Максим Михайлов - Мы все - осетины
— Русские пришли! Ура! Русские! Победа! Победа!
Хриплые голоса нестройно ревут, перекликаются наверху. Теперь уже ошибки быть не может, и я вдруг опускаюсь прямо посреди подвала на холодный и пыльный бетонный пол, вытягиваю враз ослабевшие, дрожащие противной мелкой дрожью ноги. Наверху грохочут, воют турбинами танки. «Только это не грузинские танки…» — неожиданно ясно осознаю я, и меня всего начинает колотить, пронзать изнутри дрожью. Наверное, это выходит страх, я не знаю… А потом накатывает дикая эйфория, хочется орать во весь голос, куда-то бежать, хлопать себя ладонями по ляжкам. Я вдруг необычно ярко осознаю, какая прекрасная штука жизнь. Даже в полутемном подвале, воняющем свежей кровью и пороховой гарью, даже под стоны раненых и грохот танков… Как хорошо жить, господи, какое же это на самом деле счастье!
А наверху продолжает греметь на все лады:
— Русские пришли! Русские! Победа!
Еле-еле протиснувшись к лестнице, подхваченный водоворотом рвущейся наверх толпы, выбираюсь из подвала. Короткий коридор первого этажа, заложенные кирпичом и мешками с песком окна, просторный холл и вот, наконец, яркий бьющий в лицо солнечный свет. Я останавливаюсь на высоком школьном крыльце и смотрю на происходящее вокруг сверху вниз. На углу площади жирно чадит свесив набок разбитую башню грузинский танк. Два похожих на него как братья бронированных монстра застыли рядом угрожающе поводя по сторонам пушками. Вот только на одном из них болтается под легкими порывами ветра прицепленный к антенне трехцветный флажок. Бело-сине-красные полосы непривычно бьют по глазам, надо же, всего три дня прошло, как из дома, а успел отвыкнуть. Перед школой творится нечто невообразимое. Рядом с крыльцом остановился крашеный в камуфляжные разводы БТР. Вокруг него жиденькая цепочка солдат в пятнистой форме и бронежилетах. Из-под расстегнутых воротников ярко высверкивают бело-голубые тельняшки. Солдат уже со всех сторон облепили что-то орущие, в конец обезумевшие от радости ополченцы, спецназовцы, добровольцы. Их обнимают, хлопают по плечам, тискают им руки, что-то кричат, порываются качать. Те вяло отбиваются, переглядываются со смущенными улыбками. С непередаваемым наслаждением вглядываюсь в такие родные курносые лица, выдающиеся вперед азиатские скулы, орлиные кавказские профили, веснушчатые рязанские морды… Русские пришли!
Я стоял и глупо улыбался во весь рот до ушей, просто стоял и смотрел на них, кажется в тот момент я был счастлив, впервые ощутив, что вокруг теплый летний день, что с безоблачного неба светит ласковое южное солнце, что с гор тянет легкий прохладный ветер… Что можно не умирать… Можно продолжать жить. Луиза! Мысли, вильнув прихотливым узором, снова вернулись к ней, теперь уже было можно, теперь все самое страшное было уже позади. Луиза… Мягкий свет ореховых глаз, бархатистая нежная кожа, вспухшие от поцелуев губы и тихий счастливый стон… Все это была она, единственная и неповторимая… Любимая… Сердце заныло сладкой, тоскливой болью… Я на мгновение прикрыл глаза с головой ныряя, проваливаясь в прошлое…
* * *Мягкий свет ночника терялся в углах моей спальни, оставляя там темные, непрозрачные тени, музыкальный центр заговорщицки подмигивал красным глазом изливаясь специально подобранной романтической музыкой. Она была рядом, моя очаровательная натурщица прижималась ко мне, изредка вздрагивая всем телом. Полуприкрытые глаза, мучительно искривленные губы, раскрасневшиеся щеки, она еще полностью была там, в той волшебной, расположенной на седьмом небе, стране, где мы только что побывали вместе. Жаль, но мужчины не в силах задержаться там надолго, яркая вспышка, миг запредельного счастья и тут же стремительное падение. Женщинам от природы дано гораздо больше, видимо в некое возмещение за родовые муки, за тяжкую материнскую долю, за неизбежную необходимость долгие месяцы вынашивать в своем чреве плоды вот таких вот полетов к небу… Слабая, конечно, компенсация, но хоть что-то…
Вот почему после секса даже с любимым человеком, даже впервые, когда жажда обладания должна, казалось бы перевесить все остальное, в голову лезут разные дурацкие мысли? Вот чтобы не думать о лежащей рядом с тобой девушке, которая только что дарила тебе это неземное блаженство, так нет же, понесло его философствовать на тему устройства мира. Тоже мне, мыслитель нашелся… Чувствуя себя несколько виновато, пытаюсь тут же загладить существующую лишь в моем воображении вину. Нежно тянусь пальцами к ее щеке, легко, словно дуновение ветерка касаюсь непокорной прядки волос упавшей на ее лицо, поправляю их пропуская сквозь пальцы волнистый шелк цвета воронова крыла. Легонько глажу горячую, залитую румянцем щеку. Луиза, не открывая глаз, тянется за моей рукой, будто запрыгнувшая к хозяину на колени домашняя кошка. Тянется пытаясь продлить эту мимолетную ласку, потягивается, выгибаясь спиной и тихонько приоткрыв глаза, заглядывает мне в лицо. В глазах ее пляшут сумасшедшие звезды, летят сквозь черный космос галактики, вся вселенная сейчас там, в ее пристальном взгляде.
