Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая
– Пусть с ними черт в прятки играет! – выпалил Тихон. Он встал и зашагал по просторному кабинету, шаркая ногами. Он бранил Юрия, и в складках губ его сквозило что-то грубое, жестокое. Шея наливалась кровью.
Вдруг под окном треснуло, тополь задрожал всеми ветвями и листьями и, перечеркивая небо, хрястнулся на землю. В кабинете стало непривычно светло. Рэм высунулся из окна: два парня отсекали топорами ветви тополя. За клумбой цветов стояла мачеха в ярком халате.
– Они из психолечебницы? – спросил Рэм отца.
Тихон невнятно проворчал: тополь заслонял вид на Волгу.
Всем троим было как-то неловко. Рэм поцеловал отца, сестру и, встряхнув красно-медными волосами, сунув руки в карманы брюк, ушел легкой, пружинящей походкой.
Минувшей ночью Юля боялась спросить Крупнова, что он думает об ее отце, теперь же она еще больше боялась спросить отца, почему он так зол на Юрия. В этот вечер она примирилась с мачехой, говорили, как бы уломать Тихона Тарасовича показаться врачам. Никогда он к ним не ходил и, наверное, не пойдет. И сейчас сидел в кабинете, роясь в каких-то бумагах. Мачеха пошла к нему позвать прогуляться, и вдруг Юля услышала ее крик. Открыла дверь: отец лежал грудью на столе, большая, с сединой голова неловко подвернулась, ухо утонуло в чернильной луже. Лицо мачехи странно перекосилось.
– По-по-мо-гите… – ворочала она онемевшим языком.
Тихон так и не пришел в себя. Он не чувствовал, как перенесли его на диван, сделали уколы. Казалось ему: во тьме его руки схватили кого-то, с кем он боролся всю жизнь. И чем сильнее сжимали руки пойманного, тем становилось светлее. И когда стало совсем светло, он увидел толстого, плечистого с пилой в руке. И в то самое мгновение, когда пальцы должны были сжаться на горле этого человека, Тихон узнал в нем себя. Вновь нахлынувшая тьма залила его покоем избавления от ужасного открытия…
XXI
Веня Ясаков нес венок от строителей бывшему строителю Солнцеву. Речи и особенно музыка болью отдавались в его добром сердце. Он скорбел о кончине «видного деятеля города», жалел друга своего, круглого сироту Рэма, однако не настолько, чтобы забыть свое несчастье: вес его превышал против нормы на два килограмма. Эти килограммы омрачали жизнь, отбрасывая Веню от намеченной цели стоять в ряду боксеров среднего веса.
После похорон, прихватив Александра Крупнова, возлагавшего на его кулаки все свои спортивные упования, он отправился в заводской клуб.
…Пока выступали певцы и танцоры, тренер готовил Вениамина Ясакова к решительному сражению на ринге. Ожидали они своего выхода за кулисами.
Веня был настроен не по-бойцовски, рассеянно внимал поучениям тренера. Драться ему не хотелось, потому что он, слушая пение хора, размяк, стал самим собой. Два года учился боксу, чтобы победить «бабью жалость к людям, стать мужественным», но, как видно, напрасно. Его били по широкой физиономии, он же робел давать сдачу…
– Ты не находишь себя глупым? – спрашивал тренер.
– Немножко чувствуется, а что, очень заметно? Ха-ха!
– Смейся, а потом плакать будешь. Вместо того чтобы, – логично начинал тренер, презирая в эту минуту Вениамина с его добродушным лицом, – вместо того чтобы концентрировать энергию, ты расслабляешь себя глупым смехом. Сожмись в кулак. В железный!
Тренер уложил Веню на топчан и, разминая мышцы его, подверг дополнительной психологической подготовке.
– Учти, привалили твои поклонники-подростки. Не подводи их хотя бы! Обмануть надежды стариков – позор, обмануть детей – преступление.
Вениамин, зажав рот ладонью, умирал со смеху.
– Понимаешь, – начинал он, похохатывая с икотой, – мы с Санькой Крупновым вчера черных лебедей на Волге… бац-бац из ружей. Несем домой жарить, одного хотели на поминки Тихона Тарасовича, а мой отец: «Да вы наших гусей побили!» – «А почему черные?» – «Баржа с нефтью лопнула»… Ха-ха-ха!
На ринг вышел раньше своего противника. Рэм в полосатой рубашке послал ему из публики воздушный поцелуй, Саша помахал рукой. Подростки восторженно кричали, аплодируя, топая ногами.
– На ринге боксеры среднего веса: юный чемпион «Торпеды» Вениамин Ясаков, – судья схватил и поднял вверх его руку, – и опытный боксер-любитель Семен Агафонович Холодов!
С добродушной улыбкой смотрел Ясаков на противника: невысокий, тяжелый, небольшая в сравнении с толстой шеей голова, надменное скуластое лицо и глаза милой Марфы – такие же кошачьи, в чуть косой прорези.
«Да это же ее старший брат! – подумал Вениамин. – Не могу бить родню!»
