Виталий Мелентьев - Варшавка
— Потерпи, миленький. Потерпи, родненький! — необыкновенно нежным, воркующим шепотом шелестела фельдшерица, бинтуя и бинтуя это ослабевшее и потому начинающее синеть от холода пробитое тело. Пеленала быстро, как свивальником, иногда покрикивая:
— Сани! Быстро! Потерпи, мок хороший. Потерпи… Сейчас мы тебя хирургу доставим.
Бинт! Он тебя залатает, будешь как новенький. Домой поедешь. Одежду! Приготовить одеяла! Еще на свадьбу пригласишь. и мы с тобой выпьем. Носилки! Степанов, заполняй карточку! Быстро! Тебя как зовут-то, миленький? Николай? А по батюшке?.. — И, не оборачиваясь, прикрикнула:
— Кропт! Собирайся! Сейчас поедете.
Мария, которая впервые видела фельдшерицу вот такой, прекрасно раздвоенной, не сразу поняла, чью фамилию она назвала, а когда поняла, то дернулась и подошла к Алеше, который уже застегивал шаровары — узкие, стиранные и перестиранные, противно пахнущие дезинфекцией.
— Алеша! Где же вас? Куда? — и, перехватывая уклончивый взгляд Алексея, внутренне обмерла. — Всех?.. — сдавленным шепотом спросила она, и глаза у нее стали еще более огромными, чем у фельдшерицы.
— На ничейке… Да ты не беспокойся… Наши прошли…
— Кропт! Быстро на сани! Степанов, проводи! — почти закричала фельдшерица. — Мария! Помоги положить на носилки! — Мария еще не понимала, каким образом Алеша очутился на ничейке и куда прошли остальные снайперы, но она поняла главное: Костя где-то в таком месте, где может случиться нечто непоправимое — как будто в ином месте на войне не может случиться того же… Фельдшерица опять крикнула — зло, требовательно. — Мария! Потом поговорите! Быстро!
Так и не поняв, что же произошло, Мария бросилась к столу и стала осторожно снимать уже укутанного в одеяло и странно тяжелого разведчика, который, словно очнулся от боли, от сознания, что его даже не полечили как следует, а сразу же куда-то отправляют, начал ругаться — прерывисто, свистяще и зло-беспомощно. Он не понимал и, может быть, так никогда и не понял, что счастье его было в том, что он был первым тяжелым раненым и эта жестокая, стремительная быстрота фельдшерицы, и свободные сани с меховым собачьим одеялом, и вот это противоестественное «нелечение» спасли ему жизнь.
Фельдшерица уже не обращала на него внимания — она мыла руки.
Носилки в дверях столкнулись с Кривоножко. Капитан пропустил их, а когда вошел в землянку, то спросил привычно доброжелательно:
— Началось? Из какой роты?
— Разведчик и снайпер. Один — тяжелый. Разведчик…
— Та-ак. Где?
— На ничейке.
Капитан помолчал и спросил:
— Всего хватит? Помощь не нужна?
— Пока… нет. Мария пришла с кухни… Может, кое-кого из писарей подошлете. И еще…
Пожалуйста, прикажите боепитанию и хозвзводникам, чтоб без раненых в тыл не уезжали.
— Хорошо, хорошо… Проследим… — поспешно говорил Кривоножко, а сам думал о том, о чем думали а тот час все на том участке: неужели наступление будет раскрыто?
— Отвыкла, товарищ капитан, — вдруг беспомощно-кокетливо улыбнулась фельдшерица. — Забыла о главном: будете на передовой — обязательно проследите за собачьими упряжками. Какие-то они уж слишком… своевольные…
Кривоножко опять покивал и пообещал проследить, но усидеть в медпункте уже не мог.
Он выскочил на поверхность и услышал страстный шепот:
— Скажи, Алеша. Ну, скажи…
— Я же ответил — ходили добровольцами. О других не знаю, — видимо, он увидел или лицо, или глаза Марии, потому что сказал с болью и отчаянием:
— Ну. не знаю я… Не имею права… Понимаешь? Ты не волнуйся.
Послышался судорожный, с перехватами, вздох, всхлипывание и слабый голос разведчика, который был уверен, что его недолечили, и потому не просто злого на всю медицину, а прямо-таки ненавидевшего всех женщин вместе, а этих — наособицу.
— Все снайперы с нашими. Все! Поняла? И, может. все уже и накрылись… Да везите же вы, черт вас возьми, раз здесь лечить не хотите. Хуже немцев. Вредители!
— Заткнись! — тихо сказал Кропт. — Врет он все. Мария. Врет.
Лошадь шумно вздохнула, и снежок зашуршал под полозьями. Кривоножко подумал:
«Надо не забыть представить Кропта к награде».
