Авторов Коллектив - Перо и маузер
И кажется мне, чем дальше, тем заметней устают ее тонкие девичьи пальцы, чернотой своей еще больше оттеняющие бледность лица. Я гляжу и удивляюсь, откуда вдруг у нее на лице появилось беспокойство и отчего так предательски задрожали в руках документы. Гляжу и удивляюсь...
Она чем-то взволнована, долго изучает протянутое удостоверение. Пальцы вздрагивают, под суровым сукном шинели также беспокойно вздымается грудь. Вот резко перевернула бумагу, читает, едва шевеля губами... Я-то знаю, что на оборотной стороне подобного удостоверения не может быть ничего, кроме отметок, как-то: о выпитом чаев агитпункте и, если повезло — о съеденной миске щей в столовой для командировочных. Больше там ничего не может быть — это мне точно известно.
Наконец она переворачивает бумагу, присматривается к печати, неловко проводит по ней пальцем — не приклеена ли? — и вдруг резко вскидывает голову. Уставилась в оловянные глаза подателя мандата — замерла.
Перед нею гладко выбритый, с вызывающей усмешкой на губах, картинно расправив плечи, в непринужденной позе стоит еще сравнительно молодой человек. Его костюм изобличает франтоватость хозяина, его недюжинную предприимчивость и беспредельное самомнение. Но редкие черные усики топорщатся, как у крысы, и ноздри чуточку трепыхаются — это дрожат плотно сжатые губы. На защитного цвета фуражке поблескивает новенькая красная звездочка. К груди он прижимает объемистый портфель из тонкой кожи. Глянул в лицо девушки, переступил с ноги на ногу.
Глаза девушки как будто расширились и потухли, руки повисли, как плети.
Леон!
И вздрогнул а, точно ужаленная, выпрямилась вся, ищет, на что бы опереться, ноги подкашиваются, и вот сникла, сжалась, став еще меньше ростом.
Я видел, как вспухли жилы на ее перепачканных руках, видел, как загорелись и погасли голубые глаза и как опять побледнело лицо.
— Вам придется немного подождать. Мандат просрочен!
Но молодой человек как будто не .намерен ждать. Заволновался, запрыгал, руками машет, то требует заносчиво, то отечески укоряет, то ругается.
— Вы глубоко заблуждаетесь, товарищ! Вы не имеете права меня задерживать, моя личность вне всяких подозрений! Мне нужно срочно по наиважнейшему делу в Политуправление. Если вы усомнились в моем мандате — прошу вас, очень прошу, товарищ, соблаговолите, несравненная, записать номер и поступайте, как вам угодно, но задерживать меня вы не имеете права! — И преисполненный веры в свою неприкосновенность, он самодовольно усмехается, выпячивает грудь, откидывает голову. — Да, задерживать меня вы не имеете ни малейшего... Я ухожу! — Он повернулся, собираясь переступить через порог, но...
— Никуда не уйдешь, Леон! — с угрозой в голосе крикнула девушка с винтовкой, преградив ему дорогу.
И он, опознанный, нервно шевельнул своими крысиными усиками, на мгновенье смешался, не зная, что делать, дорога-то перекрыта. Кровь бросилась в голову. «Леон!» — всего-навсего голос, но этот голос всколыхнул что-то давнее, почти позабытое. Лихорадочно пытается собрать в памяти все пережитое. Неужели не вспомнит? Не детский ли голосок сестренки прозвучал здесь? Не верится, просто не верится. Чертовщина. Наваждение какое-то! Померкший взгляд его впился в окаменевшее лицо девушки. Неужели эта женщина та самая девчушка, которую когда-то Оставил играющей в песке того же цвета, что и кудри ее,— оставил тот, кто после окончания школы прапорщиков заехал домой перед отправкой на фронт и в последний раз ласково погладил ее головку и по-братски чмокнул в розовую щеку? Он как будто напоследок даже поцеловал ее тонкие детские губы...
Стеклянными глазами глядит он на девушку, словно силясь что-то вспомнить... да* да* сестренка* ее голос, но теперь он стал тверже, взрослее и жестче, ох, какой жесткий у нее теперь голос! От него бросает в дрожь. Давно не слышал, не мудрено и позабыть, а губы-то потрескались, плотно сжаты — брр! — лицо, как металл, холодное, чужое... на уме одна-единственная мысль: «Продаст ведь, стерва, продаст!»