— Любимый, — медленно, словно пробуя слово на вкус, шепчут припухшие ярко-алые губы.
— Любимая, — отзываюсь я тихим эхом, и она счастливо улыбается мне.
Одеяло давно сброшено на пол и валяется где-то там неопрятной укутанной в скользкий шелк грудой. Наши обнаженные тела ничто не скрывает, а свет ночника еще и золотит яркими пятнами все соблазнительные выпуклости, выхватывает из тьмы самые потаенные места. Она просто чудесна, я никак не могу наглядеться на нее, не отводя взгляда впитываю зрелище настоящей, живой красоты. Дотрагиваюсь дрожащими от возбуждения и страсти пальцами до ее кожи, медленно веду их от точеного плечика вниз, в ложбинку между грудей и дальше через плоский подтянутый живот к поросшему курчавым волосом треугольнику между сомкнутых бедер. Она улыбается смущенно, делает робкую попытку отстраниться, но потом вдруг сама приникает ко мне, и ее полураскрытые губы оказываются совсем рядом. От нее терпко пахнет незнакомыми мне духами и чуть-чуть кружащим голову естественным запахом пота. Ее запахом… Наши губы сливаются и охватившее нас горячечное безумие продолжается вновь.
Простыни скользят, сбиваются влажными комками под нами. Пляска безумных губ, сопрягающихся с ненасытной страстью тел, светящихся звездами глаз продолжается, кажется вечно. Она кричит, уже полностью утратив контроль над своим телом, кричит во весь голос от терзающего ее дикого, животного наслаждения. Я отвечаю низким рычанием хищника, победителя, обладателя. Я беру это бьющееся подо мною тело, я властвую над ним, подчиняя себе, заставляя извиваться от страсти. Страсти и наслаждения. Мы растворяемся друг в друге, мы больше не существуем в отдельности, только лишь как единое многорукое, многоногое существо, сплетшееся в невозможный непередаваемый узел. Взрыв происходит одновременно, летит вокруг первозданный, перевернутый с ног на голову нашим счастьем космос, рвутся сверхновые, опаляя своим жаром… В целом мире не осталось больше никого и ничего, только мы, только наши скользкие от пота тела проникающие друг в друга. Еще сильнее! Да, вот так! Еще! Еще!
Огромная приливная волна, достающая вздыбившейся пенной шапкой до неба обрушивается на берег, рассыпаясь мириадами радужных брызг, и, задрав голову к потолку я кричу, я вою по-волчьи, пою дикую и прекрасную древнюю песнь, оповещающую весь замерший вокруг мир о победе. Она летит вверх к небу, легко пробивая нависший над головой потолок, пронзая насквозь панельную пятиэтажку, взлетая в высь к начинающему алеть на востоке ночному небу, несет меня за собой, и вдруг обрывается на самой высокой ноте, безжалостно швыряя меня обратно в разворошенную, смятую постель. Туда, где в моих объятиях все еще бьется, закусив до крови губу, продолжающая лететь по небу Луиза.
Все, вот теперь точно все… Я полностью опустошен, и не в силах уже пошевелить ни рукой, ни ногой. Лежим друг против друга на смятой постели, с искренним удивлением рассматриваем один другого, так, будто в первый раз увидели. Наверное, так оно и есть. Такого с нами еще не бывало, по-крайней мере со мной. Еще ни разу не рвалась у меня под ногами вселенная, не бушевал вокруг взбунтовавшийся космос… Я смотрю в ее усталые, потемневшие глаза, растворяюсь в их глубине, падаю в них, тону в бездонных омутах черных зрачков, и тихо одними губами шепчу: «Спасибо, спасибо тебе, родная…». Она в ответ благодарно вздыхает и замирает прижавшись ко мне всем телом, спрятавшись под моей рукой от всего мира, доверчиво прильнув ко мне теплой щекой…
В окно любопытным желтым глазом заглядывает луна, серебря по полу узкую дорожку призрачного света. Осторожно, чтобы не потревожить Луизу тянусь рукой к прикроватной тумбочке, пытаясь нашарить пульт. Ага, есть! Смолкнув на половине тягучего аккорда музыка замирает. Потом с мягким укоризненным щелчком потухает под моею рукою ночник, комната погружается в темноту, и лишь лунная дорожка продолжает манить куда-то, звать за собой, переливаясь на полу серебром… Куда ты зовешь меня? Зачем? Ведь мне здесь так хорошо… Луна молчит, только улыбается мудрой всезнающей улыбкой, посмеиваясь втихомолку надо мной…
