Василь Кучер - Плещут холодные волны
— А что же?
— Медицинскую записку о своем голодании в море. Об употреблении морской воды. Может, еще кому-нибудь придется такое перенести в жизни. Вот и надо ничего не забыть, все взвесить и объяснить, как мне пришлось... Беду в море люди будут терпеть и после войны. Надо же их как-то предупредить, чтобы не боялись пить морскую воду. Она не страшна...
Они растопили свою печку, согрели чай и поужинали. Павло пил горячий чай с молоком, размешав в стакане три ложки масла. Атанас пил чай без молока, заедая черным сухарем. Сколько Павло ни упрашивал его взять белого хлеба с маслом, он, как всегда, отказался, заметив шутя:
— Пока ты, Павлуш, не поправишься, мы будем разное кушать, а как поправишься и взвесишься, и весы покажут все твои полные килограммы, тогда уж я начну есть одинаково с тобой. Я подожду, Павлуш, и ты меня напрасно просишь.
Вот такой упрямый Атанас. Что достанет из еды, все сует Павлу, как маленькому ребенку. А сам перебивается с хлеба на воду.
Разровняли солому на нарах, застелили старым брезентом и легли вдвоем, укрывшись шинелишкой Атанаса. И всю ночь будут греть друг друга собственным телом. Атанас не раз проснется, поправит на плечах Павла шинель, чтобы тот не простудился.
А ветер свищет и злится, словно хочет сорвать ветхую кровлю с барака и засыпать его снегом. Засыпать так, чтоб и следа от него не осталось на этой чужой для обоих земле.
Трудно и болезненно привыкал Павло к неволе, так болезненно, что югославы и румыны стали беспокоиться о его здоровье.
Высокий и худой черногорец Бранко Рыбарь, бывший штурман военного самолета, проложивший всему экипажу курс на Турцию через море, подошел к нефтянику из Плоешти Петру Маринеску, который провел рыбачью шхуну без компаса из Констанцы в Стамбул и потому считался старшим среди интернированных, и тихо сказал:
— Слушай, Петру, а что ты думаешь про этого русского моряка? Не кажется он тебе чудаком?
— Нет, — спокойно ответил Маринеску. — Мне не кажется... Раньше и я думал, что он подослан к нам из тайной полиции, а теперь стыдно становится за такие мысли...
— А как же ты узнал, что он настоящий моряк, а не подосланный шпик?
— Я говорил с ним.
— Этого мало.
— Знаю, что мало... Но я подглядел что-то такое... — хитро подмигнул Петру.
— Что именно?
— А то, что он тайком от своего друга Атанаса стал молоко и шоколад ему в еду класть...
— Не может быть!
— Святой крест! — забожился Петру. — Я сам все видел. Атанас пошел в лес за дровами, а русский стряпал. Сварил кашу на молоке, в кашу бросил два кусочка шоколада. Атанас пришел, сердится, кричит: «Зачем оно мне?! Я ведь здоров, как бык, а ты еще слаб до сих пор и тебе нужно поправляться! Сам и ешь! Зачем мне свое подсовываешь и на двоих одинаково варишь?» А тот молчит и улыбается. В следующий раз, когда была его очередь стряпать, он снова так же сделал, и снова была у них ругань. А теперь скажи мне: разве это не первый признак того, что Павло — истинно русский человек?.. Советский человек?
— Да-а. Шпик на такое не пойдет, — сказал Бранко Рыбарь. — Только человек с широкой душой может так сделать. Это настоящий славянин.
— Я тоже так думаю, — обрадовался Петру: ведь он первым заметил у Павла ту черточку, которая окончательно подтверждала не только его русское происхождение, но и показывала честный, открытый характер советского человека.
— Скажи об этом своим ребятам, — посоветовал Бранко.
— Уже сказал! — похвастался Петру. — Мы все очень обрадовались, что Павло таким оказался.
— А я иначе о нем и не думал. Мы, черногорцы, сразу улавливаем славянский дух. Надо и своим сказать об этом молоке и шоколаде, — проговорил Бранко и пошел к югославам, которые рубили дрова возле барака.
А еще через несколько дней он подошел к Павлу, когда тот снова готовил еду на плите.
— Другаре! — сказал Бранко и тепло улыбнулся. — Я принес тебе немножко нашего самодельного кофе и сам тебе сварю его. Ты, наверное, не умеешь варить так кофе, как варим его мы, черногорцы и сербы. Ты умеешь, добрый человек, чай варить, это мы знаем...
— Правда твоя, — признался Павло. — Кофе варить я не мастак. А вот чай... Да только где теперь тот чай...
— Подожди, вот будет выплата денег, так мы тебе целую пачку настоящего цейлонского чая достанем. А сейчас, чем богаты, тем и рады... принимай наш кофе, — весело приговаривал Бранко Рыбарь.
