Илья Вергасов - Крымские тетради
Волосы у солдат подстрижены, щеки побриты, даже ногти содержатся в порядке.
В отряде нет комиссара. А почему им не может стать младший лейтенант Терлецкий, человек характера, видать, крутого, но умеющий работать с людьми? «Да, именно работать», — утверждает Виктор Никитович, и я не могу с ним не согласиться.
Вот сжатое изложение похода Терлецкого на батарею.
Методично, через равные промежутки времени, ухают немецкие орудия. Вспышки тревожат ночь; воздух, как живой, перекатывается по ущелью, с силой бьет в лицо, В небо взлетают ракеты, часто татакают пулеметы.
Рядом бродит одинокий луч прожектора с иссиня-розовыми краями.
Терлецкий, прижимаясь к холодной жесткой земле, ползет по увядшим травам с терпким талым запахом. Когда луч погас на мгновение, партизаны перемахнули через проселочную дорогу и нырнули под колючий можжевельник.
Тишина была долгая, томительная, но вот снова ударили пушки, — прямо над ухом четырежды раскатисто лопнул сжатый воздух.
Терлецкий увидел, как в отсветах выстрелов у орудий копошились немецкие артиллеристы, посылая на Севастополь снаряд за снарядом.
— Скорее, — прошептал Терлецкий.
Партизаны поползли, а потом залегли у самых пушек, передохнули и бесшумными тенями подобрались вплотную к расчетам. Пахло угаром. Терлецкий вложил в противотанковую гранату капсюль.
— Файер! — кто-то скомандовал над самым ухом.
И через миг ударила пушка, другая, третья, четвертая…
Терлецкий ждал новой команды. На этот раз она раздалась без промедления:
— Файер!
Граната Терлецкого ударилась о лафет и отлетела под ноги наводчика. Терлецкий отпрянул от земляной насыпи. Взрыв догнал его за кустом и с размаху бросил на землю. Он поднялся… Опять взрыв… Он качнулся, но устоял на ногах.
Еще дважды ночной воздух содрогался от партизанских противотанковых гранат.
Четыре автомата полоснули свинцом в темноту, и только тогда ожила долина от криков, трескотни автоматов, беспрестанно взлетавших в бархатное небо ракет.
— Пошли, хлопцы, — сказал Терлецкий и увел партизан по тропе, известной только ему.
…Рапорт Терлецкого был краток, как и его подход под Комары. Доложил, козырнул и замер.
— Молодцы! — говорю ему.
— Служу Советскому Союзу!
— Отдыхайте.
— Есть! — Поворот и твердым шагом прочь в группу.
— Так просто? — смотрю на Домнина.
— Созрело.
— И все же…
— Не удивляйся. За ним особый подвиг — Байдарские ворота.
— Неужели он? — Я ахнул.
— Точно.
…Тогда немецкие полки и дивизии рвались к Севастополю, Шли по шоссейным дорогам, просачивались через тропы, перевалы и ущелья, искали любую лазейку — лишь бы скорее обложить город с суши. Вдоль берега горели курортные городки и поселки, от их отсветов пламенело море.
На «Чучеле» кто-то прикидывал:
— Ох, у Байдарских ворот придержать бы их!
— У тоннеля?
— Конечно! Там двумя пулеметами можно батальон уложить.
А через день или другой — не помню — народ лесного домика был взбудоражен: какие-то пограничники у Байдарских ворот такое натворили, что и поверить трудно. На целые сутки задержали немецкий моторизованный авангард. Трупов там — не счесть.
…Александра Терлецкого — начальника Форосской пограничной заставы срочно вызвали к командиру части майору Рубцову.
— Где ваша семья, младший лейтенант?
— Эвакуирована, товарищ майор.
— Хорошо. Отбери двадцать пограничников и явись с ними ко мне.
Никто не знал, зачем их выстроили так внезапно. Командир части лично обошел строй, посмотрел каждому в глаза.
— Мы уходим, а вы остаетесь. Будете держать немцев у тоннеля целые сутки. Запомните — сутки! И сколь бы их ни было, держать! Кому страшно признавайся!
Строй промолчал. Командир дал время на подготовку, на прощание отвел Терлецкого в сторонку:
— Ежели что случится, Екатерину Павловну и Сашкб будем беречь. Иди, Александр Степанович.
В тесном ущелье гудят дальние артиллерийские взрывы — бьется Севастополь. На каменном пятачке, нависшем над пропастью, стоит табачный сарай — толстостенный, из звонкого диорита.
Внутри пусто, под ветерком играет сухой табачный лист, шуршит. Только на чердаке едва слышны голоса — там пограничники.
Кто-то подходит к сараю, стучит прикладом в дверь. В ответ — ни звука.
