Арно Зурмински - Отечество без отцов
Одну вещь, пожалуй, все-таки можно было разрешить: дать возможность молодоженам станцевать хотя бы один раз традиционный танец. Человек в коричневом одеянии на портрете закрыл на это глаза. Бургомистр Брёзе, который, как чиновник, был уполномочен следить за тем, чтобы во время войны не было никаких танцулек: «Мы не можем себе позволить делать ногами выкрутасы, в то время как солдаты проливают на фронте свою кровь» — скрылся за трактирной стойкой, чтобы не видеть всего этого безобразия. «Жизнь цыган веселая» играл кларнет, молодожены танцевали, гости образовали круг, хлопали в ладоши и подпевали.
— Эта цыганская жизнь про нас, — прошептала Эрика. — Ты бродишь по России, а я ухаживаю за скотиной.
Наказание за нарушение последовало незамедлительно после того, как в половине седьмого вечера в дверях возникла женщина. Волосы у нее были всклокочены, а лицо залито слезами. Она вцепилась обеими руками в притолоку двери, завизжала, затем рванулась через весь зал, остановилась перед Робертом Розеном и закричала:
— Ты празднуешь свадьбу, а моему мужу пришлось умереть!
Кларнет оборвал мелодию.
Женщина вытащила из-за ворота рубахи листок бумаги, сунула ему под нос и потребовала, чтобы он прочитал. Все это время она, не отрываясь, смотрела на него, как будто ожидала с надеждой, что он вычитает там нечто другое.
Верный своей присяге… С высоким чувством исполненного солдатского долга… Настоящий боевой друг… За фюрера и отечество… Отчаянно смелый… Искреннее сожаление… Глубокое сочувствие… Героическая смерть… Он отдал свою жизнь за Германию… С нацистским приветом…
— Если бы он хоть, по крайней мере, погиб как положено, но они ведь его насмерть заморозили! — кричала женщина.
Теперь Брёзе вынужден был употребить свою власть. Вместе с хозяином трактира Витке он схватил женщину, которой все же удалось скомкать листок бумаги и бросить молодожену под ноги. Затем она плюнула в него и закричала:
— Он вовсе не убит! Он вовсе не убит! И в России наступит лето, тогда все замерзшие оттают!
Оба мужчины потащили женщину из зала, кларнет своей мелодией заглушал ее визг. Двое поляков, присланных трактирщику в помощь, получили от Брёзе указание доставить женщину к ее дому на берегу озера. Они скорее несли ее, нежели она шла сама. Резкие крики перешли в глубокие всхлипывания, но и они прекратились, как только ее подвели к дому.
О танцах после этого нечего было уже и думать.
— Наше озеро достаточно мелкое, в нем никто не утонет, — прошептала Эрика своему мужу. После этого ее вытошнило, на белом платье появились несколько коричневых пятен.
Кларнет надрывался, но праздничного настроения так больше и не удалось создать. Фокусник глотал метровые языки пламени, одна женщина пела частушки на восточно-прусском диалекте, которые, впрочем, знал каждый. Мальчишки Ингеборг начали было произносить скороговорки, но дошли лишь до третьей строфы.
В это время принесли телеграмму. Камрад Пуш, находясь в отпуске в Мюнстере, сочинил следующий текст: «Свадьба — это прекрасный праздник».
Поскольку ничего другого делать не оставалось, то все налегли на еду и напитки.
Молодая жена хотела выйти на улицу, так как полагала, что ее тошнота вызвана тем, что в помещении было сильно накурено.
— Лучше замерзнуть, чем задохнуться в этой курилке, — сказала она.
Выйдя на улицу, они услышали, как поют русские пленные.
Дорхен получила в подарок свадебную фату. Ей исполнилось лишь семнадцать лет, и она была следующей на очереди выходить замуж. За кого, об этом знали лишь небеса. Но война должна же ведь была оставить в живых хотя бы нескольких мужчин.
В полночь молодожены покинули трактир. Захариас вызвался проводить их под музыку до дома, но молодым людям хотелось пройтись по деревне в тишине. Русские пленные больше не пели. Но вновь раздались странные звуки «ву… ву… ву…», которые с ночных звезд устремились к озеру.
— Я думала, у русских больше уже нет самолетов, — сказала Эрика.
— Это последний, — заверил он ее.
Он перенес ее на руках через порог. Огромная кровать в комнатке наверху приняла их, такая же чистая, как и в первый день. На подоконнике стоял букетик цветов ветреницы, на ночном столике горела свеча. Толстощекие ангелочки смеялись, глядя на них со стен.
