Василий Гроссман - Годы войны
Утро. Поле боя. Плоские, как блюдца, минные воронки, с разбрызганной вокруг землей. Противогазы, фляги. Ямки, вырытые бойцами во время атаки, под пулеметные и минометные гнезда. Во вред себе рыли ямки кучно, жались друг к другу, две ямки — два друга, пять ямок — земляки. Кровь. Убитый за стожком сена, со сжатым кулаком, запрокинувшись, точно страшная скульптура: смерть на поле боя… а рядом с ним маленькая бутылочка с махорочкой, коробок спичек.
Немецкие укрытия устланы соломой. Солома сохранила отпечаток человеческих тел. У окопов пустые консервные коробки, лимонные корки, винные и коньячные бутылки, газеты, журналы. У пулеметных гнезд следов еды нет, лишь много окурков и разноцветных папиросных коробок — пулеметчики не ели, а много курили. Патроны и мины. При прикосновении к немецким вещам, газетам, фотографиям, письмам — желание обязательно мыть руки.
Командир дивизии — высокий, скептичный, желчный, в красноармейском ватнике полковник Мелешко. На слащавое замечание корреспондента, как возбужденно и радостно смотрят раненые, выходя из боя, комдив, усмехнувшись, добавил: «Особенно раненные в левую руку» (самострелы).
Немецкий пленный на опушке — жалкий, чернявенький мальчишка. С бело-красным платком на шее. Его обыскивают. Он вызывает у бойцов чувство удивления — чужой, бесконечно чужой этим осинам, сосенкам, грустным сжатым полям.
Чувство перемежающейся опасности — сперва кажется здесь опасно, а затем вспоминаешь это место, как московскую свою квартиру.
Кладбище — внизу, в долине бой, горит деревня, по левую руку от нас пикируют 12 немецких бомбардировщиков. На кладбище спокойно, в сгоревшей деревне квохчут куры, «несутся». И наш Петлюра, хитро улыбаясь, говорит: «Я вам сейчас яичек принесу». В это время со свистом налетел «Мессершмитт», Петлюра, забыв о яичках, рухнул в яму меж могил.
Опять бой. Минометы и артиллерия.
Ночевка в лесу. Сине-голубое небо, меж стволов сосен яркая луна. Капли с шорохом соскальзывают с игл, туман и мелкий утренний дождь.
В лесу. Слышны автоматы «кукушек». «Кукушки» — финны. Отовсюду частая ружейная стрельба.
Утро. Пошли в медсанбат навестить Уткина,[6] ему оторвало пальцы осколком мины. Хмуро, дождь. На маленькой полянке среди осинок около 900 раненых. Кровавое тряпье, обрезки мяса, стон, тихий вой, сотни мрачных, страдающих глаз. Молоденькая рыжая докторша потеряла голос, всю ночь оперировала, лицо у нее белое — вот-вот упадет. Уткина увезли уже на «эмке». Она улыбнулась: «Я его режу, а он стихи мне читал». Голос едва слышный, помогает себе говорить руками. Несут новых, все мокрые от дождя и крови.
Подполковник шел из Волковыска, в лесу встретил трехлетнего мальчика. На руках пронес его через сотни верст, болот, лесов. Я видел их в нашем штабе. Мальчик белоголовый, спал, обняв шею подполковника. Подполковник рыжий, совершенно оборванный.
Генеральский повар. Работал до войны в ресторане. Стоит со своей кухней в избе и смеется над деревенской едой. Бабы на него сердятся, зовут не Тимофеем, а Тимкой, он с ними грозен.
Человек один мало ел. Баба о нем сказала: «Закормленный он».
Рассказ Николая Алексеевича Шляпина, комиссара, члена Военного Совета 50-й Армии, о том, как он выходил из окружения. (Полковой комиссар.)
(Он умный, сильный, спокойный, большой, медлительный. Люди чуют его внутреннюю власть над ними.)