Сделав над собой усилие, говорит;
— Прошу меня не задерживать!
Но взрывом бомбы звучит ответ:
— Ни с места!
Словно молния озарила сознание: брат, Леон, носящий ту же фамилию Крукле, белогвардейский офицер, неуловимый, опасный агент вражеской разведки, прибыл сюда, в этот красный город, быть может, для того, чтобы нанести ему в спину смертельный удар. И вот ненавистный враг перед ней в лице собственного брата. Она почти вскрикивает:
— Ни с места, гражданин!
А толпа все растет, теряя терпение. Люди взбудоражены, встревожены, наседают, настойчиво требуют их пропустить. Чего держите, пропускайте скорей!
И все с остервенением потрясают своими мандатами.
Девушка оказалась бессильной перед натиском этой оравы, и Леон Крукле, улучив момент, оттолкнул ее, кинулся к многолюдной привокзальной площади. Бежал он без оглядки и прямо к воротам.
Девушка пронзительно вскрикнула. Те, кто в нетерпении наседал на дверь, разом притихли. Кто-то крепко выругался. Почуяв беду, люди на площади бросились врассыпную. В воротах получился затор: как раз в тот момент в них вкатил медлительный, тяжелый, пыхтящий грузовик.
Леон Крукле повернул к пакгаузам. В его руке блеснул синеватый ствол пистолета. У меня помутнело в глазах. Рука невольно потянулась за оружием.
Люди бестолково метались из стороны в сторону; разыгравшаяся сцена всех перепугала, кое-кто повалился на землю, припав лицом к заплеванным булыжникам, в зверином страхе вдыхая пыль и грязь.
В дверях осталась только девушка. Повернулась спиной к толпе, заняв середину прохода. По площади метался
Леон Крукле, стараясь отыскать хоть какой-нибудь лаз в высокой каменной ограде.
Гневные глаза девушки прикидывали расстояние до брата, от защитницы революции до прислужника белой гвардии.
Что-то едкое шептали ее пересохшие губы. Вот неумело, неловко вскинула винтовку... Приклад уперся в бок, пониже груди. А потом, словно врасплох застигнутая какой-то мыслью, девушка легонько провела рукой по лбу. Откинула назад голову, отвела упавшие на глаза прядки и замерла. Я видел, как она судорожно глотала воздух. Можно было подумать, сердце отказало, и девушка держится на ногах просто так, по инерции. Хотел было броситься к ней, поддержать, но... я и сам похолодел...
Сухо щелкнул затвор, взвизгнуло оконное стекло, всколыхнулся воздух. Звон осколков стих одновременно с рычаньем грузовика — будто шумы задохнулись в едком дыме выхлопных газов. Одни с криком повалились на землю, другие ломились в запертые ворота, кричали на разные голоса, кого-то звали на помощь.
Человек, как загнанный зверь, метался по площади, царапал ногтями каменную ограду, припадал к порогам пакгаузов, весь перепачканный, вспотевший, безуспешно тыкался в закрытые двери вагонов.
Прозвучали еще два винтовочных выстрела, один за другим, даже трудно было сказать, откуда они донеслись.
На самой середине площади человек рухнул на колени. Свернулся в грязный клубок, ковырнулся через голову и застыл, растянувшись на булыжнике.
Девуицса в дверях стояла не шелохнувшись. Внутри что-то оборвалось, теперь стало легко, совсем легко... Брат с корнем был вырван из груди. В сердце ныла рана, разверстая, свежая рана, и как-то странно перехватывало дыхание, приходилось дышать, широко открыв рот, но от дыма першило в горле, голова шла кругом от дурманящих запахов. Так она стояла, молча уставившись на середину площади, где пыльный булыжник покрывался кровью...
Я понимал, ей было тяжело. Но толпа опять наседала, пришлось повернуться.
Может быть, так оно было и лучше. Девушка расправила плечи, откинула назад голову, из-под фуражки выбившаяся прядка волос сверкнула осенним золотом. Редкие капельки пота катились по щекам, а губы, пересохшие, в трещинках, были прикушены в какой-то детской усмешке. И все же выражение ее лица говорило, что брата навряд ли удастся вырвать из сердца. Я разглядел в этой девушке человека... Привычным жестом брала она протянутые документы, и руки ее теперь не дрожали.
Я был уверен, эти руки никогда уже не дрогнут, а сердце ее никогда не остынет.