Он быстро обежал тыловые подразделения, понял, что все сделано как будто как следует и люди готовы ко всему, настроение у них, похоже, боевое, хотя и сдержанное, но на душе от этого не стало спокойней.
В роту Чудинова он добежал как раз в тот момент, когда в обороне противника начался бой, и сразу понял, в чем дело. Его тренированный ум быстро прикинул все варианты объяснения происходившего и нашел единственно разумный — тот самый, что пришел на ум и Басину.
— Ничего, — сразу же сказал он Чудинову. — Ничего… Может, даже и к лучшему…
Противник не отдохнет, а, главное, подготовится не к тому, чему нужно. Будет ждать разведку боем, а начнется наступление.
Чудинов, хоть и с опаской поглядывал на замполита, все-таки вынужден был согласиться.
И когда Кривоножко убежал в траншеи, чтобы увидеть агитаторов, парторгов и комсоргов и с их помощью разъяснить бойцам обстановку (которую все ж таки он знал еще плохо и старался скрыть от самого себя возможные последствия боя в глубине немецкой обороны), а главное, своим появлением, своими словами — пусть и не очень продуманными — показать, что все не так уж и страшно, раз он с ними.
Предполагали и такой вариант. Предполагали. Ну и что? На войне всякое бывает… А без разведки как же? Без разведки нельзя. Пусть даже она и не удалась, а мы уже знаем, где у противника молчавшие до сих пор огневые точки. Нас не посекут…
Он шел траншеями, собирая агитаторов, коммунистов и комсомольцев, с каждой беседой находя все новые и новые доводы и примеры, и голос его звучал все уверенней, и улыбка становилась не натянутой, а натуральной, может быть, потому, что он уже и сам верил в то, что говорил, верил, что все. обойдется.
Ее все ждали, а началась она неожиданно. Где-то в стороне, у богом проклятой и чертом избранной Зайцевой горы, низкое небо высветили артиллерийские сполохи, потом они возникли в другой стороне, а уж потом докатился звонкий в стылом волглом воздухе, сливающийся, словно облегченный вздох толпы, гул артиллерийской подготовки.
В следующую секунду ударили орудия и позади третьего батальона. Вначале донесся пронзительно вибрирующий, словно от оборванной струны, звук выстрела, потом, то посвистывая нежно, призывно, то фырча и подвывая, пронеслись первые стайки снарядов и мин. А уж потом все скипелось о единый, мощный, то жутко-слитный, то прерывистый рев.
Рушились подтаявшие кружавчатые вершинки сугробов, осыпались с ветвей нашлепки снега, освобожденные ветви подскакивали, леса вокруг темнели и словно вздрагивали.
Над ними взвились птицы, в них метались звери, и какой-то перепуганный зайчишка перепрыгнул наши траншеи и понесся спасаться к немцам. Но к этому времени там стали рваться снаряды, и он, закладывая уши на спину, запрокидывая ощерившуюся мордочку, вытянулся в струнку и помчался назад, к уже обжитым и по-человечески и по-звериному страшным местам.
Но это были все ж таки свои места.
Над обороной противника вспыхивала разрывы, начинал клубиться дым и прах, постепенно сливаясь в пелену. В это время противотанковые орудии старшего лейтенанта Зобова на пешей рыси выкатились из укрытий на временные огневые и стали чутко, точно принюхиваясь хоботами, прицеливаться к частым, резко вырисовывавшимся на фоне дымов и огней разрывов кольям проволочных заграждений. Следовало попасть снарядом по кольям. Стрелять по палочкам. Почти что из пушек по воробьям. И батарея стреляла. И колья разлетались, роняя оборванную проволоку, осколки пересекали другие нити, расщепляли другие колья.
Позднее в сутолоке разрывов стали появляться густо-черные пятна дымовых снарядов.
Дым клубился поначалу как пар в парной, а потом стал густеть, вышвыривался разрывами вверх, закрывая оборону противника сплошным занавесом.
Капитан Басин следил за всей этой огневой кутерьмой с наблюдательного пункта и, облизав горькие от курева губы, приказал телефонисту:
— Передай всем: начать выдвижение. Штурмовым взводам, подчеркни это, первыми.
Он видел, как из траншей покатом выпаливались его люди, выхватывали снизу плетни и фашины и неумело вскидывая их на горбившиеся вещмешками спины, ползли вперед, к заграждениям. Потом подались другие. уже без фашин, и когда батальон, переползая в сером снегу, высвечиваясь свежевыбеленными касками, как выводок грибов шампиньонов, оказался на ничейке, за нашими проволочными заграждениями, на покинутой, безлюдной обороне разорвались первые мины, а потом и снаряды.
Басин облегченно вздохнул — он вывел людей из-под артобстрела. Следя за оглядывающимися назад солдатами, сам того не замечая, судорожно сжимая кромку амбразуры, он вдруг представил себя на их месте и понял: им уже нет пути назад.