Неожиданная автоматная очередь прошивает дверь. Узкие пучки света от карманных фонариков обшаривают темные уголочки.
Немцы входят скопом. Дышат повольнее, тараторят, рассаживаются.
Медленно подползает рассвет.
Глаза с чердака пересчитали солдат. Их было восемь — рослых, молодых, без касок, с автоматами на животах. Они слали.
За стенами, подпрыгивая на сизых камнях, шумела горная вода, далеко на западе просыпался фронт.
В этот уже привычный шум стали осторожно вплетаться новые звуки немецкие машины ползли к тоннелю.
С чердака полоснули автоматной очередью — ни один солдат не поднялся.
— Забрать оружие, документы! — Терлецкий первым спрыгнул с чердака. Убрать, прикрыть табаком!
Никакого следа не осталось, лишь под ветерком, как и прежде, играет сухой табачный лист, шуршит.
Светло. Терлецкий посмотрел на тоннель, ахнул: ночной взрыв оказался не ахти каким сильным.
Показал своим пограничникам:
— Плохая работа! Вы меня поняли?
Ниже тоннеля остановились бронетранспортеры, из них высыпали солдаты.
— Вы меня поняли? — еще раз спросил Терлецкий и лег за пулемет, установленный на чердаке. — И тихо!
— Иоганн! — голос снизу.
— Не стрелять! Подойдет — штыком. Бедуха, тебе поручаю.
— Понял.
— Иоганн! — голос у самых дверей.
Двери скрипнули, приоткрылись, показалась каска и тут же скатилась на желтые табачные листья.
Мотопехота подходила к тоннелю. Солдаты сбились, начали отшвыривать камни.
Одновременно ударили два пулемета. Те, кто был у тоннеля, удрали. Остались лишь убитые и раненые.
Пулеметы строчили по транспортерам.
…Прошли сутки. Уже на табачном сарае ни чердака, ни дверей. Остался каменный остов, остались в живых пять пограничников с Форосской заставы.
Терлецкий, черный от гари, в изорванной шинели, лежал за последним пулеметом.
— Десять гранат, два набитых диска, товарищ командир, — доложил сержант Бедуха.
Подошли танки. Орудия — на остов сарая. Ударили прямой наводкой.
Пограничники выскочили до того, как новый залп до основания срезал всю правую часть сарая.
…К начальнику штаба Балаклавского партизанского отряда Ахлестину ввели пять пограничников — опаленных, с провалившимися глазами, едва стоявших на ногах. Один из них, высокий, сероглазый, приложив руку к козырьку, отрапортовал:
— Группа пограничников Форосской заставы из боевого задания… Пограничник упал.
— Так это вы держали Байдарские ворота? — спросил Ахлестин, поднимая Терлецкого.
…Александр Терлецкий стал комиссаром Балаклавского отряда.
25Теперь нам предстоит труднейшее: встреча с командиром Акмечетского отряда Кузьмой Никитовичем Калашниковым.
Пока Терлецкий ходил на Комары, а мы поджидали его, балаклавцы послали своего делегата к Калашникову за солью. Не дал, человека и в лагерь не пустил, ни единым сухариком не угостил.
Нас останавливает патруль, требует пароль. Но мы не знаем его. Ко мне подходит человек в черной шапке; наставляя винтовку, командует:
— Сдать оружие!
К счастью, меня узнает один из патрульных: он видел, как я гостевал в калашниковской землянке в свой прежний приход.
Нас ведут под конвоем.
Навстречу сам Калашников.
— О, гости, рады, рады. — Кузьма Никитович протягивает теплую ладонь, а глаза в ожидании: с какой новостью пришел к нему, за каким чертом привел севастопольского комиссара? Для блезиру спрашивает у Домнина: — Как житушка, сосед?
— Твоими молитвами, Кузьма Никитович. А вы как?
— А мы перед своим начальством отчет будем держать, — он кивает на меня, все еще думая, что я начальник штаба Четвертого района.
— Теперь нет соседей, товарищ Калашников, а есть вот что, — даю приказ Мокроусова, где черным по белому написано, кому подчинен отряд и сам Калашников.
Молчание затягивается; наконец акмечетский командир переводит дыхание:
— Худо, будет всем.
Колоритен Кузьма Никитович: плотен, широкоплеч, по-мальчишески белобрыс, ноги, как у кавалериста, бубличком. Как ни щурит глаза, но спрятать затаенную хитрость в них не может…
— Решим так… — говорит Домнин, голос которого с каждым словом твердеет. — Пять мешков муки отдашь Севастопольскому отряду, два Балаклавскому, мешок — штабу района. Это приказ.
Я дополняю:
— Штаб будет располагаться у тебя под боком. Десять партизан на охрану, троих на связь. И чтобы боевые…