Ястребом бросился на него Холодов, и тотчас же правая скула Вени онемела от прямого оглушающего удара. Веня скорее удивился, чем обиделся. Вяло бил он противника, боясь его мерцающих в свирепом сощуре глаз. Кровь на губе противника парализовала Ясакова, и он попятился, улыбаясь виновато во все широкое, глуповато-доброе лицо.
– Веселый парень: его бьют, а он смеется! – громко сказал кто-то в публике.
Пол выскользнул из-под ног. Он слышал, как считали над ним: «Раз, два, три», но умышленно не открывал глаз, жадно хватая воздух широкими ноздрями. С неимоверной быстротой наливались силой мускулы, сердце загоралось яростью. На десятой секунде Ясаков вскочил и, угнув голову, решительно атаковал противника. Не обращая внимания на гонг, возвестивший конец раунда, он налетал на Холодова, покрикивая воинственно:
– А-а-а, боишься?! Давай, чего там! Давай!
Публика смеялась, аплодировала, а Веня снисходительно пожал руку Холодову, горделиво посматривал вокруг, расправив корпус. Радостно и немного совестно было чувствовать себя победителем, и он убежал.
«Не повредил ли я ему чего? – с жалостью подумал Веня и тут же успокоил свое доброе сердце: – Ну и пусть на себя пеняет. Слабец, так нечего лезть! Эх, а вдруг да Марфа взлютуется?»
Зашел тренер, нижняя челюсть его дрожала.
– Ничего, не унывай, Веня. Тренироваться надо. Данные у тебя есть хорошие. Жаль, но пока тебе далеко до победы.
Ясаков разинул рот. Только сейчас дошло до его сознания, что он побежден. Больнее заныла скула, усталость подкосила ноги, и он повалился на топчан.
– Черт дернул завысить твой возраст, – мрачно проворчал тренер. – Попадет нам от твоего фатера. Я слышал, как один военный возмущался: на каком основании детей избивают?
– Детей избивают! Пусть бы этот жалельщик сунулся, я бы ему показал, какой я ребенок!
За дверями загремел голос Макара Ясакова:
– Как же ты, мать моя вся в саже, меня не пустишь? Я к сыну родному иду! – И тут же в комнату ввалился сам Макар, в шляпе набекрень, красный, чуточку хмельной. За ним – десяток подростков с улицы Водников.
Макар скрестил на животе руки, это значило: задумался глубоко.
– Вениамин, умный я или глупый?
– Умный, мудрый прямо-таки.
Макар еще крепче сцепил руки и, прищуривая левый глаз, понизил голос:
– Я хитрый?
– Насквозь все видите, Макар Сидорович, – кротко ответил Веня, отлично зная: уж чего другого, а хитрости у бати не больше, чем у теленка. Но отец всегда норовил казаться хитрым, поэтому Веня польстил ему: – Вы хитрее самого покойного Тихона Тарасовича.
– Наши мнения об этих предметах не расходятся. – Макар поднял руку. – Зачем же лживил?
– Только не при людях, отец, – попросил Веня. – Дома, Макар Сидорович, делайте что хотите: ругайтесь, деритесь… Если хватит силы.
– Почему дома? Я тут хочу! Или я, собачий ты отрок, не имею права обнять орла? – Макар взял в охапку сына. Пахло от него кагором и тянучками.
– Слушай, тренер, зачем годы завысил парню? Пусть знают Ясаковых без прикрас. Ну, ребятки, отдыхайте, сходите куда-нибудь поразвлечься… Дело молодое, праздничное дело, авакай, курмакай! Не певчий ты кенарь, а боец – держи хвост трубой.
Макар сунул в карман сына деньги и ушел, веселый, хмельной, беспечный.
Веня смахнул ладонью капли с запотевшего зеркала: ссадины на скуле придавали лицу вид мужественный, мрачновато-воинственный.
Вразвалку шел он по городу, повернул кепку козырьком назад. Обрызганный золотом вечер и синеющий за Волгой лес настраивали его на привычно веселый лад. Душа жаждала подвига. Хотелось, чтобы кто-нибудь, ну хотя бы вон та женщина попросила перенести ее через дорогу. Или вон тот автомобиль нечаянно наехал на него, а он остановил бы его: «Куда прешь, железная дура?»
Вдруг из ворот рядом с каменным домом с полуподвалом и вывеской «Пиво-раки» выкатился под ноги бочонок, а следом, растопырив испачканные руки, вышел Рэм Солнцев. Медью отливала чубатая голова под закатным солнцем.
– Веня! Сама судьба кинула тебя сюда. Выручай, корешок. Бочонок с первосортным пивом надобно доставить вон в тот дом. Прощаюсь с городом и сиротской жизнью. Еду к большой маме – в армию.
– Ладно. Покачу.
– Действуй, сынок, а я нырну в рыбную базу за воблой.
Веня покатил скользкую и холодную бочку по круто горбившейся булыжной мостовой. Напротив деревянного домика, где жила Марфа Холодова, поставил бочку на попа, сел на нее отдохнуть. Болтая ногами, с улыбкой посматривал на знакомое окно…