— Когда я начинаю думать о том, что со следующей недели мне придется одной спать на этой большой кровати, то мне делается страшно, — прошептала Эрика.
Когда звуки, раздававшиеся с неба, удалились, наступила полная тишина. Лишь в трактире все еще слышался шум.
Но ради Германии мы не хотим умирать.
Ради Германии мы хотим жить.
Вольфганг БорхертА время все бежало и бежало. В воскресенье они поехали в город на церковную регистрацию молодоженов. Эрика была в этот раз уже не в белом подвенечном наряде, а в светло-сером пальто, Роберт Розен надел военную форму пехотинца.
Оставив повозку, они пересекли рыночную площадь. Эрика восхищалась товарами, выставленными в витринах, которых на третьем году войны стало заметно меньше, но на сельскую девушку, еще даже не побывавшую в Кёнигсберге, они произвели большое впечатление. У магазина детских товаров она задержалась.
— Вначале должен наступить мир, — сказал он и потянул ее дальше.
Они вновь сидели в церкви на первом ряду, рядом с ними еще несколько человек в военной форме со своими женами. Священник зачитывал имена детей, которых крестили в апреле: пятерых мальчиков и четырех девочек взял Господь под свое покровительство за время, прошедшее с Пасхи. За этот период был зарегистрирован лишь один церковный брак. Вновь стояли они перед прихожанами, собравшимися в церкви, в то время как священник зачитывал их имена и произносил слова напутствия:
Будь верным до смерти,
тогда я дарую тебе счастливую жизнь.
Верность и смерть были здесь родными сестрами.
После этого священник начал зачитывать другие имена, которым, казалось, не было конца. Монотонно разносились они по храму Господнему, и подобно каплям воды падали в пустую посуду с большой высоты. После каждого имени наступала пауза, затем звучало: «Погиб на Востоке». В чудесный месяц май русская зима накрыла своим белым саваном церковные книги регистрации умерших. Опять, как в песне: за декабрем последовал май. На задних лавках всхлипывали молодые женщины, которые в последний раз слышали имена своих мужей.
— Мы лишь маленькая церковная община, — прошептала Эрика. — Если у нас одних погибли девять человек, то по всей Германии их должны быть уже тысячи.
Молитва за упокой душ погибших. Роберт Розен сомневался в том, что Господь имел право голоса в той полуночной стране, где сносятся церкви, сравниваются с землей кладбища и создаются лишь массовые захоронения, ничего, кроме массовых захоронений.
В то время, как все произносили вслух Молитву Господа, один солдат, не дожидаясь ее окончания, покинул церковь. Дверь за ним лязгнула о засов. Что могло ему не понравиться в стародавней молитве «Отче наш»? Может быть, слова «Приидет Царствие Твое» или «Избави нас от лукаваго»? Во всяком случае, он вышел, не дождавшись слова «Аминь».
Священник зачитывал главу 7, стих 17 Откровения:
И Бог сотрет все слезы с глаз их.
Это случится, но много лет спустя. А кто сегодня вытрет их слезы? Роберт Розен вспомнил о геройских могилах на обочинах дорог, о повешенных на деревьях партизанах и о нагих трупах во дворе тюрьмы в Тернополе. Нет, Господа там не было.
Как прекрасно было вновь оказаться на солнце. Они окунулись в пеструю жизнь на рыночной площади, где степенно прогуливались седовласые господа, одетые нарядно и с сигарами во рту. Там громыхали пролетки и крестьянские повозки, а члены «Молодежного женского союза» собирали в качестве пожертвований вещи для солдат на предстоящую зиму. В мае они уже собирали на следующую зиму, поскольку за каждым маем следует свой декабрь. В декабре тебе, Роберт Розен, уже исполнится двадцать три года, а война к тому времени должна уже будет закончиться.
Эрика первый раз посетила кафе, в то время как Роберт Розен уже побывал в такого рода заведениях во Франции и в Берлине. Солдат ведь познает мир, посещая также и кафе.
Все столики были заняты, но для солдата в серой военной форме, прибывшего в отпуск на родину, всегда найдется свободное местечко. Официантка принесла сырный торт и чай из плодов шиповника, а для солдата бутылку пива. В глубине зала кто-то на фортепьяно играл песню о маленькой кондитерской.
Он пообещал съездить с нею в Берлин. Там они отправились бы в кино, на байдарке прошлись бы по реке Шпрее, но это будет лишь тогда, когда наступит мир.