Вот запись:
«24 июля 94-я дивизия дралась под местечком Балашове. Полк был смят немецкими танками. Народ побежал, ночью приняли решение отойти за реку Вепь. Противник опередил, занял переправы и открыл огонь; люди побежали. Я бросился наперерез, в лесу собрал 5 групп. Решил пойти на прорыв у деревни Мамоново с 150 людьми и с 4 гаубицами. Когда вышли к Мамонову, их окружили 25 танков, вывели из строя пушки. И снова все побежали в лес. В лесу снова собрал 100 человек, испуганных, деморализованных; было 4 станковых пулемета. Дивизия и генерал ушли на тот берег. Близко танковая группировка немцев, слышали немецкую речь. Уложил людей спать, выслал разведку; оказалось около 700 танков. Лесок жиденький, молодой. В 10 часов вечера собрал бойцов, сказал: „Не мы немцев боимся, а немцы нас боятся. Согласны снова пойти на прорыв?“ „Согласны!“ У района Приглова (?) осветили нас ракетами, и все войско разбежалось, осталось человек 20. Всю ночь их собирал, снова собрал 120 человек. Решил уйти в тыл к противнику, организоваться. По пути встретил работников штаба и человек 40 людей. Пошли по азимуту на запад в лесной массив. Ушли в глубь леса. Встретили еще много людей, разыскали штаб дивизии, командовал подполковник Светличный. Прорыв решили отложить. Нашли 500 человек, составили полк, да тысячи 2 в дивизии. 29 июля снова неудачная попытка прорвать фронт противника. Светличный сбежал. Нашли листовку, как вести себя в окружении противника; воспринял ее как приказ. Сам стал во главе и подполковник Белявский. Поставил задачу: не прорыв, а уйти дальше на запад и бить противника. 30 июля ночью немцы послали 3 броневика в наш лес. Один подбили пушкой, два отошли. Немцы бросили батальон пехоты, мы его обратили в бегство. Ушли еще дальше на запад, в тыл к немцам. Помню эту первую ночь, когда пошли на прорыв. Мне стало ясно, что сразу ничего с этими людьми не сделаешь. Осветили нас ракетами. Я кричу: „Делай, что я!“ И лег на землю. Легли. Пошли дальше. Снова ракеты. „Ложись!“ Оглянулся. Все бегут обратно в лес. Поднял гранату: „Стой! Гранатой сейчас!“ Никто и не оглянулся. Тут меня ярость взяла. Ну, думаю, я из вас сделаю героев, сукины дети… И сделал…
31 июля принял решение разбить дивизию на пять отрядов, отряды на роты, организовали штаб, назвались сводной дивизией, создали политотдел, назначили командиров и комиссаров частей, прокуратуру, партийный отдел. Поставил перед командирами и комиссарами задачу — ни о каком прорыве не говорить, активно бить врага в тылу. Приказал всем надеть петлицы, нарисовать или вышить знаки различия. Требовал строго отдания чести. За малейшее нарушение арестовывал на 2–3 суток строгого ареста, по уставу хлеб и вода, но так как хлеба не было, то, значит, сидели на воде. Действовало. Нескольких приказал расстрелять, одного сержанта, схватившего крестьянку за горло.
Второе: привить вкус к бою. Начали с мелочей: напасть на отдельного мотоциклиста, взять пленного. И сразу поднялся дух, когда захватили двух мотоциклистов и мотоциклы их притащили к нам. 4 августа снова захватили мотоцикл. Вообще-то это пустяк, ведь и ведущий, и сидящий сзади не боеспособны, а тот, что в коляске, не имеет прицельных возможностей. Стал я возить своих красноармейцев на мотоциклах, и это подняло дух. Отбили 20 мотоциклов и бронемашину. Затем уж пошли на крупную операцию: напали на 70 машин, большую колонну, открыли артогонь, пехота противника бежала, подавили артогонь немецкий. Отряд лейтенанта Гринюка дрался с 11 мотоциклистами и обратил их в бегство. После этого дела дух бойцов сильно укрепился. Затем еще захватили 12 мотоциклов, 8 пленных, 2 штабных машины, подбили один танк, 2 бронемашины и произвели нападение на штаб немецкого полка, автоколонну, в ней было 800 человек; напали на минометную батарею, на артиллерийские позиции.
Посылали разведчиков — разведать переправы и связаться с нашими частями. Комиссара захватили в плен. Немцы пленных не кормили, велели крестьянам кормить. Колхозники с косами заходили к пленным, отдавали им косы, и те с косами уходили в лес. Так ушло около 60 человек.
7 июля к нам пришел генерал Болдин с сотней человек. 8-го он принял командование. Послали 4 разведки, приказали разведчику политруку Осипову связаться с Коневым. Это удалось. Конев дал задачу о совместном действии с войсками, назначил срок. Пока время не теряли. Выследили, что немцы заготовили 20 коров, послали людей, убили немцев, коров к нам угнали. Снова немцы заготовили 28 коров, колхозники пришли и предупредили нас; отняли и эти 28 коров.
Политработа: сочетание демократии с суровостью.
„Почему вы не защищаете родину?“
„Нас командиры бросили!“
„Дам вам задачу — не выполните, расстреляю!“
„Слышали выстрелы?“
„Да“.
„Знаете сержанта?“
„Знаем“.
„Я его расстрелял за колхозницу; он схватил ее за горло“.
„Правильно“.
„Пойдете на прорыв?“
„Все пойдем!“
А вначале, помню, поставил я задачу — нужно уничтожить два пулемета. Говорю: „Я пойду сам, кто со мной?“ Молчат. „Кто со мной, поднимите руку“. Ни один. „Эге, смельчаков готовых нет, их надо создать“.
Ловили связистов. Резали провод и прятались: приходил связист. Не нужно голого администрирования, не нужно орать, можно из каждого бойца воспитать храброго человека. Дисциплина: встань как следует, честь отдай, одежда пусть будет в порядке. Для проверки дал задание четырем командирам и двум политрукам задержать грузовик на шоссе. Пришли ни с чем. „Я вас сейчас расстреляю. Эй, дайте сюда ручной пулемет“. Стоят, и пот с них льется. В последнюю минуту спрашиваю: „А может быть, послужите родине?“ Замечательно отличились, разбили грузовик и броневик, и не было после лучше у меня людей.
