было напряженное.
Мы подъехали к развилке. Я сразу заметил, что лицо у нее изменилось, стало спокойнее, напряженность исчезла. Она села поудобнее.
