Василий Смирнов - Саша Чекалин
Мать узнала, что Витюшка и Сергунька чуть не попали в руки оккупантов. Ребят спасли только быстрые ноги и трусость фашистов, побоявшихся углубляться в лес.
— А если бы тебя схватили? — допрашивала мать. Глаза у нее были большие, тоскливые, голос звучал глухо.
— Шуру тоже могут схватить, — уклончиво отвечал Витя, насупившись.
Сердце матери болезненно сжималось.
Разговоров о деятельности партизан в окрестных местах ходило много. Рассказывали, что взрывают они вражеские склады, нападают на обозы. Но был ли это тот отряд, в котором находился Шура, или другой — Надежда Самойловна не знала.
Вскоре она убедилась, что говорят именно об этом отряде.
В деревню зашел проведать свою семью знакомый Надежды Самойловны, старичок сторож из МТС, зять у которого тоже находился в партизанском отряде. Он сказал, что Шура один из лучших разведчиков отряда, который действует поблизости. Ловчее, чем Шура, никто из партизан не умеет добыть необходимые сведения, достать у врага оружие, боеприпасы. Командир хочет представить его к правительственной награде — ордену.
Надежда Самойловна на короткое время успокоилась.
Но через несколько дней по деревне поползли тревожные слухи, что партизанский отряд разбит, что многих партизан немцы уничтожили — кого повесили, кого расстреляли.
Вскоре тот же самый знакомый старичок снова заглянул в Токаревку и сообщил, что мужа Надежды Самойловны фашисты взяли вместе со старшим сыном в Песковатском и увели в город.
Витюшка заметил, как почернело при этом известии лицо матери. Он тоже забеспокоился.
Утром, взяв с собой ломоть хлеба, завернул его в платок, оставил записку на столе, что идет выручать отца и брата, и исчез. Мать догнала его уже за околицей. Уговорила вернуться, обещала, что вместе пойдут в Песковатское и если это возможно, то останутся в партизанском отряде.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда Павла Николаевича, подталкивая прикладами, фашисты вывели из дому, он понял, что наступило самое страшное в жизни, то, чего он так боялся в последнее время Теперь его жизнь находилась в руках врага, жестокого, не знающего человеческих законов, способного сделать с ним все, что захочет. Он настолько растерялся, пал духом, что в первые минуты не понимал, в каком направлении и куда его ведут. И только когда они прошли мост через Вырку и его втолкнули в черную затхлую дыру, щелкнув сзади замком, Павел Николаевич сообразил, что он находится в кирпичном колхозном амбаре возле церкви. Арестованных, помимо него, было четверо: двое из соседних деревень и двое — проходившие мимо люди, на свою беду остановившиеся на ночлег в Песковатском.
Один из них, очевидно переодетый военный, обшаривал стены, пол и потолок амбара, помышляя о побеге.
— Как в могиле… Отсюда не уйдешь, — заключил он.
Разостлав на полу свою одежду, арестованные стали коротать время разговорами.
Нашелся табак, огниво. Задымились бодрившие души самокрутки. На сердце у Павла Николаевича стало спокойнее. «Что людям, то и мне», — думал он, прислушиваясь, как за дверью изредка позвякивает винтовкой часовой.
Ночью к арестованным никто не приходил.
Рассвет наступал медленно, жидко пробиваясь в амбар через узкие щели в двери.
— Ну, теперь возьмутся за нас, — проговорил переодетый военный, когда все остальные тоже поднялись со своих мест и, ежась от холода, стали ходить по амбару, размахивая руками и притопывая.
Скоро пришел офицер с двумя солдатами и с пожилым человеком в бобриковом пиджаке, очевидно переводчиком.
Узнав у каждого имя, год рождения и место, где проживает, переводчик спросил, есть ли среди них евреи и коммунисты. Переписав арестованных, немцы ушли и забрали с собой двух, в том числе и переодетого красноармейца. Было тоскливо смотреть, как уводили товарищей, пусть почти незнакомых, но своих. Павел Николаевич снова закряхтел, забеспокоился, думая, где теперь Шурик, не взяли ли его.
— Забрали, а зачем, по какому поводу? — удивлялся старик колхозник с заокской стороны.
— Меня тоже взяли… — словоохотливо рассказывал знакомый Павлу Николаевичу бригадир Сальков из колхоза имени Ворошилова. — Старую шинель в углу нашли. «Твоя?» — спрашивают. «Моя», — отвечаю. Вот за шинель и сижу.
Правая, изуродованная во время финской войны рука у него висела плетью.
Павел Николаевич лежал на полу, размышляя: узнали немцы, что сын у него партизан, или нет? Знают ли, что жена у него член партии, или нет? Будут ли его допрашивать здесь или погонят в город? «Не иначе погонят…» — думал он.