— Спасибо. Большое спасибо, — смущенно разводил руками Павло. Он как раз готовился варить кашу из раздробленной кукурузы, которой турки кормят кур. Весь шоколад уже закончился, банка из-под молока тоже опустела.
— Угощу тебя нашим кофе, — продолжал Бранко. — Только бы ты поскорее выздоравливал и не болел... Только бы не знал ты больше того горя, какое в море с тобой было... А уж когда ваши Гитлеру рога свернут, полетит с трона и наш король! Это точно... Много полетит королей в Европе...
Кофе быстро закипел, и Бранно, таинственно подмигнув Павлу, вынул из бокового кармана аккуратно завернутые в целлофан две шоколадные конфеты и, сняв обертку, бросил в кофе. Потом налил две чашечки, которые тоже принес с собой, и, чокнувшись, как вином, сказал:
— Будем здоровы, другар! Будем, милый...
— Будем! — радостно ответил Павло.
Кофе был крепкий, душистый.
— Ну как? — спросил черногорец.
— Хорошо, — похвалил Павло.
— Давай-ка позовем румына, пусть он скажет нам свое слово, — вдруг решил Бранко и закричал: — Петру! Домнуле Петру!
Маринеску, видимо, давно ждал этого зова — он сразу же бросил топор и поспешил к ним.
Он благодарил за кофе, пил его маленькими глоточками и все похваливал:
— Вот вкуснота! Вот чудо из чудес! Настоящий тебе голланд! Как бывало когда-то до войны... Где же вы его взяли?
Сам он хорошо знал, где они его взяли, этот кофе, ведь еще вчера сговорился он обо всем с Бранко.
— Да уж где взяли, там теперь нет, — улыбался Бранко.
А когда допили кофе, Петру Маринеску бросился к плите и безапелляционно заявил:
— Ну, а теперь я вас буду угощать своей мамалыгой! Сам и кукурузу смолол и сквозь ситечко просеял. Давайте-ка кипяточку покруче!
Он выхватил из-под полы чистый узелок с кукурузной мукой.
Но когда мамалыга поспела, они с Бранко только попробовали ее да тут же и убежали, оставив угощение Павлу и вернувшемуся с базара Атанасу.
Павло с Атанасом сразу догадались об искренней и наивной хитрости Бранко и Петру, словно ненароком угостивших обедом советского моряка.
— Ребятки мои милые, чем же я вас отблагодарю и когда? — горячо шептал Павло, кутаясь от холодного ветра в ветхий китель.
С того времени не проходило и дня, чтобы кто-нибудь из югославов или румын не угостил Павла хотя бы сухарями или печеным картофелем! Все желали Павлу быстрейшего выздоровления, чтоб поскорее набрался сил для будущей жизни и борьбы. Делали они все это как бы невзначай, как будто случайно забрели на огонек к советскому побратиму.
— Ну, как тебе теперь, Павлуш? — спрашивал Атанас. — Ты уже не одинок? Теперь ты не так сокрушаешься по своим?
— Уже лучше... Мне теперь лучше, — отвечал Павло, но в душе чувствовал еще более острую тоску по родному краю, по Севастополю и далекой Сухой Калине...
Временами ему становилось так трудно, что хотелось бежать куда глаза глядят, через горы и долины, пока на горизонте не покажется родная и дорогая земля отцов.
Павло все чаще и чаще просыпался ночами, вдруг внезапно обрывая чудесный сон, в котором видел родную землю. Настороженно озирался в темноте, горячо шептал:
— Где вы, друзья мои? Откликнитесь!..
Но ночь молчала. В окна стучал холодный ветер, и в горах зло завывали голодные шакалы.
Павло горько вздыхал и снова ложился рядом с Атанасом, укрываясь с ним одной шинелишкой.
Так прошла не одна бессонная ночь.
Со временем тоска по родному краю все чаще стала посещать Заброду. Он терял голову: так истосковался по своим людям, которые были теперь далеко, за этими горами, а там еще и за морем, в родной советской стороне. Ему так хотелось увидеть мать, дорогих сестер и братьев, товарищей по Севастополю!
Он настороженно озирался вокруг, словно искал что-то. Искал... Что он мог найти на этой чужой земле?
Это был настоящий духовный голод по родному краю.
Однажды с ним приключилась странная штука. Идя по двору к своему бараку, он вдруг увидел перед собой... флотского писателя Крайнюка. Павло встрепенулся, протер глаза, но видение не исчезало.
— Петр Степаныч! Товарищ писатель! — бросился к нему Павло.
Человек оглянулся на его зов, и Павло увидел, что это Бранно Рыбарь.
— Что случилось, другар? Может, ты хотел что-нибудь спросить у меня?
— Нет. Просто вы мне напомнили фронтового друга, нашего писателя Петра Степановича Крайнюка... Вот я и позвал, — смущенно объяснил Павло.