День прошел спокойно. Никого больше не вызывали на допрос. Очевидно, в селе уже прослышали, что арестованные сидят в амбаре. Первой принесла передачу жена Салькова. Немецкий ефрейтор с желтыми нашивками на рукаве сердито выкрикнул фамилию Салькова и бросил ему узелок с провизией. Принесли передачу и Павлу Николаевичу.
Вскоре после этого немцы выпустили старика колхозника.
— Выпустят и вас, — успокаивал он арестованных, прощаясь.
Но Павел Николаевич понимал: нет, не выпустят.
Ночью Павел Николаевич, лежавший спиной к стене, несколько раз просыпался от холода и, не открывая глаз, слышал, как под полом роются и шуршат в земле крысы. Сквозь сон чудился ему Шуркин голос, звавший его: «Батя!.. Батя!..» Но Павел Николаевич в это время убегал от немцев. Немцы гнались за ним, ловили, а он снова убегал…
Утром часовой, открыв дверь, посмотрел на арестованных, оглядел пол, стены, потолок, неизвестно кому погрозил кулаком и снова запер дверь.
— Что это он разошелся? — удивлялись арестованные.
Сальков решил, что, наверное, надоело караулить, а выпустить приказа не имеет.
По всему выходило, что фашисты не собираются допрашивать их.
— Может быть, офицер забыл про нас, а солдаты сменяются по старому приказу? — утешая себя, предполагал Сальков.
Немного погодя у двери амбара зашумели. Часовой закричал, затопал сапогами, и Павел Николаевич вздрогнул, услышав голос сына.
Прильнув к узкой щелке в двери, он увидел, как дюжий часовой тряс Сашу за воротник пальто, что-то спрашивая. Саша молчал, пытаясь вырваться, но потом смирился, затих. Часовой подвел его к амбару, открыл дверь и так толкнул, что Саша, еле удержавшись на ногах, влетел в амбар, стукнувшись головой о стену.
— Ничего, батя, ничего… — Саша ободряюще улыбнулся, сплевывая кровь. — Я бы его…
Немного успокоившись, Саша рассказал, как ночью он ходил возле амбара, следя за часовым, потом стал было разбирать крышу, но все время мешал часовой.
— Это ты меня звал, — догадался Павел Николаевич.
— Я тоже слышал, — признался Сальков, — но думал, кто бредит во сне… — Он виновато моргал глазами.
— Эх, вы… — Саша с укоризной покрутил головой, все еще переживая свою неудачу. — Хорошо, что на крыше меня не загреб. Сильный, гад. Тот, ночью, поспокойней был. Да жаль, рано сменился… — Саша не сказал, что рядом, возле дома, лежат запрятанные им гранаты.
«Если бы только немцы провели нас мимо этого места», — думал он.
Он принялся тщательно осматривать амбар, все более хмурясь и про себя тихо бормоча:
— Мы еще покажем им… Так просто в руки не дадимся…
Не прошло и получаса, как дверь открылась и на пороге показался ефрейтор с нашивками на рукаве. Он оглядел заключенных, достал из кармана свернутый лист бумаги, развернул его и на ломаном русском языке сказал:
— Шекалин Пауль…
Сердце у Павла Николаевича екнуло, он побледнел и шагнул вперед.
Саша тоже вышел вперед, стараясь заглянуть в раскрытую дверь.
Что-то буркнув стоявшим рядом с ним двум солдатам, ефрейтор отдал им бумагу и жестом приказал Павлу Николаевичу выйти из амбара.
Вместе с отцом вышел и Саша.
Ефрейтор удивленно посмотрел на юношу. Часовой быстро залопотал что-то по-немецки, показывая на Сашу.
— Фатер? — спросил ефрейтор Сашу, ткнув пальцем в сторону Павла Николаевича. Саша молчал, исподлобья глядя на немцев, запиравших дверь амбара. Силы были неравные, чтобы броситься на врага. Убежать тоже нельзя. Песковатские ребята, обещавшие помочь, где-то запропали.
— Пшол!.. — закричал ефрейтор.
Павла Николаевича и Сашу подвели к бревенчатому, на высоком фундаменте зданию школы. Последнее время она пустовала. Занятий не было. Изредка на ночлег здесь останавливались проезжавшие мимо немцы.
Из дверей школы выбежал молоденький розовощекий офицер в фуражке с высокой тульей, а за ним — несколько солдат. Все они с нескрываемой злобой смотрели на арестованных. Павла Николаевича и Сашу поставили у стены.
«Неужели расстреляют?» — одновременно подумали отец и сын.
Саша тоскливо озирался по сторонам. Кругом стояли немцы — не убежишь.
Но расстреливать их не стали. Из школы вышел другой офицер, постарше и чином повыше. Он что-то коротко, отрывисто приказал молодому офицеру.
